Марек Хласко - Красивые, двадцатилетние

• Название: Красивые, двадцатилетние
• Автор: Марек Хласко
• Жанр: Современная проза

---

Луга подернулись росной дымкой. По ту сторону Вислы над берегом повис туман, и ничего уже нельзя было разглядеть. Свет дня тихо померк, и внезапно девушка подумала, что если сейчас не заговорит с кем-нибудь, разрыдается как малое дитя; но это было не в ее характере — она не выносила слез. Беспомощно оглядевшись по сторонам, девушка увидала в двух шагах от себя веснушчатого парнишку с книжкой на коленях. И перебравшись к нему поближе, спросила:

— Ты, верно, хочешь стать писателем, а?

— Моряком, — грубо отрезал конопатый.

— Сколько тебе лет?

— Тебе-то какое дело?

— Ответить, что ли, трудно, балбес?

— Ну чего прицепилась, читать не даешь, — огрызнулся парнишка. — Можно подумать, горишь желанием дать мне на кино. Ну, допустим, восемь. Скоро стемнеет, и придется двигать домой. А там мне уже не почитать.

— Почему?

— Мать заставит делать уроки.

— Что тебе задали на завтра?

— Примеры по математике.

— Математика — штука совершенно идиотская, — с глубоким убеждением произнесла девушка.

— Это уж точно.

— Послушай, — сказала она. — Я дам тебе на кино, даже на два сеанса, но ты должен мне кое-что пообещать. Идет?

— Хитра больно, — сказал конопатый и смерил девушку подозрительным взглядом. — Не на того напала. Сперва скажи, в чем дело.

— Я дам тебе денег, — повторила девушка, — но с одним условием: когда вырастешь — стань писателем.

— Ха-ха-ха, — издевательски захохотал он. — Держи карман шире.

— Ну ты, паяц несчастный, — сказала девушка и неожиданно сильно вцепилась в его руку. — По мне, можешь стать хоть ксендзом в тьмутаракани — один черт. Я хочу, чтоб ты только сказал: «Стану писателем». И за это я дам тебе на кино.

Мальчик взглянул на нее с интересом.

— Идио-о-тка, — с неподдельным изумлением протянул он. — Ты что, не понимаешь, слова — это всего только слова!

— Напишешь книгу, — не слушая его, заговорила она. — Опишешь в ней любовь обыкновенной девушки к талантливому писателю. Опишешь чувство жалости, которое всегда берет верх над любовью и которое не одну женщину погубило. Изобразишь их первую любовную ночь, как этот тип стоит под дверью и скулит, чтоб она его впустила, как он валяется у нее в ногах и грозит вскрыть себе вены. Опишешь, как, шантажируя пьянством, завоевывают женщин. Изобразишь кафе, где сидят красивые дамы, возможно одетые лучше всех в Варшаве, но с мозгами базарных торговок. И еще много-много интересного опишешь. Ну как?

— Да оставь ты меня в покое с этим твоим писательством, — сердито проговорил парнишка и с треском захлопнул книжку. — И вообще, гуляй отсюда и не приставай. Сказал, что буду моряком, значит, буду. Я даже придумал название корабля: «Альбатрос». Только ведь ты баба, у тебя вон грудь, тебе никогда этого не понять. Вали в свои куклы играть и не морочь мне голову.

— И что это тебе даст, капитан?

— Глупая ты, — сказал он, и его веснушчатая мордашка расплылась в счастливой улыбке. — Я смогу путешествовать по всему миру, все страны увижу. Неужели непонятно?

— С таким же успехом ты сможешь путешествовать, если станешь писателем. И по суше, и по морю.

— А потом, возвратившись из рейса, — продолжал гнуть свое конопатый, не обратив на слова девушки никакого внимания, — зайду в кабак «У истлевшего мертвеца». Ко мне подсядут люди, а я буду рассказывать им обо всем, что видел. Во будет классно!

Девушка поднялась и отряхнула платье.

— Дурак ты, дурак, — сказала она. — Скольким ты сможешь рассказать? Десятку человек? Двум десяткам, сотне? И что из этого? Недолго проживет твоя болтовня; назавтра придет другой моряк, расскажет байку поинтересней, и о твоей все забудут. А стань ты неплохим писателем, твою книжку смогут прочесть сотни тысяч. Во всяком случае, гораздо больше людей, чем она того будет заслуживать. Люди читали бы ее и перечитывали и запоминали каждое твое слово. По твоим книгам могли бы в школах учиться дети. О тебе бы узнало невесть сколько людей на свете. Впрочем, как хочешь. Ты такой же дурак, как все мужики. Прощай, капитан.

Солнце закатилось за деревья, вдалеке кто-то подвывал пьяненьким тенорком. И когда девушка уже отошла на несколько шагов, конопатый что есть силы заорал:

— Ладно! Стану писателем!..

