Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

• Название: Плацдарм непокоренных
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4991-8

Конец зимы 1943 года. Отряд капитана Беркута продолжает оборонять Каменоречье — важный плацдарм в тылу немецких войск, который должен стать опорным пунктом будущего наступления Красной армии. Но планы советского командования изменились, и теперь только от самих бойцов и командира зависит — сражаться дальше или возвращаться к своим…

Роман завершает новый цикл «Хроника «Беркута» известного писателя Богдана Сушинского и является продолжением романа «До последнего солдата».

---

— Почему ее?

— В паре прикрывали наш отход, в паре составляли план ефрейторского драпа, — теперь уже нехотя, понимая, что закладывает девушку, объяснил Мальчевский. Было бы намного лучше, если бы капитан сразу же обратился с вопросом к Калине, а не стал бы уточнять у него что да как. — Время такое пошло: вселенский драп ефрейторов. А началось все — с ихнего фюрера.

— Докладываю, — заговорила Войтич, не поднимаясь, — после выполнения задания, то есть выполнения вашего приказа, ефрейтор Арзамасцев вышел из окружения и ушел к своим.

— Что значит «ушел к своим»? А мы для него, и для вас в том числе, кто, чужие?

— То и значит, что за линию фронта.

— Он, видите ли, к «своим» ушел, старший конюх царя Мафусаила! — возмутился Мальчевский. И возмущал его не столько побег Арзамасцева, сколько то, что участие в его судьбе приняла Калина Войтич. — А мы ему действительно кто, воины племени ирокезов?! Мы для него, получается, то же самое, что задрипанные гренадеры Антонеску?!

— Что касается тебя, то на гренадера ты никак не тянешь, — отрубила Калина. — Даже задрипанного.

— Прекратить! — грохнул кулаком по столу Беркут. — Отвечать только на мои вопросы. Вы что, Войтич, знали, что ефрейтор собрался дезертировать?

— Да не дезертировал он, — устало вздохнула Войтич. — Не с фронта ведь, наоборот, на фронт бежал. Разве не ясно?

— Он был бойцом гарнизона и находился в моем подчинении, — отрубил Беркут. — Был приказ держать оборону здесь. Не мой — командира дивизии приказ. Так что это явное дезертирство.

Калина опять раздраженно вздохнула. Беркут повел себя именно так, как и предполагал Арзамасцев: объявил его дезертиром. Калина понимала: если в таком же духе капитан сообщит о его побеге в штаб дивизии, судьбе Арзамасцева не позавидуешь.

— Здесь он находился в окружении. В Каменоречье оказался случайно. Как и вы, капитан. О существовании лично его, ефрейтора Арзамасцева, командир дивизии даже не догадывается. Так вот, случайно оказавшись в тылу врага, ефрейтор решил пробиться к своим, за линию фронта. И давайте замнем эту историю для полной ясности. — Войтич поднялась, пошатываясь от усталости, дошла до полога, которым была завешана выработка и, уже приоткрыв его, предупредила: — Не советую докладывать о дезертирстве.

— Я не нуждаюсь в подобных советах, — окрысился Беркут. Он и сам не понимал, почему вдруг побег Арзамасцева вызвал у него такое раздражение.

Впрочем, капитану с самого начала этой каменореченской эпопеи не хотелось, чтобы ефрейтор оказался в Смерше раньше него, ибо кто знает, какие сведения он начнет излагать особистам-контрразведчикам, а главное, как станет трактовать их. Особенно его умение перевоплощаться в образ германского офицера.

— Не мог он здесь больше, — изменила тактику Калина. — Ну, не тот он человек, который способен ползать по нашим каменореченским подземельям. Он еще нарадоваться не успел тому, что выполз из концлагеря, считай, из могилы.

— Постойте, Войтич. Может, сами вы и спровоцировали его на дезертирство?

Калина блудливо ухмыльнулась и, дунув на одну из двух освещавших выработку «летучих мышей», словно арию куртизанки, фривольно пропела:

— Так оно все и было, комендант, так и было: соблазнила Калина Войтич твоего ефрейтора прощальным поцелуем.

— Значит, здесь он воевать не способен. А пройти десятки километров по тылам врага и преодолеть линию фронта, он окажется способным? Об этом, Войтич, вы подумали, благословляя ефрейтора на дурацкий шаг?!

— По-моему, он даже для кастрации уже не годится, — все так же устало молвила Калина, демонстративно адресуясь при этом к сержанту Мальчевскому. — Как, впрочем, и большинство твоего бессмертного гарнизона, капитан.

— Но-но, — возмутился младший сержант.

— Причем тебя, Мальчевский, кот облезлый, это особо касается. И вообще катитесь вы все, отребье лагерное!

— А ведь и в самом деле… — начал было Кремнев, чтобы как-то замять неприятный осадок от «тронной речи» Войтич. — Тут каждый штык — на вес победы, а он… Знал бы я, что…

Движением руки Беркут заставил его умолкнуть и, отпустив всех кроме него и Мальчевского, начал допрос пленного. Делал он это подчеркнуто вяло и неохотно. Хотя сам унтер-офицер, услыхав его добротную немецкую речь, оживился и, охотно рассказывая обо всем, что знал и слышал, принялся выторговывать то, что в его положении выторговать уже было невозможно.

Еще через полчаса, сообщив по рации разведданные и приказав расстрелять пленного, капитан отправился в свою комнатку.

— Не зажигай свет, — услышал он приглушенный голос Калины, как только взял дверь на засов.

— Ты здесь?! — искренне удивился капитан.

— А ты решил, что после своей гневной речи, в присутствии лейтенанта и Мальчевского, явиться сюда я уже не решусь?

— Вообще не ожидал увидеть тебя здесь.

— Замерзая там, в заснеженных оврагах и на льду реки, я мечтала только об одном: еще хоть раз в жизни оказаться в твоей постели. После этого — хоть на эшафот, только бы еще раз. Ну что ты замер у двери? Иди сюда, ложись.

Беркут снял шинель и, прежде чем опуститься на кровать, прижался спиной к предусмотрительно натопленной стариком печи. Эта часть теплой стены оказалась возле кровати, но как только он слегка пригрелся возле нее, тут же ощутил у себя на ремне руку женщины.

— Клавдия побывать здесь в мое отсутствие не успела? — довольно сурово спросила она.

«Неужели донесли?!» — почти панически ужаснулся капитан.

Он так и не сумел определиться, каким образом вести себя с Калиной, чтобы в любую минуту не оказаться на виду у всех в самом идиотском положении. Да и вряд ли это было возможно, — определиться, — если учесть, что настроение ее менялось чуть ли не каждый час. По крайней мере после той, первой их совместной ночи. Войтич сразу как-то отдалилась от него и вела себя не только холодно, но порой совершенно агрессивно. Словно бы не могла простить капитану своей собственной слабости.

— Мне действительно пришлось поговорить с ней. О майоре, о ее судьбе. Предложил перейти сюда, в дом.

— Ты хочешь перевести ее в дом?! — рассмеялась Калина. — Ты что, капитан?! Ни-ког-да! Нога ее туда не ступит. На пороге пристрелю.

— Да она и не согласилась, — поспешил успокоить ее Беркут. — Из-за страха перед стрельбой, особенно перед снарядами. До подземелья отзвуки боев почти не долетают, поэтому в катакомбах она чувствует себя в безопасности. К тому же там она — рядом с майором, другими ранеными, за которыми начала ухаживать, как медсестра.

— Не оправдывайся, капитан. В любом случае она не решилась бы обосноваться в нашем доме, поскольку знает: хоть раз увижу ее на пороге — пристрелю. — Это свое «пристрелю» Калина, как всегда, произнесла спокойно, почти безынтонационно, и если бы словцо сие слетало с уст любой другой женщины, Беркут попросту не придавал бы ему значения. Но его произносила Войтич. А в ее сладоубийственных устах это уже была даже не угроза, а всего лишь не вызывающая особых сомнений «информация к сведению». — И давай не будем о ней. Может быть, это вообще последняя ночь, которую мы проводим вот так вот, в пусть уже полуразрушенном, но все же доме. Потом нас загонят в подземелье, в штольни.

Усевшись в кровати, Калина привлекла капитана к себе, заставила опуститься рядом, и тут же впилась пальцами в его волосы на затылке.

— Ты ведь скучал по мне?

— Вспоминал, — уклончиво ответил Беркут, желая оставаться правдивым перед ней и самим собой.

— Ты не просто вспоминал, ты хотел меня. Так бывает всегда, когда в постели женщина тебе понравилась. А ведь в постели я тебе очень понравилась.

— Понравилась.

— Сказать тебе правду, почему я отпустила Арзамасцева за линию фронта? Любого другого пристрелила бы, как только он заикнулся бы об уходе из гарнизона.

— Раздражало, что слишком часто оказывался рядом со мной. Вертелся возле меня.

— Святая правда, Беркут. Ты возился с ним, как с сыном полка, или еще похлеще. Я так и не могла понять, что вас связывает. И нытье его мне осточертело, и что слишком близок к тебе. Если говорить честно, я его даже немножко ревновала.

— Слава богу, что хоть не пристрелила.

— И пристрелила бы, если бы вовремя не сгинул с очей моих ясных. Все, хватит разговоров, милый. До рассвета осталось каких-нибудь два часа. Утром германец наверняка пойдет в атаку, и кто знает, что с нами случится.

* * *

Беркут взглянул на часы. До рассвета и в самом деле оставалось совсем мало времени. И Калина права, возможно, столько же оставалось им обоим до смерти. Эта убийственно-фронтовая логика и заставила Беркута умолкнуть и, не раздеваясь, юркнуть под обшитую солдатскими одеялами перину — изобретение Калины, под которым в любой мороз можно было засыпать, не опасаясь, что погибнешь от холода.