Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

• Название: Кто ищет, тот всегда найдёт
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

О тех и для тех, кто бывал в экспедициях.

---

Агафья Петровна строго-настрого запретила давать деньги главе семьи, и сама забирала его зарплату в стройконторе. И обещала, что если не выдержу — дам, то вышвырнет из дому обоих. Ей, массивной, со здоровенными руками, можно было верить, и я всячески отлынивал от назойливых просьб хозяина. Так до сих пор и мерцают в сумраке комнаты три пары глаз: его, слезливые и умоляющие, и двух его дочек, внимательно, не уставая, всматривающихся в каждый кусок, отправляемый мною в рот. Свободных денег до получки у меня не только не оставалось, но и не хватало. Всё поглощал общий бездонный бюджет. Иногда к хлебу и картошке покупали дешёвые экспортные баночки крабов, захламлявшие со времён японской войны все полки магазинов. Голода они не утоляли, но желудок на время обманывали. В критических ситуациях Агафья Петровна притаскивала пяток здоровенных морских окуней-терпугов, которых местные рыбаки отдавали задёшево, поскольку аборигены их не ели, а скармливали двух- и трёхкилограммовых рыбин свиньям и коровам, отчего молоко у последних отдавало рыбой и было вдвойне полезнее. А то и просто бросали в перегной и навоз на удобрение. Из окуня мы варили с картошкой и луком довольно сытный скользкий суп, предварительно выковыряв из рыбьих хребтов жирных морских червей. По весне, слава богу, Шпацерман выделил нам с Волчковым, как наиболее перспективным работникам, закуток в пенале-бараке, освободившийся от переведённой в другую партию пары.

Эту зиму я намерен провести в полном комфорте — в собственной квартире и в собственном угловом кабинете. Правда, приходится делиться с другими, но приятное общество комфорту не помеха, а, наоборот, достоинство, достаточно вспомнить наши коммунальные квартиры в городах. Лишь бы самому себе не навредить. А оно к тому и идёт. Дали идиоту непыльную работёнку, сиди и радуйся, тяни волынку пока не спросят, а я, дурак дураком, хоть с больной ногой, хоть со здоровой, всё равно со свихнутыми мозгами, в темпе закончил занудные графики и, обрадованный, потащил к Траперу. Тот даже испугался. Что, бормочет, все-все? А я в ответ гордо: угу, те, на которые есть готовые полевые журналы. Он ещё больше сник, боязливо выглянул в охранительную дверь, спросил из-за порога у всех и ни у кого:

— Вы скоро кончите?

Коганиха с грохотом отодвинула стул и с негодованием провизжала:

— Мы не автоматы… как некоторые, — выключила свой ручной механизм и демонстративно прошествовала к чайному столу, чтобы успокоить расстроенные нервы, остальные, как по команде — следом.

Возмутитель болота быстро прикрыл дверь, криво усмехнулся, а я решил, что когда стану техруком, ни за что не женюсь на начальнице камералки.

— Бабьё! — не то выругался, не то пожаловался безвластный руководитель вполголоса, чтобы не услышали, и попросил:

— Ты пока притормози, повыбирай хорошие аномалии и потренируйся над количественной интерпретацией — чем больше, тем лучше, — и я понял, что хотел-то он сказать: чем дольше, тем лучше.

Приказ начальника для любого подчинённого — закон. Я забрал свой злополучный рулон и только повернулся, чтобы, к сожалению начальника, оставить его в добровольном заключении, как в глаза бросилась полка с длинной полулежащей шеренгой книг и мягких сборников.

К книжкам у меня, без преувеличения, трепетное отношение, как к ожидаемой встрече с незнакомым человеком. Они для меня — законсервированные в печати души, оживающие, когда с ними мысленно разговариваешь, и потому есть любимые с родственными душами, а есть нетерпимые, когда разговор не клеится. Они живее и интереснее живых людей. С людьми я схожусь трудно, с книгами — запросто. Уверен, что у каждой человеческой души есть аналог, спрятанный в литературе. Недаром говорят: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты. А я переиначу: скажи, что ты читаешь, и я скажу, что ты за человек.

— Можно мне посмотреть? — спрашиваю у хозяина.

— Смотри, — разрешает он равнодушно, снова утыкаясь горбатым длинным носом в какие-то важные записи.

И я, перебрав все и пошептавшись со всеми, запомнил тех, что ответили по-родственному, но взял только те, что нужны для интерпретации магниторазведки, и очень обрадовался хорошему знакомому — институтскому курсу магниторазведки. Заодно, в который раз, обругал себя за то, что с садистским ожесточением порвал и выбросил все лекции и не привёз с собой ни одного учебника. Забрав драгоценную литературу и не менее драгоценный рулон я прогремел в свой открытый кабинет под испепеляющими взглядами героических тружениц геофизического тыла и с удовольствием погрузился в забытый мир науки.

