ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

• Название: ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
• Автор: ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ
• Издательство: ИПК "ПрессСто"
• Жанр: История
• Год: 2010

АННОТАЦИЯ

«Живой меч, или Этюд о счастье» – многоплановое художественное повествование из эпохи Великой французской революции – главной социальной революции Европы, заложившей политические основы современного мира. В центре романа-эссе – «Ангел Смерти» Сен-Жюст, ближайший сподвижник «добродетельного» диктатора Робеспьера, один из создателей первой республиканской конституции и организаторов революционной армии, стремившийся к осуществлению собственной социальной утопии справедливого общества, основанного на принципах философии Ж.-Ж. Руссо.

Среди других героев книги – убийца Цезаря Брут, «Наполеон Крузо», бывший император Франции, сосланный на остров св. Елены, маркиз де Сад, «герой трех революций и двух материков» генерал Лафайет, парижский палач Сансон, «подстигающей национальной бритвой» – гильотиной по пятьдесят человек в день, и даже сам товарищ Сталин, чуть было не осуществивший танками Рабоче-Крестьянской Красной армии свою великую мечту о всемирной революции на практике.

Публикуется в таком виде по просьбе автора

---

Вскоре после разгрома фракций и создания при Комитете общественного спасения Бюро общего надзора полиции (личной полиции Робеспьера), инициатором которого опять же выступил Сен-Жюст, Антуан вновь отправился на фронт, еще не зная о грозящей военной катастрофе, но все же предчувствуя возможный провал начавшегося наступления Пишегрю, – слишком большие силы ему противостояли. Утешение, правда, составлял тот факт, что поражение, которое Сен-Жюст вместе с Гошем (кстати, к этому времени уже арестованным) нанес австро-прусским войскам в Эльзасе прошедшей зимой, до предела обострило отношения между союзниками, обвинявшими друг друга

в неудачах. С доски был убран один из наиболее символических врагов Французской Республики Брауншвейг, автор печально известного манифеста, приведшего к падению монархии, – герцог был заменен маршалом Меллендорфом.

12 флореаля Сен-Жюст, Леба в сопровождении Гато и недавно выпущенного из революционной тюрьмы, куда он угодил за «сверхреволюционные перегибы», Тюилье (Сен-Жюсту пришлось приложить немало труда, чтобы старого соратника освободили как раз к их отъезду) прибыли в Нуайон. Здесь, оставив Леба и Гато, два других их спутника поспешили в Блеранкур: Тюилье – к своей жене, Сен-Жюст – к матери.

Эта его последняя встреча с матерью (и сестрой – дома как раз гостила Луиза) оставила в душе Антуана странное чувство недосказанности и неудовлетворенности, и он пожалел, что приехал в Блеранкур. Родной дом показался ему чужим. Он прошелся по грабовой аллее, где когда-то так любил гулять его отец, а потом и он сам, постоял

у текущего родничка, тщетно пытаясь вызвать в душе что-то похожее на те чувства, которые он здесь испытывал. Ничего… Ни ностальгии по канувшему в Лету юному шевалье Луи Антуану, когда-то влюбленному и любимому, ни сожаления о прошлом, ни даже жалости к самому себе ушедшему (а к чему бы он ее должен был испытывать, – подумал комиссар Конвента, холодея, – разве его, после того, что он сделал, можно было жалеть?).

Зайдя в свою давно пустующую, казавшуюся странно неживой, спальню, он провел рукой по холодным стенам комнаты и вздрогнул. Собственная комната показалась ему склепом. Сен-Жюст быстро вышел на воздух и вскочил на коня. Он покидал родной дом, не оборачиваясь: его будущее было под вопросом, но его прошлого для него уже не существовало…

В Гизе, куда комиссары прибыли 13 флореаля, им сообщили о падении Ландресси.

Сен-Жюст развил лихорадочную деятельность: ужесточил дисциплину в войсках, приказал военному трибуналу Северной армии «вплоть до нового распоряжения вершить суд, не прибегая к юридическим формальностям, в качестве ответной меры за убийство австрийцами народных магистратов Ландресси арестовал всех дворян и бывших магистратов отбитых у противника городов Менена, Куртре и Болье и, наконец, создал некое подобие будущих загранотрядов для отступающих войск [162].

На военном совете командования Северной и Арденской армиями в Камбре Сен-Жюст предложил собственный стратегический план: оказать давление на фланги врага (слева – на Ипре, справа – на Самбре), после чего центр противника оказался бы под угрозой и он был бы вынужден отступить, а республиканцы смогли бы выйти на Брюссель. Как потом оказалось, при принятии этого плана Пишегрю, который должен был со своей Северной армией действовать на левом крыле, опять подвел Сен-Жюста. Он убедил своего комиссара в том, что против его войск находятся основные силы австрийцев, и усилил свои части почти в два раза сравнительно с правым крылом. После чего отбыл готовить наступление своих 80 тысяч человек, оставив Сен-Жюста с 50 тысячами действовать на левом фланге.

