Габриэль Городецкий - Роковой самообман

• Название: Роковой самообман
• Автор: Габриэль Городецкий
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2001

Опираясь на обширную источниковую базу, автор книги полемизирует со взглядами В.Суворова, высказанными в его книге «Ледокол». Обратившись к анализу сталинской политики накануне вторжения германских войск, он сосредотачивается на исследовании событий последнего предвоенного года.

---

Ключ к истине можно найти, обратившись к содержанию коммюнике и крайне тщательно подобранным выражениям в нем. «Стрела», якобы озадачившая Майского, представляла собой следующее:

«Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда (курсив мой — Г.Г.) в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о "близости войны между СССР и Германией"… Эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой… сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны». Вышинский действительно задним числом утверждал, что «после прибытия Криппса в Лондон английская пресса особенно стала муссировать слухи о предстоящем нападении Германии на СССР». В коммюнике поэтому говорится о слухах в Лондоне «до и после приезда Криппса в Лондон»{1344}.

Криппс приехал в Лондон только вечером 11 июня, а в коммюнике упоминаются заголовки английских газет 12 июня, гласившие, что «стало заметно некоторое обострение германо-советских отношений»{1345}. Под заголовком: «Сэр С. Криппс возвращается; Возможные переговоры с Россией; Надежда на лучшие отношения» — «Санди Тайме», к примеру, давала комментарий, что Советский Союз прилагает все усилия, чтобы улучшить отношения с Англией и тем самым предотвратить германскую агрессию{1346}. Практически только Майский мог быть источником для подбора и анализа комментариев английской прессы. В разговоре с И.Макдональдом, политическим обозревателем «Тайме», вечером 12 июня он действительно резко порицал, как он считал, «трюк Форин Оффис во всех вчерашних утренних газетах. Подобная официальная кампания… произведет наихудший эффект в Москве». Все попытки Макдональда доказать независимость своей позиции он пропускал мимо ушей. «Посол, — заключал Макдональд, — кажется, даже немного обиделся, что я рассказываю ему такие небылицы; он мне явно не поверил»{1347}.

Полностью вторя Кремлю, Майский приписывал Черчиллю нарастающую лавину слухов, порожденных внезапным приездом Криппса в Лондон. В письме к Идену он подтверждал, что коммюнике вызвано слухами о скорой войне, распространившимися после возвращения Криппса, «и особенно в связи с сообщением в прессе, будто в разговоре с премьер-министром сэр Стаффорд выразил мнение, что война между СССР и Германией неизбежна в ближайшем будущем»{1348}. К такому выводу его привела встреча Черчилля с главными редакторами национальных ежедневных газет 7 июня. Атакуемый вопросами о военном курсе, Черчилль предложил: «Лучше всего следовать естественному ходу событий. Столкновение между Германией и Советским Союзом неизбежно. Сосредоточение германских сил на советской границе идет ускоренным темпом. Нам нужно подождать своего часа…» По мнению Майского, именно там и тогда Черчилль велел Даффу Куперу, министру информации, развернуть кампанию по поводу скорой войны{1349}. У Департамента новостей Форин Оффис от контактов с представителем ТАСС в Лондоне осталось четкое впечатление, что советское посольство подозревает правительство Его Величества в распространении слухов о грядущем конфликте как попытке подтолкнуть Советский Союз к войне. В Кремле уверенность, будто Черчилль в отчаянии изо всех сил стремится втянуть СССР в войну, господствовала до такой степени, что в меморандуме для служебного пользования Наркомата иностранных дел телеграммы Майского за весь год подверглись тщательному анализу, позволившему сделать ясный вывод о враждебности как руководящем принципе британской политики{1350}.

Таким образом, Майский вторил своему кремлевскому хозяину, продолжая придерживаться мнения, что Черчилль препятствует достижению согласия между Советами и Германией. Он дал довольно верную картину того, каких условий соглашения ожидает Сталин:

«Если все дело в поставках лишних трех или четырех миллионов тонн фуража, — тут он сделал пренебрежительное движение рукой, словно показывая воображаемые горы фуража, громоздящиеся на Кенсингтон Плейс Гарденс (советское посольство в Лондоне. — Г.Г.), — то Москва готова дать их. Мы всегда рады отогнать пожар войны от нашего порога, — сказал он, — и выбираем средства, которые лучше всего нам подходят. Но мы, разумеется, не допустим ревизоров на наши железные дороги или технических специалистов на наши фабрики. Это глупое предложение, и Сталин никогда на него не согласится»{1351}.

