Андрей Шляхтинский - Амазонка: призраки зеленого ада

• Название: Амазонка: призраки зеленого ада
• Автор: Андрей Шляхтинский
• Издательство: Горлица
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010

Джунгли сводят человека с ума. Или, может быть, не сводят, а как раз наоборот: возвращают тот образ мысли, который был свойственен ему когда-то. Нашептывают. Пробуждают в нем и обостряют давно забытые, погребенные где-то в глубинах души чувства, ощущения, эмоции и инстинкты.

Мир перестает быть миром. Привычным миром белого человека, в котором все разложено по полочкам кем-то другим, а остальным лишь остается принять его уже готовым.

---

Опять спазмы. Шатаясь, бреду к уже знакомому дереву. Желудок пуст, только крючит, да слезятся глаза и нос. Опять вспышка света, опять ужасно долгая дорога к ставшему таким родным чурбачку.

— Ты в порядке? — шепот старика.

— Да, — единственное, что мне хватает сил выдавить из себя.

— Брат, оставайся здесь. Оставайся здесь, никуда не уходи. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи.

Индейца тоже прихватило, и он бесшумно, словно ступая по воздуху, уходит за черную стену леса. Я смотрю по сторонам и вижу все ту же хижину, все те же большие пузатые горшки, тлеющий красными углями очаг. Я вижу, как маленькие, ростом с ребенка, размытые тени бродят, появляются из ниоткуда и точно так же исчезают, тая в воздухе. Это духи-супаи. А может, это айя — умершие души, странствующие по земле в мире людей.

Нет, все же супаи. А вот и айя, бредущая рядом с хижиной, но не заходящая под соломенную крышу. Худая, слегка сгорбившаяся, кажущаяся нереальной фигура, потусторонняя, лишенная плоти. Чьи-то красные глазки-точки, не мигая, смотрят на меня из-за деревьев. Мне все равно.

Опять тошнит, а старик еще не вернулся. А может, это был не человек? Может, мне привиделось? Тошнота становится все нестерпимее; поднимаюсь и медленно — кажется, весь мир вздыбился в неторопливом танце — бреду тропой к обрыву.

Изумрудные звезды стрелами сыплются с небес на землю, все те же дикие вскрики за непроницаемой стеной джунглей, шуршание и хлопанье крыльев, звуки рассекаемого воздуха и шорохи опавшей листвы под чьими-то лапами.

Робкий голосок, прячущийся где-то глубоко внутри, подленько нашептывает: «Неужели это никогда теперь не кончится? Что ты будешь тогда делать, если мир для тебя навсегда останется таким, как сейчас?» И отчего-то в голову некстати приходит глупейшая мысль: мое второе «Я» озабочено тем, как я буду выглядеть со стороны, если мир вокруг уже никогда не вернется для меня в свое «нормальное» состояние, не примет будничный вид. Догадается ли кто-нибудь, что я теперь вижу вещи, которые недоступны глазам остальных? И если догадаются, то как поведут себя? Будут ли они опасны для меня?

Но даже эти беспокойные мысли тонут в образах старого-нового мира. Надо возвращаться, и я пытаюсь идти. Слабость и апатия наваливаются с новой силой. Зачем идти эти такие невообразимо долгие три десятка шагов, когда можно присесть или даже прилечь прямо здесь, на земле. Поддаюсь искушению.

Слабенькая вспышка, еще одна и еще. Но мне уже все равно, я останусь отдыхать здесь, в джунглях. Здесь хорошо, здесь все необычно и захватывающе-страшно. Настолько страшно, что иной раз боязно разлепить веки. Так, приоткроешь глаза и снова зажмуришься. Нет, я не пойду в хижину. Останусь в джунглях. Здесь хорошо. Я не хочу возвращаться.

Чувствую, как чья-то твердая рука поднимает меня с земли и настойчиво тащит в темноте. Что это? Кто? Куда? Старик! Старик пришел и помимо моей воли возвращает меня в хижину, усаживает на длинную импровизированную лавку из двух чурбаков и доски.

— Брат, брат, ты выдержишь? Да? Нет?

Мне совсем худо, но я выдавливаю из себя «да».

— Сколько раз тебя схватило?

— Два раза, — еле ворочается язык и клонит в сон. Хочется лечь и уснуть. — Ачи, я прилягу?

— Ложись, ложись. Ты выдержишь? Еще два раза.

— Да, я выдержу.

Опьянение непостоянно, захлестывает волнами и отпускает. Оно то усиливается, продолжается некоторое время — сколько, я не знаю, — то отпускает, и тогда мир становится чуть более привычным. Снимаю обувь — странно, но я четко понимаю, что надо снять обувь и не пачкать лавку грязными ногами. Вытягиваюсь во весь рост. Неожиданно появляется маленькая старушка и заботливо подкладывает мне под голову какую-то ветошь. Беспрестанно зеваю. Кажется, что еще чуть-чуть и мой рот растянется до ушей. И что не рот это вовсе, а пасть. Я лежу на скамье, и вроде бы уже не я. Сказать точнее, лежу-то я. Но вот тело не человека — животного. Большого хищника. Гибкого, ловкого и сильного, лениво потягивающегося в дреме.

Все идет кругом, глаза и нос слезятся. Старый индеец снова и как-то вдруг очутился на своем чурбачке. Он сидит и время от времени глубоко зевает, звучно выдыхая воздух. Я вижу его силуэт. Но его ли? Или же птицы?