Однако, к сожалению, свежий опыт с графиками не пошёл мне на пользу, и я продолжал в том же ускоренном темпе прочитывать умыкнутые книги, классифицировать и осваивать экспресс-способы количественной интерпретации магнитных аномалий. Занятие это оказалось настолько увлекательным, что я стал прихватывать вечера, ещё больше раздражая по горло занятых домом дам, зато приобрёл верного друга и помощника в лице сторожа деда Банзая. Мы в полном согласии и ничтоже сумняшись вволю попивали чаёк из бабского чайника, правда, без объедков, которые великодушно оставляли тараканам и хозяйкам на завтрак. Моё присутствие помогало деду убивать время и сон, а мне время от времени обращаться к нему за разъяснениями по неясному методу, и оба были довольны: он — тем, что двигал науку, а я — тем, что, разъясняя, начинал понимать сам.

Когда активного участия деда не требовалось, и я кое-как додумывался без его помощи, он, скучая, рассказывал мне про то, как воевал в обе японские войны. В первую натерпелся на сопках Манчжурии, но вальса не знал, хвалил русский штык и отчаянность самураев, которые, выпучив глаза, бешено пёрли на наши окопы, и приходилось, крепко уперевшись ногами, нанизывать по две-три штуки. Вернулся отчаянным грамотеем, выучившим вражеский язык, правда, только два слова: «банзай» и «хоросо». Но и их хватило, чтобы в конце второй войны деда назначили старшим охранником пленных японцев, строивших здесь обогатительную фабричку. До чего понятливые, хвалил недавних врагов бывший охранник, не хуже собак: скажешь им «банзай» — работают, скажешь «хоросо» — все, как один, бросают. Нашим и мяса дай, и хлеба, и картохи, и водки с махрой, а эти трескают сырого терпуга с трофейным рисом без соли и довольны. А работают как! Наши бы и по сю пору не сделали фабрички. Нет, без деда я бы тоже по сю пору не справился с ответственной работой. А она оказалась не только увлекательной, но и завлекательной. Смотрю с удивлением: с каждым днём всё растёт и растёт на моём столе кипа обсчитанных журналов, да и женщины меньше базарят и бессмысленно надуваются водой. Коганша почти не рявкает и не визжит, Траперша глаз не поднимает, так занята подсчётами, и в сортир шастают по одиночке, когда припрёт. Ну, думаю, какие молодцы! И невдомёк, что Коган накрутил хвоста Коганше, а та сорвалась на Траперше, и пошла цепная реакция, катализатором которой оказался я, а крайним, естественно — Трапер. Сидит в каморке и глаз бесстыжих не кажет.

У нас не бывает завершения трудового энтузиазма — всегда что-нибудь да помешает: то не вовремя затеянный перекур с политинформацией, то какой-нибудь длинный революционный праздник, то чего-нибудь не хватает и заменить нечем, то дело надоедает и хочется свернуть на другое, поэтому и стараемся отпраздновать будущую победу заранее, а не в результате.

Так и сейчас. Только-только созрел наш трудовой порыв, как его начисто смёл вихрь неотложных предновогодних общественных мероприятий. До 56-го осталось всего-то две недели. Наступила ответственная пора отчётно-выборных собраний, и тут не до журналов и графиков, рабочего времени на заседания не хватает.

В любом деле главное — почин, я уже вспоминал об этом, поэтому первые собрания всегда наиболее важные, они дают настрой и определяют общественный пульс коллектива. У нас он и без того был на пределе — броуновское движение женщин достигло апогея, и если бы не частые чаепития с усиленной закусью, можно было ожидать тяжёлых нервных срывов. Какая уж тут работа? Только два идиота с отсутствующей нервной системой оказались в стороне, отсиживаясь в кабинетах — Трапер и я.

В качестве затравки первым провели собрание членов общества Красного Креста и не помню какого цвета Полумесяца. Оказалось, что я тоже член общества, и отлынить не удалось, особенно в самом начале, когда собирали членские взносы. Больше того, некоторые наиболее сознательные члены, высоко оценив мои деловые и организаторские качества и то, что я ничем не загружен, попытались доверить мне ответственный пост председателя или секретаря, как человеку, к тому же, наиболее сведущему в медицине, чокнутому и ударенному, но Алевтина бросила чёрный булыжник в мою урну, объявив, что у санитаров бывают сборы летом, и полевика выбирать нельзя. И хотя я не возражал, правда, молча, мою самую достойную кандидатуру провалили. В оставшееся до обеда время яростно обсуждали неотложные сан-мероприятия и постановили просить Шпацермана повесить в конторе два умывальника с полотенцами и отремонтировать щелястый сортир, чтобы уменьшить простудные заболевания. Тесно сгруппировавшаяся в углу фракция полевиков, не занятых на строительстве, претензий к Обществу не имела и безмолвствовала. Правда, как выяснилось потом, одобрительно отнеслась к идее вывешенных полотенец, поскольку те вскоре исчезли, использованные на портянки. После обеда никто на работу не вышел. Кроме двух идиотов.