Анатолий Дроздов - Листок на воде

• Название: Листок на воде
• Автор: Анатолий Дроздов
• Жанр: Альтернативная история

Ветеран Чечни, выдернут из мирной жизни на суд в горы, где под взглядами телекамер и улыбки толстых шейхов его должны казнить "за преступления против мирных жителей". Несколько лет назад он расстрелял джип с черными вдовами.

Вместо казни получается кавардак. Умирающий ГГ прихватывает с собой заказчиков, исполнителей и немного зрителей. Как проклятие, его душу пускают в путешествие по телам умирающих солдат. Римский легионер, рейтар, красноармеец. В каждом теле он пребывает недолго, но память от каждой новой ступени жизни давит на психику.

---

Выбегаю во двор. Где моя бочка? Здесь! Вода в ней ледяная. Нетребка, лодырь, ясен пень натаскал с вечера, вода колодезная, прогреться не успела. Вот и славно, это то, что надо. Ухаю в ледяную купель и замираю. Терпи! Мерзни, мерзни, волчий хвост! Ты на что нацелился, на что покусился? Тебе ее хранить доверили, а не лапать! Сатир контуженный…

Славная штука холодная вода! Несколько минут, и мысли только о тепле. Нам никто и ничто более не нужны, нам бы только под одеяло! Зубы выбивают дробь…

– Павлик! Ты где? – Ольга на крылечке в одной рубашке.

Выскакиваю, набрасываю халат, бегу к дому. Вечер прохладный, а она после купания…

– Опять в бочке сидел? – она трогает мои руки. Ладошка у нее теплая-теплая. – Боже, ледяные! И зубы стучат… Ты с ума сошел! Заболеешь! Живо!

Погоняемый тычками, влетаю в дом. Толчок в спину несет меня к Ольгиной спальне. Постель ее разобрана и даже смята: я заставил ее встать.

– Дурак контуженный! – Ольга сдирает с меня халат. – Схватишь воспаление легких, чем я тебя вылечу? Я твоих "тростников" не знаю, ты мне даже не показал. Лезь под одеяло, живо!

Напутствуемый тычком, влетаю в постель. Она теплая, ее успели согреть. Блаженство! Ольга устремляется следом. Койка узкая, двоим лечь – только на боку. Еще лучше обнявшись, иначе тот, кто с краю, может упасть. С краю у нас Ольга…

– Господи, какой дурак! – она гладит меня по голове. – Сколько можно таиться? Я же вижу! Как ты на меня смотришь, как ты меня желаешь. Чего ты боишься? Что не отвечу взаимностью? Так я устала обратное показывать! Как только его не поощряла! Обнимала, целовала, пела ему… Даже разделась перед ним! Нет, он в бочку полез! Я вся истомилась, ожидаючи!

Она прижимается ко мне. Тело ее горячее, оно не согревает, оно обжигает. Ее рубашка ни от чего не защищает, это какая-то паутинка, а не ткань. Под рубашкой у нее ничего нет, я чувствую это каждой клеточкой.

– Милый мой, дорогой, желанный… – она обнимает меня за шею и покрывает лицо поцелуями. – Как я тебя люблю!

Руки у нее теплые, губы – мягкие, а я не железный…

* * *

Солнечный зайчик бьет мне в глаза. Я не в своей постели, солнце не будило меня раньше. Скашиваю взгляд. Ольга спит, свернувшись в клубочек. Ночью мы составили койки. Мне жалко будить Ольгу, но время не ждет. Осторожно глажу ее по плечику.

– Павлик! – бормочет она. – Не надо! Пожалуйста! У меня там все болит!

– Я не за этим…

Она резко поворачивается.

– Надо поставить койку на место.

– Зачем?

– Придут Мария с Нетребкой. Увидят составленные койки и все поймут.

– На дворе двадцатый век, а мы люди цивилизованные…

Отшлепать бы ее! От души! Поздно…

– Цивилизованные люди живут в Петрограде. Они нюхают кокаин и постигают французскую любовь. Я не цивилизованный, я офицер. Офицер не смеет выдавать любовницу за кузину, это низко и постыдно. Сослуживцы устроят ему бойкот и будут правы. Неужели трудно отнести койку на место?

– Нам каждый день ее таскать?

Можно, конечно, и не таскать, можно вернуться к прежним отношениям. Только поздно пить боржоми, если влез в постель кузины. Выход есть.

– Нетребка закончил мебель для Елены Павловны. Тебе, наверное, интересно глянуть?

– Вот еще!

– Я бы рекомендовал. Ты женщина, и немедленно захочешь мебель себе. Например, кровать – широкую и удобную. Тебе ведь надоело спать на узкой, не правда ли? Нетребка будет рад сделать – деньги он любит.

– Павлик! (Чмок!) Ты у меня! (Чмок!) Самый умный! (Чмок! Чмок!)

Был бы умный, спал один…

Тащим койку на место. Ольга смешно пыхтит – койка тяжелая. Ничего не поделаешь – в одиночку не отнести. Койка занимает законное место, Ольга ныряет под одеяло. Вот те раз: я собрался дремать в одиночестве. Ольга смотрит ждущим взглядом. Пристраиваюсь сбоку. Она накрывает меня одеялом, зевает.

– Поспим немножко, хорошо? Когда еще они придут! Мы теперь вместе спать будем. Всегда!

