Зиновий Юрьев - Дальние родственники

• Название: Дальние родственники
• Автор: Зиновий Юрьев
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Да, но...

- Юрчоночек мой глупенький, - сказала Леночка и потерлась щекой об его живот. - Ну разве можно быть таким... таким мнительным? Чего ты разволновался? Надо пригласить специалиста, чтобы он посмотрел Харина. Ну и что? Что ты его, на каторгу отсылаешь? Да я уверена, что его и в больницу незачем будет брать. Они вообще не любят брать стариков. Тем более что он же не буйный. Даст что-нибудь, какие-нибудь транквилизаторы, не знаю. Но главное, ты будешь спокоен, ты выполнил свой врачебный долг. Даже если есть один шанс из ста, что Владимир Григорьевич выкинет что-нибудь эдакое, ты будешь знать, что сделал все от тебя зависящее.

Хорошо говорила Леночка, мягко, без нажима, заботливо, словно массировала его совесть, и она успокаивалась. Тем более что, по существу, она права. Даже при желании ей трудно возразить. И тем более трудно. что такого желания у него не было. То есть вроде бы и было только что, но куда-то испарилось, исчезло.

- Как ты думаешь, чей дать лучше телефон?

- Что? Какой телефон?

- Юрчоночек, тебе еще рассеянность по чину не полагается. Станешь стареньким профессором - тогда пожалуйста. Жил человек рассеянный на улице Бассейной. Я об обмене.

- Ах да, конечно. Прости. А может, дать оба телефона? Тебя дома не будет, я отвечу. И наоборот.

- Ну вот, а то некоторые девочки утверждают, что мужики вроде и ни к чему. А я сама и не сообразила.- Она снова потерлась щекой об его халат. - Правда, от тебя есть польза, а?

- Хочется надеяться, птичка-синичка.

Психиатр оказался немолодой поблекшей женщиной с каким-то брезгливым и жеваным лицом. На голове у нее был старомодный шиньон, и Юрий Анатольевич подумал, что она, наверное, пришлепнула его лет двадцать назад и забыла снять.

Она сидела в его кабинетике и листала пухлую историю болезни Владимира Григорьевича, кивала удовлетворенно, как будто уже поставила диагноз.

- Он ходячий? - спросила она строго, как на допросе, и Юрий Анатольевич подумал, что следовало бы ей ответить также резко, чтоб поставить ее на место, но не нашелся.

- Да, сейчас он неплохо ходит.

- Я думаю, в таком случае нам удобнее побеседовать здесь, а не в палате.

- Да, наверное.

- Ну что ж, пригласите тогда... - она посмотрела на историю болезни, - Владимира Григорьевича.

- Хорошо.

Юрий Анатольевич шел по коридору, и на душе у него опять было смутно. Не хотели его нести ноги к шестьдесят восьмой комнате. По пудовой гире было на каждой.

Когда разговаривал с Леночкой, было все ясно, и видел он, что она права. Но теперь, когда шел за Владимиром Григорьевичем, чувствовал он себя не то предателем, не то тюремным надзирателем, не то тем и другим вместе. Может быть, Леночка и права. То есть скорее всего права, но права абстрактно, как бы алгебраически. А плюс Б равняется... А когда теперь вместо букв нужно было подставить Владимира Григорьевича и эту мымру с жеваным лицом... Жоржетта Ивановна, имечко одно чего стоит...

Шестьдесят восьмая комната. Дверь еще закрыта. Еще не поздно повернуться и уйти. Но он уже скользил по тягостной наклонной плоскости и не умел остановиться.

Он постучал и услышал голос Владимира Григорьевича: войдите.

- А, здравствуйте, Юрий Анатольевич.

Старый драматург отложил книгу и встал навстречу врачу.

- Добрый день, Владимир Григорьевич. - Юрий Анатольевич вздохнул, посмотрел на кровать Константина Михайловича, спросил, чтобы хоть на несколько секунд отсрочить неизбежное: - А где Константин Михайлович?

- В саду, кажется. Может, сходить за ним?

- Нет, нет, спасибо... Я, собственно, к вам.

- Слушаю вас, доктор.

И так смотрел на него старик приветливо, так понимающе, так мудры и смиренны были его выцветшие глаза, что Юрий Анатольевич почувствовал, как подымается в нем глухое раздражение, даже злоба к этому неуязвимому в своей благожелательности человеку. Этот не предал бы, подумал он, и эта мысль еще больше раздражала его: о, господи...

- Я хотел пригласить вас к себе в кабинет...

- С удовольствием, но для чего?

- Я хотел... показать вас... невропатологу... такая поправка... после инсульта... - Удивительно, пронеслось у него в голове, как одно свинство липнет к другому. За предательством тянется вранье.

- А что, - улыбнулся Владимир Григорьевич, - может, мы с вами будем ездить по медицинским учреждениям и конференциям, и вы будете демонстрировать меня. Я, может, научусь делать стойку на руках, и мы так и будем выходить на сцену: вы на ногах, в строгом черном костюме, а я на руках...