21 флореаля, сконцентрировав под командованием генерала Дежардена значительные силы в районе Ханта и Туена, Сен-Жюст в первый раз попытался форсировать Самбру. Натиск был отбит с большими потерями – «значительных сил» оказалось недостаточно. Пишегрю ошибся – основные силы австрийцев находились как раз против правого крыла республиканских войск, состоявших из частей Арденской, Северной и Мозельской армий.

29 флореаля французам удалось одержать победу при Туркуэне. Было захвачено 60 пушек, в плен попало 2 тысячи австрийцев. Казалось, удача вновь повернулась лицом к республиканцам. Но так только казалось. Новая попытка частей Арденской армии форсировать Самбру и закрепиться на левом берегу также оказалась безуспешной. Не помогло ни смещение Дежардена и замена его генералом Шарбонье, ни то, что по приказу Сен-Жюста левый берег реки был выжжен дотла.

Неуспехом закончилась и третья попытка перейти Самбру. Сен-Жюст как будто натолкнулся на стену: такой череды неудач у него, вечного победителя (в Конвенте, в тылу, на фронте), еще никогда не было. Это было зловещим предзнаменованием.

Продолжать попытки было бессмысленно. Оставалось одно – ожидать подкреплений, обещанных Карно и ведомых генералом Журданом. Победитель при Ватиньи должен был возглавить новую Самбро-Маасскую армию, которую планировалось сформировать из частей трех армий, бывших сейчас в распоряжении Сен-Жюста.

Но прямо перед самым прибытием Журдана Антуан получил то самое странное письмо, требующее его срочного возвращения в Париж из-за угроз свободе, исходящей от «очередей за маслом» [163].

Крайне встревоженный путаным письмом, Сен-Жюст примчался в Париж «спасать Робеспьера» и только там понял, какую ошибку совершил, оставив Максимилиана одного на пепелище разгромленных им фракций, с полицейской дубинкой созданного им для охраны того же Робеспьера Бюро общего надзора полиции и с намерением самого Неподкупного продолжать добродетельный террор и дальше.

Сен-Жюст собственными глазами увидел тщательно скрываемое чувство растерянности Максимилиана и заколебался сам: он не мог помешать проведению бессмысленного, с его точки зрения, праздника, но возможно сумел бы уговорить (или заставить остаться в Париже) Робеспьера не принимать этот новый сверхтеррористический «гильотинный» закон, грозящий им новыми проблемами? Но для этого надо было забыть о фронте. А между тем Самбра ждала его. Его войска ждали его.

И еще – им была нужна, очень нужна была эта большая победа на фронте, которая только одна могла бы укрепить и сплотить правительство.

Сен-Жюст долго сидел в гостиничном номере, так и не решив, что ему делать. И в этот самый момент пришел Леба…

* * *
РАЗГОВОР СЫНА С МАТЕРЬЮ

Мари Анн. Итак, ты, наконец, решил навестить нас. Через полтора года. Ну, Луи, ты дождался того, чего хотел?

Антуан. Еще нет.

Мари Анн. Но ты стал большим человеком. Чего же тебе еще надо?

Антуан. Ты говоришь это как будто с осуждением… Большим человеком? Самый большой человек ниже самой маленькой колокольни.

Мари Анн. Луи, ты не изменился – у тебя все такие же мрачные шутки. Но ты ведь так рвался в свою Ассамблею? Вижу – напрасно, и, значит, я была права – лучше бы ты стал священником.

Антуан. Из-за моего «сурового характера»?

Мари Анн. Из тебя получился бы отличный епископ, а Бог мстит тем, кто пренебрегает своим духовным предназначением…

Антуан. Поповские бредни Робино и Ламберов – наших родственников! Сейчас этих паразитов – монахов – преследуют по всей Франции.

Мари Анн. Как и дворян, к которым ты когда-то тоже имел честь принадлежать.

Антуан. Я был неправ. Мой отец, обманутый глупейшим титулом шевалье, был по рождению крестьянином, и это самое благородное сословие – соль нации…

Мари Анн. Луи…

Антуан. Я теперь арестовываю всех дворян в департаментах, в которых появляюсь.

Мари Анн. Луи, я…

Антуан. И шевалье д’Эври тоже арестован, и, кстати, если говорить о родственниках, я арестовал одну из своих кузин по линии Ламберов, которая пришла ко мне в Комитет упрекать, что я слишком кровожаден! Это меня, который жалеет о каждой пролитой капле невинной крови! Но если бы мы жалели крови наших врагов, мы давно пролили бы свою…

Мари Анн. Дашь же мне сказать слово, бессердечный мальчишка!

Антуан. Пришлось, правда, задержать в Париже заодно и всех других подозрительных гражданок Ламберов: если бы я просто велел арестовать одну кузину лишь за ее слова, сказанные наедине, меня бы не поняли коллеги…

Мари Анн. Как странно ты говоришь, сын: столько времени не видеть мать, а продолжать вести себя, как в юности, словно у тебя нет сердца.

Антуан. Прости меня! Если бы у меня не было сердца, мать! Нет, оно просто заковано в броню, и я не могу вести себя по-другому. Не осталось ничего, кроме того пути, который я выбрал и по которому мне осталось идти, может, уже недолго. Но я не жалею. Жалею лишь о том, что безмерно устал. И только одно поддерживает меня, что победа близка.