Макар Троичанин - Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

• Название: Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

Странно, но в нашем городке ни среди баб, ни, тем более, среди мужиков совсем не пользовались популярностью стиральные машины. Только в последнее время они стали появляться у совсем уж изленившихся молодых жён, всеми способами старавшихся приспособить к этой технике своих изнывающих от жары летом и от мороза зимой мужей. Затяжная эта война только начиналась, и можно смело сказать, что эталоном благополучия бельемешалки не были. Моя, однако, тоже приобрела, и я готовился к длительной обороне.

- 2 -

Можно было бы ещё долго рассказывать о моих добрейших и неприхотливых сородичах и о нашем медленно агонизирующем, угасающем городе, который, несмотря ни на что, мне дорог и дорог по двум причинам: я здесь родился и здесь же крепко и, как оказалось, на всю жизнь втюрился. И хотя между этими знаменательными событиями прошло целых тридцать лет, в промежутке между ними, как это ни прискорбно, я не могу выделить ни одного более-менее равного им в своей уже достаточно длинной жизни.

Политех я заканчивал в областном центре, все каникулы, праздники, выходные и даже свободные между экзаменами дни предпочитал проводить на родительских харчах, сохранив тем самым прочные местные корни. Краткое пятилетие раздвоения между большим и малым городами, между интернациональной и русской культурами закончилось, в конце концов, в пользу вторых, потому что, сам себе не признаваясь, я был доволен, что поддался на уговоры родителей и обосновался здесь. Это моя земля, моя малая Великая родина. Мне здесь уютно.

Не оставила заметной душевной раны и женитьба, случившаяся будто мимоходом два года назад. Познакомились мы с ней на танцплощадке, куда заходил я только под приличным газом и только поглядеть, не опускаясь с уровня главного инженера самого главного завода в городе до низкого уровня бесформенной неоперившейся молодёжно-подростковой тусовки, и купился – романтик – на необычную для наших мест воздушность форм, бледную тонкость черт, загадочную молчаливость и безропотную податливость. Взаимных разговоров почти не было. Был один монолог. И это тоже нравилось. Нравилось и то, что она не здешняя, живёт в областном центре с родителями и овеяна лёгким покровом той, более высокой, цивилизации. Когда же я привёл её домой, то сразу выяснилось, что мы – законченная пара, и пора, пора, пора заржавевшему в жестянках великовозрастному дитяти отблагодарить-таки, наконец, заждавшихся родителей внуками. Сопротивляться мне было лень, да и вообще – раз принято заводить семью, то почему бы и не в этот раз. Так что свадьба сладилась скоро, и от неё у меня в памяти остались только мерзкие воспоминания-отрыжки о повальной пьянке, о горьких и безвольно-мягких мокрых губах невесты, о безликих, как и у дочери, фигурах тёщи и тестя и – никаких впечатлений о таинстве первой брачной ночи, хотя она и обернулась рождением сына.

Первые слова, которые я услышал от жены, приняв живой свёрток у дверей роддома, были: «Больше я рожать не буду, так и знай!» Свадьба и роды сильно её изменили, сняв ореол загадочности и превратив в обычную жену, напичканную попрёками и жалобами, а я стал обычным мужем, скрывающимся от семейной непогоды на работе и в кругу друзей на рыбалке. В общем, жаловаться было не на что. Особенно, когда неработающая благоверная с отпрыском, устав от каторжной жизни в нашей двухкомнатной отапливаемой, но без сортира, конуре, всученной мне, недотёпе, хотя и главному инженеру, умеющими заботиться о семье сослуживцами, уезжала отдыхать к родителям в их трёхкомнатную со всеми встроенными благами и даже с газом.

- 3 -

Так было и в первый из короткой череды самых счастливых дней моей жизни, о чём я тогда и не подозревал. Проводив их вчера и освободив за бутылкой с приятелями мозги от сонма наставлений, указаний и предупреждений, я в законном отпуске, начавшемся сегодня, сидел на ступеньке крыльца-веранды нашего деревянного трёхквартирного дома, отворачиваясь от бьющего прямиком в правый глаз утреннего яростного солнца и тупо наблюдая, как через дорогу за шатким расползающимся забором местной каторги-фабрички по производству трёх самосвалов цемента в месяц бесформенные серые от цементной пыли фигуры с такими же серыми корковыми масками на лицах перетаскивали тяжёлые серые мешки. Возникая из стоящей облаком пыли грохочущей мельницы, они походили на серых лунных жителей или на раздувшихся мертвецов с живыми глазами. Но я-то знал, что это никакие не лунатики и не ходячие трупы, а самые обыкновенные русские бабы, и некоторые из них очень и очень. Знал потому, что руководил всем этим адом мой приятель и напарник по рыбалке. Каждый квартал он, мучаясь душевно, составлял планы и отчёты по снижению доли тяжёлого женского труда, но я что-то так и не замечал каких-либо изменений через дорогу, где по-прежнему надрывались женщины, а единственный мужик вёл учёт, напрягаясь в счёте засыпанных и оттащенных на склад мешков. И с этим ничего нельзя было поделать, потому что никто не хотел работать на дешёвой неквалифицированной работе, работы в городе вообще не хватало, а уж лёгкой женской – и вовсе. Да и женщин в городке было значительно больше, чем мужчин, отчаливавших при первой возможности на крупные стройки социализма, а значит – насовсем. У меня на заводе передвигали, поднимали и таскали тяжести тоже женщины, и, давно привыкнув к этому, я, наблюдая почти не видящими глазами непыльную работёнку на фабричке приятеля, думал не о них, а о том, что надо бы нам сговориться на зорьку.

Приятную мысль перебила скрипнувшая сбоку дверь, из-за которой вывалилась целая толпа: наш экономист-нормировщик, его жена-колода, двое школяров-сопляков и ещё младший брат экономиста с девицей, которая была, кажется, племянницей жены другого моего соседа – нашего мастера. Все сначала весело поздоровались, а потом ещё веселее стали прощаться, и я вспомнил, что сосед этот добыл каким-то образом семейную путёвку в Крым, его братик возвращается в мединститут, где ему предстоит какая-то последняя практика на безгласных трупах в морге, а девица, наверное, их всех провожает. Вспомнил и вчерашний наказ-просьбу студента то ли в шутку, то ли всерьёз за вечерним общим ритуальным пивом на веранде последить за девой, с которой у него завелись шашни, и он даже намеревался жениться на ней после окончания института и распределения. Теперь они уходили весёлой толпой, и я впервые за две недели, что она здесь, обратил внимание, приноравливаясь к принятым обязательствам,  что со спины поднадзорная очень даже ничего: фигуристая, с приятной ложбинкой между лопаток, стройная, с копной тёмно-русых волос, свободно откинутых на спину и спускающихся ниже плеч. Боковое солнце совсем ослепило, не дав рассмотреть объект более детально, но мне этого и не надо было. Их уход мне приятно напомнил, что дома, слава богу, никого нет, и я могу в тишине и сладости покемарить, пока не опухну, а там видно будет.

Не знаю, как вы, а я давно заметил, что чем больше спишь, тем больше хочется, и вообще – выспаться невозможно. А ещё: когда можно спать вдосталь – чёрта с два заснёшь. Так и сейчас. Промаявшись в полусне-полудрёме до самых жарких часов дня, я, пересилив вспухшую лень, встал и, не умываясь, в шлёпанцах на босу ногу, в мятых домашних брюках-трико и в не менее мятой тенниске отправился за живительным пивом. Сил достало только дойти до ближней бочки-цистерны, что стояла на вечном приколе на нашем конце города, пополняемая по необходимости молоковозкой. Обычно же я беру пиво из другой цистерны, обитающей так же испокон веков на другой стороне города, и не из вредности, а после случая, что приключился с Манькой – маркизой Помпой.

Как-то под раннее-раннее утро она, одолеваемая похмельем, задумала подлечиться пивком и, вспомнив, что наша цистерна опорожнена и открыта, понадеялась, что хоть со стакан-то на дне осталось, направилась к ней. Кое-как забравшись наверх и открыв не запертую крышку, она просунула руку с банкой внутрь по плечо, поболтала в пустоте, не доставая до заветной жидкости, скопившейся и бродящей в опущенном конце бочки, и, чуя раздражающий запах, потянулась вниз уже двумя руками и головой, не удержалась и ухнула до дна, впервые в жизни приняв йоговскую стойку на руках. В довершение всего и цистерна, не удержавшись от качки на подставленном чурбаке, резко наклонилась прицепом вверх, оставив торчать из люка манькины трепыхающиеся  ноги на фоне светлеющего неба. Пиво, однако, в бочке ещё было. Но от неудобства втягивать вверх, когда оно, заглоченное, стало выливаться через нос и чуть ли не через уши, и от скопившейся в голове мочи и крови, Манька решила, что ей уже хватит и стала орать и колотить банкой в бочку. Хорошо, что неподалёку оказался парень, возвращавшийся от известной вдовы. Он, не захотев марать руки, вызвал милицию, и та спасла вконец побуревшую утопленницу, тут же откачав из неё грубыми надавливаниями с таким трудом добытое и употреблённое во благо пиво. Оказавшиеся, как всегда, свидетели говорили, что Манька, освобождая из жадности мочевой пузырь для новых глотков пива, описалась прямо в бочке. Было или не было – не проверишь, но я с тех пор заказал себе ход к этой бочке, предпочитая пройти до дальней на тот, не очень уж дальний, конец города.