На следующий день, еще до выхода официального опровержения, Майский заявил Идену о своей озабоченности по поводу «определенного типа сообщений», которые его правительство не может расценивать как выражение независимых мнений{1352}. Доля истины в этом была. Без ведома Криппса, а возможно, также и Идена, сам Форин Оффис провел брифинг для прессы по данной теме{1353}. О мотивах можно только догадываться, во всяком случае Кэдоган лелеял тайную надежду, как он признавался в своем дневнике, что русские «не уступят и не сдадут сразу своих позиций… Как бы мне хотелось посмотреть, как Германия растрачивает там свои силы»{1354}. Слухи действительно могли дать основания для подозрений, что Англия стремится подтолкнуть немцев к натиску на восток: в них особенно муссировались выводы разведки, будто блицкриг в России будет «кампанией малой степени трудности» и взятие Москвы и окружение советских войск будут завершены за «3–6 недель»{1355}.

Как видим, целью ловко составленного коммюнике, выпущенного 14 июня, было предотвратить возможную провокацию и примириться с Берлином. После него повсюду заговорили о «подхалимском поведении» Сталина, больше приличествующем «маленькой балканской стране, нежели великой державе». Как было замечено, Коллонтай «сменила тон: теперь она твердит не о том, что Советский Союз в силах отразить любое нападение, а о том, что отношения Советского Союза с Германией совершенно дружеские»{1356}. Обвиняющий перст явно указывал на Англию, хотя она и не называлась прямо; слухи относились на счет сил, «враждебных СССР и Германии… заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны». Германию всячески соблазняли выставить свои требования на будущих переговорах. Между тем сосредоточение немецких войск, во избежание провокации, объяснялось как передислокация после балканской кампании, которая «связана… с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». Советский Союз, защитник мира, остается верен пакту о нейтралитете с Германией, а все слухи о войне являются «лживыми и провокационными». Принимаемые Советами контрмеры изображались летними маневрами Красной Армии{1357}.

Недвусмысленное заявление о том, что никакой советско-английской антанты не создается, как ожидалось, должно было по крайней мере получить подтверждение в Лондоне и пресечь слухи. В Берлине оно должно было вызвать опровержение относительно воинственных замыслов Германии, если не привлечь Гитлера за стол переговоров. Однако его даже не перепечатали немецкие газеты. Единственная реакция на него была отмечена в кругах вермахта, где к нему «отнеслись в высшей степени иронически»{1358}\ Вечером 14 июня Вышинского послали поболтать с Шуленбургом, но разговор шел о незначительных вопросах двусторонних отношений, и о коммюнике «Шуленбург ни словом не обмолвился»{1359}. В Англии результатом коммюнике стало резкое официальное опровержение выдвинутых против Криппса обвинений, утверждавшее, что слухи исходят «с советской стороны границы»{1360}.

Глава 14 Катастрофа

Самообман

Разведывательная информация, указывающая на скорое начало военных действий, продолжала поступать, и напряжение в Москве нарастало. Аналитикам, обрабатывающим донесения разведки в Берлине, стало крайне трудно игнорировать очевидные свидетельства намерений Гитлера. Неразбериха, царившая перед самой войной, и неоправданная вера Сталина в свою способность предотвратить войну прекрасно просматриваются, когда читаешь отчеты Деканозова, посланные вскоре после его возвращения из Москвы. Если в прошлом он прилагал все усилия, чтобы предупредить Сталина о надвигающейся опасности, то теперь, подобно Голикову, проявлял исключительную осторожность. Он предусмотрительно ссылался на два типа слухов, ходивших в Берлине. Слухи первого типа говорили о неизбежности войны между Германией и СССР. Другие же пророчили возрождение старой традиции близости между двумя странами на основе нового передела сфер влияния и невмешательства Советского Союза в европейские дела. Принятие Сталиным на себя полномочий главы правительства и признание им правительств стран, оккупированных Германией, приветствовались как прелюдия к возобновлению переговоров. С другой стороны, Деканозов был осведомлен о поездке Гитлера и Кейтеля в Данциг и переводе штаба армии на восток. Но в своем заключении он преуменьшал значение этой информации, «отчасти появившейся благодаря слухам о войне с Советским Союзом». Пытаясь потакать известным предубеждениям Сталина, Деканозов все же не мог скрыть собственного мнения, что германское правительство «явно готовит страну к войне с Советским Союзом, привлекая внимание населения к ресурсам Украины и распространяя слухи о слабости Советского Союза, изучая при этом реакцию немецкого народа». Неделю спустя он вернулся к той же теме, представив мрачный доклад о 170–180 дивизиях, большей части германской армии, противостоящих Красной Армии на всей протяженности границы. Если до конца мая на фронт в основном перевозились машины, то с этого момента их сменили тяжелая артиллерия, танки и самолеты. Разведчики с ужасом докладывали о массовой транспортировке войск и снаряжения в ночь с 12 на 13 июня{1361}.