О, господи, застонал мысленно Юрий Анатольевич, да что это за муки такие, он что, специально издевается надо мной. Он знал, понимал, что презирает и ненавидит сейчас, в сущности, не Владимира Григорьевича, а себя, но делать-то это заставлял его этот старик...

- Вот знакомьтесь, - пробормотал он, - Владимир Григорьевич Харин. Жоржетта Ивановна...

- Здравствуйте, - сказал Владимир Григорьевич.

- Садитесь, - коротко кивнула Жоржетта Ивановна.

Владимир Григорьевич сел, а Юрий Анатольевич вышел из кабинетика, осторожно притворив за собой дверь.

- Скажите, пожалуйста, как вас зовут, - скомандовала дама со старомодным шиньоном.

- Вы как следователь, - улыбнулся Владимир Григорьевич.

- Я врач, а не следователь, - терпеливо объяснила Жоржетта Ивановна.

- Да, да, я понимаю, прошу прощения, я не хотел обидеть вас.

- А я не обиделась. Слушаю вас.

- А... да, извольте: Харин Владимир Григорьевич.

- Когда вы родились?

- В тысяча девятьсот восьмом году, увы...

- Почему вы говорите "увы"?

- Хотя бы потому, что старость - не радость.

- Понимаю. А вы считаете себя стариком?

- Не думаю, чтобы это имело значение, что я считаю. Даже если бы я считал себя птенчиком, все равно семьдесят восемь лет - возраст почтенный. У Чехова, Бунина, Достоевского я не раз встречал фразы: дверь отворилась, и в комнату вошел старичок лет пятидесяти. Отворилась или затворилась - не так уж важно. Представляете - старичок лет пятидесяти. А тут семьдесят восемь. Так что, выбор, Жоржетта Ивановна, невелик.

- Вы сказали "птенчик". Вы считаете себя птенчиком?

- Я сказал, по-моему, если бы я считал себя птенчиком?

- А вы себя им считаете?

Владимир Григорьевич внимательно посмотрел на врачиху. Была она ему неприятна и дурацкими своими вопросами, и какой-то агрессивной настырностью. Комплекс неполноценности у нее, что ли, подумал он. С такой внешностью, впрочем, немудрено. Но цапаться с нею не хотелось. Чувствовал он себя сегодня с утра каким-то просветленным, успокоенным. Именно успокоенным, а не просто спокойным. Хорошее словечко, подумал он по старой писательской привычке, успокоенный.

- Да, конечно, - улыбнулся он, - я птенчик.

- Понимаю, - кивнула Жоржетта Ивановна. - Вы птенчик. Но...

- Я шучу, - пожал плечами Владимир Григорьевич. - Если бы я и был когда-то птенчиком, я бы все равно давно уже превратился в старую ворону.

- Значит, вы считаете, что были птенчиком раньше, а сейчас стали старой вороной? Так?

- Строго говоря, да.

- Понимаю. Скажите, Владимир Григорьевич, какое сегодня число?

- Не понимаю...

- Число. Дата. Второе, третье, пятнадцатое, понимаете?

Владимир Григорьевич пожал плечами. Разговор получался какой-то нелепый, как будто она считает его слабоумным.

- Сегодня двадцать четвертое августа.

- А год?

- Тысяча восемьсот... То есть девятьсот восемьдесят шестой.

- Вы можете мне сказать, где вы находитесь?

- В кабинете врача.

- В более общем смысле.

- В более общем смысле? Может быть, начать с нашей Галактики? Или Млечного Пути?

- Как вы считаете нужным.

- В Доме ветеранов сцены.

Странный был разговор. Не похоже на невропатолога. Видел он их, не одного, особенно после инсульта, с их иголочками, здесь чувствуете, а здесь, молоточками. И вдруг как ожгло его: это же скорее психиатр, а не невропатолог.

Да, но он же не жаловался, вел себя нормально, если не считать... Ну, конечно же, как еще понять... Его рассказы и его отсутствие. Но кто? Юрий Анатольевич. Так слушал внимательно, так светились глаза у него интересом - и вот, пожалуйста, эта идиотка с шиньоном на небрежно крашенных волосах.

Он посмотрел ей в глаза. Глаза были как бы закрытые: равнодушные и недоброжелательные. Как окошко в бюро пропусков в неприступном каком-нибудь учреждении.

- Скажите, доктор, вы психиатр?

- Да.

- А мне сказали, невропатолог.

- Не знаю, для чего нужно было скрывать. Скажите, Владимир Григорьевич, на что вы жалуетесь?

- Я ни на что не жалуюсь, дорогой доктор. Кроме того, чему помочь вы не сможете, к сожалению.

- А именно?

- Если бы вы могли скостить мне... ну, скажем, лет тридцать хотя бы, это было бы замечательно. Я бы прожил их совсем по-другому.

- Как именно?

- О, в одном слове не ответишь.

- Но все-таки...

- Когда-то, до рождества Христова, я был драматургом. Теперь я понимаю, что неважным. Я был слишком скованным в своем творчестве, слишком зажатым и искусственным. Слишком многого боялся мой внутренний редактор. Теперь я догадываюсь, что писатель должен, наверное, быть скорее эоловой арфой и естественно откликаться на ветры окружающей жизни...