Девушка вздрогнула. Глянула на заходящее солнце и быстро, во весь дух, кинулась бежать в сторону красивой улочки.

1955

Страсти

— Он уже не жилец, да? — спросила медсестра. Подошла к доктору и наклонилась рядом с ним над умирающим. Плечом она касалась плеча доктора, и тот отстранился.

— Ему ничем не помочь, — сказал он.

— Он умрет?

— Наверняка.

— Сегодня?

— Да. Скоро. Может, через час, может, раньше.

— Зачем он это сделал? Как вы думаете?

— Ничего я не думаю, — сказал доктор и выпрямился. Он был высокий, худощавый; белизна халата подчеркивала следы усталости на его лице с резкими чертами. Он потер лоб рукой. — Разве теперь узнаешь.

— От страха? — спросила сестра, складывая шприцы в никелированную коробочку. — Может, боялся чего? Или ему что-то угрожало? А может, что-нибудь натворил…

Ее огромные голубые глаза сосредоточенно смотрели на доктора. «Кукла, — неприязненно подумал доктор. — Фарфоровая кукла…»

И вдруг разозлился.

— А тебе бы хотелось трагедию чужой жизни объяснить одним словом? — сердито воскликнул он, поворачиваясь к ней спиной. — Не удастся.

Он отошел к окну и отдернул занавеску; разгоряченным лбом прижался к стеклу, глубоко вздохнул. Он видел свое лицо, мутным отражением маячившее в стекле; жадно всматриваясь в темноту, напрягал зрение, пытаясь разглядеть как можно больше. Ночь была ясная и морозная; в стеклянном небе неподвижно висел удивительно тонкий серпик луны; заиндевевшие деревья в больничном дворике выглядели в его блеске волнующе театрально. Высоко вверху носился звездными тропами ветер; землю сковало морозом и льдом. «Если не потеплеет, — со злобой подумал доктор, — мы все загнемся в этой дыре». Повернув голову, сказал сестре:

— Посмотри, не осталось ли там немного кофе.

— Где?

— В моем столе. Такая желтая банка.

Сестра послушно направилась к столу и с грохотом задвигала ящиками. Он смотрел на ее сильные руки, полную шею, широко расставленные мускулистые ноги, и снова в голове мелькнуло: «Кукла».

— Нашла, — раздался через минуту ее голос.

— Завари.

— Одну или две ложки?

— Одну.

Сестра вздохнула.

— Пойду поищу какую-нибудь кружку.

— Удивительно. Я бы должен хотеть тебя.

— Доктор.

— Да.

— Почему вы такой?

— Какой?

— Злой, — сказала она. — Странный.

— Почему у тебя обувь нечищеная? Советские ученые давным-давно изобрели гуталин. А кроме того, прекрати пользоваться этим жутким лаком для ногтей, при одном взгляде тошно делается. И не причесывайся под Симону — ты так же похожа на нее, как я — на премьера Польши. Ну иди уже за своей кружкой.

Сестра вышла. Доктор взглянул на висевшие над дверью часы: было около двух ночи. Подошел к умирающему, машинально пощупал у него пульс. Ему сделалось не по себе рука лежавшего на койке человека была холодной и липкой от пота. «Никогда мне к этому не привыкнуть, — со злостью подумал он. — Никогда я не привыкну к этим потным телам со стекленеющими глазами». Его пальцы с силой стиснули вздувшиеся фиолетовые жилы на руке больного, — неровный пульс слабел с каждой минутой. «Прощай», — подумал он. И тут заметил, что умирающий смотрит на него — глаза открыты, зрачки неестественно расширены из-за высокой температуры, в уголках рта запеклась слюна. «Да уж, красавцем тебя не назовешь, — подумал доктор. — Это, конечно, не мое дело, но ты и вправду не красавец». Он нагнулся к его уху.

— Ты можешь говорить?

— Я буду жить?

— Не волнуйся. Говори спокойно.

— Буду?

— Разумеется.

Больной отвернулся лицом к стене.

— Врешь, — прошептал он.

— Долг обязывает. Ты же сам этого хотел. Поганое дело — смерть от отравления газом. У тебя было время поразмыслить.

— Я хочу тебе что-то сказать.

— Говори.

— Все, чем пугают нас на земле, чем беспрерывно шантажируют — все это блеф. Никаких страданий, никаких угрызений и расчетов с совестью. Легкий шум в голове — и конец.

— Ты еще жив. Может, удастся тебя спасти.

Зрачки умирающего помутнели. На прозрачных висках выступили бисеринки пота. Дыхание становилось все отрывистее, а сложенные на груди руки начали слегка подергиваться, как задние лапки лягушки, внезапно вытащенной из воды.

— Кто меня привез сюда?

— Люди.

— Всегда-то они вмешиваются, когда не просят. Так бы все уже было кончено.

Немного погодя доктор произнес: