Джозеф Кэнон - Хороший немец

• Название: Хороший немец
• Автор: Джозеф Кэнон
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Триллер
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-18374-4

Добро пожаловать в Берлин лета 1945 года. Тертый военный журналист Джейк Гейсмар чудом попадает на Потсдамскую конференцию, куда прессе путь заказан, но его задание — серия статей об оккупации Германии, а потому ему нужен сюжет. Мало того: он должен отыскать свою возлюбленную довоенных времен. Но когда на берег озера буквально рядом со Сталиным, Черчиллем и Трумэном, позирующими фотографам, выносит труп американского военного с огромной суммой оккупационных марок, Джейк даже не предполагает, что наткнулся не только на сюжет будущей статьи — он попал в самую сердцевину клубка, где сплелись страсть, ненависть, тайны трех держав и преступления, которым не может быть оправдания.

Исторический триллер Джозефа Кэнона «Хороший немец» экранизирован Стивеном Содербергом в 2006 году. В главных ролях — Джордж Клуни и Кейт Бланшетт.

---

— Произношение прекрасное, — сказал Джейк по-прежнему смущенно, но взгляда не отвел. — Но я не уверен, что понимаю все, что ты говоришь.

— Выражение их лиц изменилось? — спросила она.

— Нет.

— В общем, я осталась в Берлине, — продолжила она по-немецки. — И, конечно, положение ухудшилось. Звезды. Специальные лавочки в парках. Ты все это знаешь. Затем евреев погнали работать на заводы. Я работала в Сименсштадте. Моя мать, старуха, тоже. Под конец дня она едва стояла на ногах. Но все же мы были живы. Затем начались облавы. Наши имена были в списках. Я знала, что это значит — разве она могла остаться в живых? Так что мы ушли в подполье.

— Подводные лодки?

— Да, поэтому я и была в курсе дела, понимаешь. Что, как и зачем. Все их уловки. С обувью — никто даже не подумал об этом. Так умно, сказали мне. Но я-то была в курсе дела. У меня была та же проблема, поэтому я знала, что они придут туда. И они, конечно, приходили.

— Но в подполье ты не осталась.

— Нет, меня поймали.

— Как?

Она улыбнулась сама себе, скорчив гримасу.

— Грайфер. Мальчик, которого я раньше знала. Я всегда нравилась ему. Но с ним не встречалась — еврей. Я себя никогда не считала еврейкой, понимаешь. Я была — кем? Немкой. Подумать только. Идиотка. Но он был там, в кафе, а я знала, что к этому времени он тоже должен был уйти в подполье. Я сутками ни с кем не общалась. Знаешь, что это такое — ни с кем не разговаривать? Тянет поговорить, как к еде. И я знала, что нравлюсь ему, и подумала, может, он мне поможет. Любой, кто мог помочь…

— И помог?

Она пожала плечами.

— Подвел к автомобилю с гестаповцами. Посадил туда, и меня избили. Не сильно, не так, как других, но достаточно. Теперь я понимала, что я больше не немка. И в следующий раз будет еще хуже. Они хотели знать, где моя мать. Я им не сказала, но поняла, что в следующий раз скажу. И вот тогда он действительно помог. У него там были друзья — друзья, дьяволы, на которых он работал. Он сказал, что может договориться обо мне. Я буду работать на него, а они вычеркнут нас из списка, и мою мать тоже. Если я буду заодно с ним. «После такого?» — спросила я. И знаешь, что он мне ответил? «В этой жизни никогда не поздно заключить сделку. А вот в другой…» — Она помолчала. — Так что я стала работать с ним. Такова была сделка. Он получил меня, а я сохранила себе жизнь. Первый раз на задание я пошла вместе с ним. Его ученицей. Но в тот день именно я засекла женщину. Я определила по виду, понимаешь. И после первого раза — ну, разве имеет значение, сколько их было, просто с первого раза, а там пошло-поехало.

— А с ним что случилось?

— Его депортировали. Пока он работал со мной, ему было хорошо. Мы были командой. Но потом нас разъединили, и самостоятельно у него дела пошли хуже. Я же оказалось той самой, у меня был глаз. А ему нечего было и предложить. Вот так. — Она вмяла сигарету в пепельницу.

— А тебе было что? — спросил Джейк, внимательно наблюдая за ней.

— У меня лучше получалось. И Беккеру я понравилась. Я оставалась привлекательной. Видишь, вот тут? — Она показала на рубец у края левого глаза. — Только это. Когда меня избили, лицо распухло, потом все сошло. Остался только этот рубец. Но Беккеру он нравился. Как напоминание, очевидно. Правда, не знаю, чего. — Она отвела взгляд, окончательно удрученная. — О боже, как мы можем так разговаривать? Как я могу описать, что тогда было? Какая теперь разница? Пиши что хочешь. Хуже уже не будет. Думаешь, я оправдываюсь. Это Давид, это Беккер. Да — и, конечно, я. Я рассчитывала, что смогу, что мы сможем поговорить, но когда я рассказываю об этом — смотрю на твое лицо, — ты видишь ее. Ту, которая убила саму себя. Вот что они хотят напечатать в журналах.

— Я просто стараюсь понять.