Моего мнения на этот счет, понятное дело, не спрашивают. Было у меня предчувствие, было…

17

Завершился год семнадцатый. Чему надлежало произойти, произошло. Отрекся от престола Николай. Армия в лице генералов поддержала отречение, кое-кто умолял царя это сделать. Бывают в истории моменты, когда безумие овладевает головами: люди с восторгом пилят сук, на котором сидят. Каким бы ни был царь, он оставался единственной скрепой, державшей государство. Убрали скрепу, и все поползло…

Введены солдатские комитеты – приказ Петросовета распространен в войсках. Армия вздрогнула и заволновалась, офицеров начали убивать. Революционеры продолжили. Появилась Декларация прав солдата, де-факто отменившая дисциплину в армии. Генералы умоляли ее не принимать; Керенский – Горбачев семнадцатого года, Декларацию подписал. Если Приказ подсек опоры, то Декларация их снесла. Армия как боевой организм смертельно заболела. Полки не подчинялись командирам, солдаты шли к немцам брататься, верные долгу части стреляли в изменников. На фронте и в стране наступил хаос. Керенский спохватился, но было поздно – июльское наступление провалилось. У русской армии было все: мощная артиллерия, современное оружие, в достатке снарядов и патронов, не было лишь желания сражаться. Полки митинговали и не шли в атаку, а те, что пошли, сгорели в боях.

Отряд пережил год спокойно. Ушел командовать дивизионом Егоров, с ним уехала авиатрисса. Начальником отряда назначили Рапоту. Солдатский комитет возглавил Синельников, это помогло на первых порах. У нас не случилось эксцессов. Солдаты нас не задирали, офицеры держались вежливо. Нас перестали звать "благородиями" и отдавать честь; это было не страшно. Денщиков переименовали в вестовых, за работу мы им платили. Вот и все перемены. Мы летали, сражались, но больше по инерции, чем из чувства долга.

К ноябрю армия развалилась. Солдаты потянулись домой, в том числе и наши. Нетребка дезертировал одним из первых, на прощанье он попытался меня обокрасть. Я застал его с мешком на плечах и без лишних слов достал "Браунинг". Нетребка вытряхнул мешок на койку; я узрел среди вещей Ольгины панталончики и долго смеялся. Расстались мы по-хорошему. Я подарил вестовому сто рублей, он всхлипнул и назвал меня "благородием". Мы даже обнялись на прощание. Вслед солдатам двинулись летчики. В девятьсот шестнадцатом отряд пополнили, главным образом, офицерами. Кто-то из них подался на Дон, другие – бог знает куда. В отряде остались я и Рапота. В ноябре подписали перемирие, нам приказали вывозить имущество. Это было не просто, но мы справились. Сгрузили аппараты на Ходынском поле, получили расписку и пошли по домам.

С Ольгой мы обвенчались. Я не хотел жить "цивилизованно", она не возражала. Офицеру для женитьбы нужно разрешение; я его испросил. Свадьбы не было: война… Обвенчались и Рапота с Татьяной. Став начальником, Сергей выписал невесту и зачислил денщиком. Денщик и начальник поженились…

В марте пришла телеграмма. Отец был краток: "Сколько у нас времени? Ты с нами?" Я отозвался короче: "Постарайтесь до октября, я остаюсь". Ответ прибыл назавтра: "Храни тебя Господь!" Посыльный отца привез мне пакет: маленький, но тяжелый. Три тысячи золотыми монетами – отец сдержал слово. У меня оставались и бумажные рубли; на первое время должно хватить.

Москва встретила нас хмуро. Темный, заваленный снегом город мало походил на Москву шестнадцатого. Холодный прием ожидался у Ольгиной тетки. Москвичи ели картофельные очистки, а тут мы… Ольга уверяла, что тетка у нее радушная, я позволил усомниться. Мы не поехали к тетке сходу. Извозчик нам попался смышленый: банкнота с портретом царя Александра немало тому способствовала. В квартиру тетки я ввалился с мешком. Пока Настасья Филипповна обнимала племянницу, я выложил на стол кульки с чаем, сахаром, буханку хлеба, шмат сала, в завершение вытащил гуся. Он обошелся мне в "катеньку", но он того стоил. Гусь разлегся на полстола, свесив длинную шею. Это зрелище заставило родню умолкнуть. Настасья Филипповна и мальчики-подростки, ее сыновья, не отрываясь, смотрели на птицу.

– Его лучше варить или жарить? – спросил я, тронув мощный клюв.

– Кто же варит гуся? – возмутилась хозяйка. – Его жарят. Еще лучше – запечь!

– Дров нет! – пискнул один из мальчиков.

Это было правдой. В квартире царил холод, родственники были в пальто.

Я вышел и вернулся с вязанкой дров – извозчик посоветовал купить. Я же говорил: попался смышленый…

– Костя! – сказала тетка голосом маршала. – Тащи самовар! Миша! Руби лучину! Сначала для самовара, потом для печи. Не видишь, гости озябли?..

Гуся в тот вечер мы не попробовали. Настасья Филипповна захотела начинить его яблоками, в доме их не было. Жаркое отложили, и без него еды хватало. Мы поужинали и легли спать. После теплушки кровать показалась раем, мы с Ольгой уснули мгновенно.

Утром я отыскал смышленого извозчика. Мы с вернулись, груженные мешками и пакетами. Следом ехали сани с дровами. Мешки перетаскали в квартиру, дрова сбросили во дворе. Мальчики пилили замершие стволы, я колол, Ольга носила поленья в сарай. С дровами стоило спешить – в холодной Москве их воровали. Настасья Филипповна начинила гуся яблоками (мне удалось их купить), к ужину жаркое поспело. Устал я неимоверно, и, пожевав мясца, отправился спать. Ольга осталась с родней.