Над головой шум крыльев. Открываю глаза, оглядываюсь, но никого не вижу, хотя звуки громкие и отчетливые. Наверное, летучие мыши. Или — нет? Может, это духи? Да не все ли равно. Красная пума неслышно, крадучись взбирается по длинной приставной колоде с вырубленными в ней ступеньками во вторую свайную хижину, стоящую рядом. Характерный гибкий силуэт хищника, длинный хвост и неслышная поступь.

Слышу, как старик начинает сначала негромко, а потом все отчетливее и яснее насвистывать мотив. Он кажется мне до боли знакомым, но откуда он известен — загадка. Вслушиваюсь в повторяющуюся беспрестанно мелодию. Вот оно! Вот! Так разговаривает совка-бульюкуку, чей голос доносится сейчас из джунглей. Старый индеец говорит с птицей-человеком. Голоса обоих завораживают и околдовывают. Это их песня. Старик говорит с джунглями на языке джунглей.

У меня своя песня, свои слова, которым меня научили на берегах далекой реки на севере. Песня, сначала тихо и монотонно, потом все громче сама собой, словно вода, льется изо рта.

Опьянение медленно отпускает. Похоже, я уже могу подняться и сажусь. Каждый из нас поет свою песню, песню для себя самого.

Мир все еще не обрел привычного образа. Холодно, как же холодно! Знобит. Опять появляется старушка и дает что-то старику. Он накидывает на себя какую-то тряпку и приближается ко мне. В руках его ткань, и он помогает мне закутаться в нее. Молча сидим, и каждый думает о своем. О том, что было пережито, и дыхание чего, ощущения чего еще свежи в памяти. Проходит минут пятнадцать, и озноб сменяется жаром. Скидываю с себя тряпку. Старик интерпретирует сей жест однозначно: мне нужно справить «большую нужду». Впрочем, о том, что я хочу справить ее сам, я до поры до времени не догадываюсь. Индеец же поднимается и говорит мне, чтобы я шел в глубь джунглей, «воо-о-он туда». Иду и понимаю, что еще чуть-чуть — и быть мне выпачканным собственным же дерьмом. Едва добегаю до места, указанного стариком. Какое облегчение.

На следующее утро между моим другом и мной состоялся странный разговор.

— Уауки, брат, отец просил у тебя вчера табак? Ты помнишь?

Мой приятель, сидя в гамаке, как раз доплетал челноком накидную сеть для ловли панцирных сомов на речном мелководье.

Табак? Я честно пытаюсь припомнить, когда старик мог просить табак. Не выходит.

— Не-ет, — ничего другого я не могу сказать. — А когда это было? Он просил?

— Да, говорит, просил, но ты ничего не ответил.

— Я не помню этого. А зачем ему понадобился табак?

— Иногда табак разводят в воде, и настой пьют через нос. Мы зовем его «руна тауаку». Когда хотят поскорее избавиться от ай-ягуаски, то пьют табак. Табак всегда нужен. На всякий случай. Ты вчера чуть не умер. И отец сказал, что ты был медведем. Он видел тебя как большого черного медведя, который ищет, кого бы сожрать.

Глава вторая Цветы, крадущие разум

Уанду, как и айягуаску, пьют главным образом врачеватели и колдуны в случаях, когда стремятся побороть болезнь, а также когда хотят навести порчу на своих врагов, прибегая к черной магии.

Рафаэль Карстен, этнолог и путешественник

Есть такие цветы, есть. Хорошо это или плохо — я не знаю. Да и бессмысленно задаваться подобным вопросом. Просто так есть. Ослепительно-белые или нежно-розовые, своим тонким ароматом они подменяют душу и отравляют мозг, заставляют смотреть на мир, прислушиваясь к голосу сердца, а не к рассудку. Я много слышал про них от индейцев.

Началась эта история лет десять назад во время моей самой первой экспедиции в Южную Америку, в амазонские джунгли на востоке Эквадора. О волшебных цветах бытует множество небылиц и легенд среди тех, кто сам лично никогда не был «знаком» с ними. И не только среди метисов, но даже среди тех же индейцев. Поэтому мне трудно было составить для себя сколько-нибудь правильное представление о сущности этих загадочных цветов, точнее, растения, которое считается самым сильным и опасным из всех — как их называют белые — галлюциногенов. А неизвестное, как и запретное, ясное дело, порождает любопытство, смешанное со страхом. После продолжительных раздумий и колебаний я все же отважился испытать на себе действие загадочных цветов.

Нельзя сказать, чтобы мне было трудно выяснить название кустарника и то, какие его части используются для приготовления снадобья. Более того, растение, о котором я веду речь, совсем даже не редкое. Его можно видеть и возле индейских домов глубоко в джунглях, и в поселках, и даже в городских парках перед президентскими дворцами. Везде, где климат достаточно жаркий и влажный, то есть на высотах до 2000 метров над уровнем моря. Большинство сажают его ради красоты, ибо растет оно быстро, а огромные, в виде белых или розовых колокольчиков, цветы густо обсыпают ветви. Имя растения — уанду. Так его зовут лесные индейцы кичуа в Эквадоре. Охотники за головами индейцы ачуар называют этот кустарник майкьюа. Ну а в перуанской сельве оно широко известно как тоэ.