Вадим Ярмолинец - И к волшебникам не ходите

• Название: И к волшебникам не ходите
• Автор: Вадим Ярмолинец
• Жанр: Русская классическая проза

---

Когда я однажды попытался заговорить с ней о ее планах на жизнь в Америке, она пожала плечами:

( Не знаю.

Ее ответ удивил меня. Она не могла не видеть, как я к ней отношусь. И она не могла не знать, что простейший способ остаться здесь ( выйти замуж за американца. Зная о ее простодушии, я не верил, что она пытается, прости за пошлость, заманить меня в сети, влюбить, как сказал Дульфан, чтобы заполучить уже наверняка.

Думала ли она вообще о том, что наши отношения могут перерасти в нечто большее? Потягивая вино, она с удивительной жадностью наблюдала за окружающими нас людьми. За парами, садящимися за соседние столики, за мужчинами, перемежающими чтение газет глотком пива, за девушками с меню в руках, терзающих официанта бесконечными вопросами, за геями спортивного сложения, безо всякого стеснения обнимавшимися на виду у всех. Тогда я списывал это на чисто русскую привычку ( смотреть на людей в упор.

За столиком "Камажа" я впервые поцеловал ее, хмельную и разомлевшую на тихом весеннем солнце, и она обняла меня спокойно и привычно. Губы у нее были сладкими от вина. Опустив голову мне на плечо и, еще не открывая глаз, она сказала:

-- Господи, как я не хочу, чтобы все это кончалось.

-- Почему это должно кончиться? -- удивился я.

Не ответив, она только крепче обняла меня за шею.

Когда я отвозил ее домой, хлынул дождь. Он шел такой стеной, что свет фар не пробивал ее толщу, и "дворники" не успевали отбрасывать с лобового стекла потоки воды. Когда мы пересекли Бруклинский мост, я свернул прямо под него в безлюдные кварталы, именуемые Дамбо, и здесь выключил мотор. Впечатление было такое, что мы на морском дне. Вода окружала нас со всех сторон.

( Переждем здесь, ( сказал я.

( Я не тороплюсь, ( ответила она. После этого она перебралась на заднее сиденье и, сбросив туфли, стала стаскивать с себя джинсы. Я видел в зеркальце, как в полумраке она сняла через голову свитер и потом услышал:

( Ну, ты так и будешь там сидеть?

Я довольно таки неловко перебрался к ней.

( Ты что, на заднем сиденье ничего такого не делал? ( она села мне на колени и стала расстегивать рубашку.

Я покачал головой.

( Потрясающе. Такое впечатление, что это я выросла в Америке, а не ты.

( А ты делала?

( Что ты! Только видела как в кино делают.

На Белт--парквей я выехал, когда уже совсем стемнело и белые пятна фонарей отражались на черном асфальте. Всю дорогу до их дома на Лонг-айленде она дремала, держа меня за руку. На обратном пути я с тоской подумал, что мне предстоит лечь в совершенно холодную, пустую постель. То, что мы договорились встретиться через день (назавтра она была чем--то занята) только усугубляло мое состояние.

При следующей встрече она объяснила, что не позволило нам встретиться. Мы сидели во вьетнамском кафе недалеко от нашего дома и она вдруг сказала, что виделась вчера с Борисом. Я как бы с безразличием пожал плечами, хотя сердце у меня дрогнуло.

( Он влюблен в меня, ты знаешь?

( Не могу его за это винить.

( Он написал мне письмо. Собственно, после этого я и решила с ним встретиться. Я не хотела встречаться с вами двумя. Одновременно. ( Она спрятала лицо в ладонях и покачала головой. ( Господи, как это все не вовремя.

Когда она отняла ладони от лица, глаза у нее были мокрыми и с одного потекла черная струйка туши. Она достала из сумочки свернутый вчетверо лист бумаги, развернула его и, положив перед собой на столе, стала читать:

"Мы виделись с тобой всего два раза. Этого недостаточно, чтобы узнать друг друга, но я так много думаю о тебе, что придумал свою Катю и полюбил ее, как никого и никогда не любил в жизни".

Она повернула ко мне лист. Три четверти его были покрыты каллиграфическим почерком Бориса, а в верхней части был тонкий рисунок пером -- девушка, сидящая у окна.

( Похожа? ( спросила она.

Под рисунком были стихи и я не смог удержаться, чтобы не прочесть их:

Сегодня особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки колени обняв...

( Гумилев, ( автоматически отметил я.

Не обратив внимания на мою реплику, она аккуратно сложила письмо и спрятала в сумку.

( Никогда в жизни мне никто не писал ничего подобного. Если бы я не знала, что он художник, я бы сказала, что он писатель. Почему ты никогда мне ничего не писал?

