Зиновий Юрьев - Часы без пружины

• Название: Часы без пружины
• Автор: Зиновий Юрьев
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Так и должно быть, - уже тверже сказал Вахрушев. - Чужие люди приходят, а единственная внучка никак не может найти время навестить умирающего деда. Что поделаешь, современный баскетбол требует самых серьезных тренировок... Но хватит жаловаться. Вы по поводу экспертизы?

- Я...

- Я все передал Аркадию Семеновичу Падалко. Вернее, жена передала, когда это случилось. Закончить заключение я не успел, но кое-что написал.

- Простите, Виктор Александрович, но я вовсе не по этому делу. Я... Как бы вам это выразить пояснее? Видите ли...

- А кто вы, собственно? - строго спросил Вахрушев.

- Изъюров Николай Аникеевич. Я хотел спросить вас о покойном Василии Евграфыче...

- О ком, о ком?

Сердце Николая Аникеевича тоскливо сжалось. Не он. Зачем все это? Весь этот бред. И нелепые часы, и его детское любопытство вдруг показались ему здесь, в больнице, где отпадает все незначительное, ничтожными, не имеющими никакого значения.

- Автомеханик был такой, Василий Евграфыч... - глупо лепетал он.

- Чушь какая-то! - сердито сказал Вахрушев. - Никакого Евграфа Васильевича я не знаю. Чушь! Нонсенс.

- Простите, я, должно быть, ошибся...

- Должно быть! - фыркнул больной и снова поморщился. Впрочем, все равно спасибо, что пришли. Отвлекли от моих мыслей... А от чего, между прочим, помер ваш автомеханик и какое он мог иметь ко мне отношение?

- Рак поджелудочной...

- Тоже дело, - одобрительно кивнул Вахрушев.

- Понимаете, вы, очевидно, не тот Вахрушев... Я искал через справочную...

- Не тот, - согласился больной. - Дерьмо я, а не Вахрушев. Утиль. Вторичное сырье. Профессор Вахрушев сдан в утиль. Нет, лучше так: сегодня ученики четвертого "бэ" класса сдали профессора Вахрушева на пункт приема вторичного сырья, получив взамен два раза по "Три мушкетера" и одну "Женщину в белом". Как, а?

- Да что вы себя хороните, Виктор Александрович?

- А это я со стариком играю. Показываю, что, мол, я готов. Может, он и не приберет пока что. Хотя старик, - Вахрушев глазами показал на потолок, - хитер. Неисповедим, как говаривали наши предки. И неглупо говаривали, заметьте... Сожалею, но ничего вам о вашем автомеханике сказать не могу. - Профессор закрыл глаза и добавил: - О своем могу. Прохиндей изрядный.

- Всего наилучшего, - сказал, подымаясь, Николай Аникеевич. - Выздоравливайте.

Профессор ничего не ответил, лишь иронически сморщил нос, и Николай Аникеевич осторожно вышел из палаты.

Всю дорогу до Беляева его не оставляло ощущение, что это не он, солидный пятидесятипятилетний человек, ходил по чужим домам в поисках какого-то Вахрушева, а кто-то другой. Не мог он, человек, всю жизнь любивший четкость и аккуратность, метаться по Москве в поисках призрака, который совершенно ему не нужен. Быть того не могло. И не его подгонял детский какой-то зуд, давно забытое нетерпение.

Николай Аникеевич сидел в метро, и вдруг показалось ему, что смотрит он со стороны на знакомое лицо, которое выпячивает ему каждое утро щеки при бритье. Да не только на лицо. На всего себя, сидящего в вагоне метро с неизменным своим чемоданчиком на коленях. На старого дурака, который решил перед пенсией освоить профессию сыщика. Мегрэ из часовой мастерской.

Случалось и раньше, что ругал себя Николай Аникеевич, бог свидетель, было за что, но никогда не видел он себя так явственно со стороны. И ощущение раздвоения было неприятно, пугало. И пожилой дядя с застывшим невыразительным лицом под изрядно вытертым пыжиком совсем не походил на то привычное, уютное свое "я", к которому привык Николай Аникеевич. Почему-то этот новый Николай Аникеевич был старее, седее, меньше ростом и толще. И второй Изъюров, смотревший со стороны, все это почему-то замечал не без странного удовольствия, будто не себя принижал, а кого-то другого.

В таком смутном состоянии и добрался Николай Аникеевич домой. Ожидая лифта, глянул на часы. Без пяти восемь. И вдруг остро захотелось ему успеть подняться к себе до восьми, чтобы услышать тот колокольчик. И тут же точно вызванный его желанием, открылся лифт и вознес его с покряхтыванием и перещелкиваниями реле на восьмой этаж. Зашарил судорожно по карманам в поисках ключа - только бы успеть до восьми.

Да что с ним такое творится, в самом деле? Всю жизнь всегда носил ключи в правом кармане пиджака, а тут вдруг засуетился. Успел-таки, вошел в тот самый момент, когда поплыл по темной квартире - Вера предупреждала, что поедет к сыну, - тонкий и прозрачный колокольчик. Как поющие и переливающиеся мыльные пузыри, плыли звуки по пустой темной квартире, вот-вот с тихим, шорохом лопнут, исчезнут. И оттого казались еще трепетнее, беззащитнее.

Николай Аникеевич долго стоял в передней. Сердце глухо колотилось, тяжелое пальто давило на уставшие плечи. Но не было сил пошевельнуться. За стеной кто-то говорил: "Этого не может быть, сударь, я вам не верю", на кухне, как всегда, булькали трубы, выполаскивали свою хроническую ангину.

И прямо в пальто, не снимая мокрых ботинок, метнулся Николай Аникеевич к себе в комнату, в призрачном свете, что лился из окна, судорожно вставил ключ в часы. Крутится. И сразу соединился он опять в одного привычного Николая Аникеевича. Нет, дорогой мой, поправил он тут же себя, какого же, к черту, привычного, когда прошелся ты прямо в мокрых ботинках по польскому лаку, когда танцевал в пижаме вальс. Какого, к черту, привычного? Нет, товарищ часовщик, это вам такая тавтология, что привычным и не пахнет.

Ах, сбили его бесовские часы с панталыку, завертели старого дурака, заморочили голову хрустальным колокольчиком. А может, только помогли они ему выскочить из своего кокона? Может, всю жизнь стремился неосознанно встать из-за часового верстака, разогнуть спину и воспарить к чуду! Может, всю жизнь сидел в нем дурачок, что теперь одерживает над ним верх, таскает по городу и крутит по комнате в мокрых ботинках. Ночь корот-ка, спят об-ла-ка... и лежит у меня на ладони незнакомая ва-ша ру-ка...

Когда в половине десятого пришла Вера, Николай Аникеевич, сам не зная почему, вдруг снял с нее пальто.

- Коленька, да ты... Тебя как подменили... - Верино лицо как-то странно задергалось, вот-вот заплачет. Но вместо этого улыбнулась испуганно.

Не баловала ее жизнь с тех пор, как умер муж. И за Николая Аникеевича, если уж говорить начистоту, вышла не по любви, а от одиночества. Какая там любовь в сорок с лишним. И вот теперь забытые какие-то чувства шевелятся в ее груди. Смешно и грустно, и плакать хочется, и страшно немножко, к добру ли? Ведь притерпелась, привыкла к сумрачному своему молчаливому часовщику, слова из него не вытянешь, скрытный, а теперь вроде подменили его.

- А я вам, Вера Гавриловна, ужин приготовил, пельмени под уксусом. Прошу вас. - Николай Аникеевич взмахнул рукой, приглашая жену на кухню.

"Может, выпивши?" - мелькнула тревожная мысль. Вообще-то не пил Николай Аникеевич, но кто знает, да нет вроде. Господи, был бы всегда такой, легкий да приветливый, кажется, что ж только для него не сделала. Словно снова девчонкой стала, словно заново жизнь начинать.

- Спасибо, Коленька.

Видел, видел Николай Аникеевич взгляды жены. Понимал. И себе удивителен, чего с других взять. И усмехнулся мысленно: не неприятны были ему эти вопросительные взгляды. Может, и раньше надо было быть таким... А каким? Ну, как бы сошедшим с наезженной колеи. Но нет, не столкни его эти часы, не выкини из привычного мира, и в голову бы ему не пришло, что таились в каких-то его душевных глубинах легкая ребячливая смешливость, неизвестный ранее жадный интерес к миру вокруг.

- Этого не может быть, сударыня, - вдруг сам не зная почему сказал Николай Аникеевич, - я вам не верю.

- Господи, ты прямо актер у меня...

А что, если сказать сейчас Вере о часах? Хотя что сказать? Он же уже просил ее раз попробовать завести пружину. Ну скажет он ей: "Вер, а эти часы идут без завода". "Электрические, что ли?" - "Да нет, я же тебе говорю, идут сами по себе". - "Ну и что?" - "Как ну и что? Это же... этого же не может быть!" - "Как же не может, если идут?" - "Вот в том-то и дело, уважаемая Вера Гавриловна, что этого быть не может, а они идут". - "Ну и хорошо, чего ж тебе еще надо?" - "Как чего? Представь, в ваш магазин товары не завозят, а вы все торгуете". Ну, тут-то Вера наверняка усмехнется. Так не бывает. Бывает наоборот. Товар завозят, а покупатель его не видит.

Непросто это дело, чудо. Не каждому дано изумляться, ох не каждому.

Весь следующий день Николай Аникеевич сидел как на иголках. Что-то говорил ему сизый Бор-Бор, кивал в его сторону Витенька, и все мастера дружно смеялись, приходил Горбун просить четвертной до получки. Ксения Ромуальдовна записывала на культпоход в какой-то театр - все проплывало мимо, как на вращающейся сцене, и вовсе его не касалось. Оставался один Вахрушев, и было бесконечно страшно, до замирания сердца, до сосущей пустоты внутри, что и последняя ниточка вытянется так же легко, оборванным концом, не потянув за собой объяснения тайны.