— Понять? Ты хочешь понять, что произошло в Германии? Как можно понять кошмар? Как я могла заниматься этим? Как они могли творить такое? Ты просыпаешься, и все равно не можешь объяснить. И начинаешь думать, может, этого вообще не было. Как такое могло произойти? Вот почему им надо избавиться от меня. Нет доказательств — нет грайфера, значит, этого никогда не было.

Она покачала головой и отвела взгляд в сторону. Глаза наполнились слезами.

— Послушай. Я думала, что с этим покончено, больше никаких слез. Не как моя мать. Она выплакалась за обеих. «Как ты можешь заниматься этим?» Да, ей легко было говорить. Работу делать должна была я, не она. Как ни посмотрю на нее, слезы. И знаешь, когда они кончились? Когда она забралась в грузовик. Глаза абсолютно сухие. Думаю, ей стало легко от мысли, что больше так жить не надо. И видеть меня.

Джейк вынул из заднего кармана носовой платок и передал ей.

— Она так не думала.

Рената высморкалась, продолжая качать головой.

— Нет, думала. Но что я могла сделать? Ох, прекрати, — сказала она себе, вытирая глаза. — Я не хотела плакать, перед тобой, во всяком случае. Я хотела, чтобы ты увидел прежнюю Ренату, чтобы ты помог.

Джейк положил ручку.

— Рената, — сказал он тихо, — ты сама знаешь, никакой разницы нет, что я напишу. Это советский суд. Для них это не имеет значения.

— Нет, я не о том. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. — Она снова взяла его за руку. — Ты — последний шанс. Для меня все кончено. Но потом я увидела тебя в суде и подумала: нет, еще нет, есть еще один шанс. Он это сделает.

— Что?

— Ну вот, опять, — сказала она, снова вытирая глаза. — Так и знала, стоит начать… — Она повернулась к конвоирам и на мгновение Джейку показалось, что она его разыгрывает, что ее слезы — часть большого представления.

— Сделаю — что? — спросил он снова.

— Пожалуйста, — сказала она конвоиру, — вы не принесете мне воды?

Конвоир справа, который знал немецкий, кивнул, что-то сказал по-русски своему напарнику, и вышел из комнаты.

— Записывай, — сказала она Джейку по-английски, так тихо, что из-за всхлипываний слов почти не было слышно. — Вортерштрасе, в Пренцлауэре, третий дом от площади. Слева, в направлении Шёнхаузералле. Старое берлинское здание, второй двор. Фрау Мецгер.

— Что это, Рената?

— Записывай, пожалуйста. Времени нет. Помнишь, в суде я говорила, что делала это не ради себя?

— Да, знаю. Ради матери.

— Нет. — Она посмотрела на него проницательными и сухими глазами. — У меня есть ребенок.

Ручка Джейка замерла.

— Ребенок?

— Записывай. Мецгер. Она обо мне не знает. Она думает, я работаю на фабрике. Я ей плачу. Но в этом месяце деньги кончились. Она больше не будет ухаживать за ним.

— Рената…

— Пожалуйста. Его зовут Эрих. Немецкое имя — он немецкий ребенок, ты понял? Но тут я ничего не делала. Понимаешь, вот тут. — Она показала на свое лоно и неожиданно застеснялась.

— Обрезание.

— Да. Он — немец. Никто об этом не знает. Только ты. Никакие журналы, обещаешь? Только ты.

— Что мне нужно сделать?

— Забери его. Пренцлауэр — в восточной зоне. Она сдаст его русским. Ты должен забрать его — больше некому. Джейк, если я тебе вообще когда-нибудь нравилась…

— Ты с ума сошла?

— Да, сошла. Ты считаешь, после всего того, что я натворила, я не могу просить об этом? У тебя есть дети?

— Нет.

— Тогда ты не знаешь. Ради ребенка пойдешь на все. Даже на это, — сказала она, обводя рукой комнату, жизнь грайфера. — Даже на это. Была я права, занимаясь этим? Спроси у бога, я не знаю. Но ребенок жив. Я спасла его, их деньгами. Мне давали на карманные расходы, на кафе, на… — Она резко замолчала. — Каждый пфенниг уходил на него. Я думала: вы платите, чтобы сохранить жизнь еврею. По крайней мере, хоть один из нас останется в живых. Вот почему я должна была остаться в живых, не ради себя. Но теперь…

— Рената, я не могу забрать ребенка.

— Ну, пожалуйста. Пожалуйста. Больше некому. Ты всегда был порядочным человеком. Сделай это хотя бы ради него, если не ради матери, что бы ты ни думал о ней. Все, что я делала, — еще один день в живых, еще один день. Как я могу теперь его бросить? Если ты заберешь его в Америку, пусть вешают меня, по крайней мере, я буду знать, что вызволила его. И он в безопасности. В другой стране. — Она снова схватила его за руку. — Он никогда не узнает, что делала его мать. С этим жить. Он никогда не узнает.

— Рената, как я могу забрать ребенка в Америку?

— Тогда на запад, в любое место, только не здесь. Ты же можешь найти для него местечко — я доверяю тебе, я знаю, ты все сделаешь как надо, отдашь порядочным людям. А не в какой-нибудь русский лагерь.

— Что я ему скажу?

— Что его мать умерла во время войны. Он слишком маленький, он меня не помнит. Просто иногда приходила какая-то женщина. Ты можешь сказать ему, что знал ее, когда она была девушкой, но умерла во время войны. Она действительно умерла, — сказала она, опустив глаза. — Это не ложь.