( Душа моя, ( я взял ее за руку. ( Зачем мне нужно было тебе писать, если я могу говорить с тобой? Пишут люди, разлученные временем, дорогой, судьбой. Я не хочу писать. Я хочу жить с тобой. Я хочу просыпаться и видеть твое лицо, я хочу сидеть с тобой за этим столиком и пить вино. Ты видишь вот тот дом? ( Я кивнул на браунстоун на противоположной стороне улицы. ( Я хочу, чтобы он был нашим. Чтобы ты посадила цветы на окнах. Чтобы, когда я возвращался с работы, ты открывала мне дверь. Кто--то скажет, что это мещанство, но оно мне по душе. Зачем мне писать тебе письма?

Я бы понял, если бы она засмеялась над этим сентиментальным лепетом. Я бы понял, если бы она цинично сопоставила стоимость браунстоуна в этом районе Бруклина с жалованьем библиотекаря. Но мне показалось, что она была подавлена моими словами. Докурив сигарету в две торопливые затяжки и, не говоря ни слова, она поднялась из--за стола и вышла из кафе. Я задержался, может быть, на две--три минуты, рассчитываясь с официантом. Когда я вышел на улицу, ее не было. Я подумал, что она могла пойти к остановке сабвея и, действительно, подбежав туда, увидел тонкую фигурку, спускавшуюся под землю. Я остановился, вдруг подумав, что это иначе как женской дурью не назовешь и бегать за ней не следует. Я разозлился. И это чувство усилилось, когда я вспомнил нелепицу с этим дурацким домом и цветами на окнах. Злость продиктовала решение: если наши отношения что--то значат для нее, она вернется. Если нет ( значит не судьба. В худшем случае, довольно цинично подумал я тогда, на память мне останется несколько часов, проведенных на заднем сиденье машины.

( Не знал, что ты пишешь такие хорошие стихи, ( сказал я Борису вечером.

Он изменился в лице.

( Она дала тебе это читать?

( Нет, только спросила похожа ли девушка на рисунке на нее.

Он хотел еще что--то сказать, но, передумав, ушел к себе в мастерскую. Отец Владимир, с удивлением наблюдавший эту сцену, спросил меня, что произошло, но я толком не знал, как ему объяснить это. Катя не появлялась. Борис стал избегать встречаться со мной. По вечерам я не слышал его обычного топтания у мольберта. Возвращаясь с работы и подходя к дому, я видел в окне его силуэт у письменного стола. Может быть через неделю, уже пожалев о своей злости, я нашел в кармане куртки смятую карточку "Камажа" с ее телефоном. На другом конце провода включился автоответчик. Я попросил ее позвонить. Она не ответила.

Теперь, когда я возвращался домой, почтовый ящик был уже пуст, а моя корреспонденция лежала у двери моей комнаты. Из этого я сделал вывод, что Борис продолжает писать ей и получает ответы. Я не знал, виделись ли они. Если виделись, то к чему была эта переписка?

Так прошел месяц или немного больше. Потом почта снова стала оставаться в ящике. Я, признаюсь, с толикой злорадства, думал, что и в его письмах она смогла найти нечто такое, что заставило ее перечеркнуть их отношения. На несколько дней у меня возникла надежда, что теперь она позвонит мне, но она не позвонила. Наблюдательный отец Владимир немедленно использовал момент, чтобы помирить нас.

-- Не знаю, что там у вас было, но полагаю, что больше нет. Обнимитесь и забудьте о плохом.

Мы так и сделали, успешно миновав тему нашей несчастливой влюбленности. Борис, стремясь сбросить душевное напряжение последних недель, с головой погрузился в работу. Наша жизнь и отношения как будто начали входить в прежнее русло. Но это нам только казалось.

Была суббота. К тому времени, когда мы Борисом проснулись, отец Владимир уже принес из лавки свежие кайзеровские булки, швейцарский сыр и полфунта лососины. Это было замечательное солнечное утро, когда кажется, что пятна утреннего солнца на стенах, хлеб и сыр на столе, запах кофе и есть квинтэссенцией домашнего счастья. Когда раздался звонок, я только вышел из душа и, поскольку был ближе всех к двери, пошел открывать. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, прижимавшая к груди черную сумочку. Не знаю как, но я понял, что это Катина мать и отчего--то испугался.

( Здравствуйте, вы Боря? Я ( Катина мама, ( сказала она.

( Нет, я не Борис, ( я показал жестом, чтобы она проходила.

( Нет? -- как будто расстроилась она. ( А Борис дома?

( Проходите, он наверху.

С опаской оглядываясь на меня и по--прежнему прижимая к груди сумочку, она поднялась наверх.

( Это ( Катина мама, ( представил я ее. ( Это ( Боря, это ( отец Владимир.

( С Катей что--то случилось? ( спросил Борис и по тому, как он разволновался, я понял, что на самом деле ни у него ни у меня этот роман не закончился и мы оба готовы к дальнейшему его развитию.