ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

• Название: ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
• Автор: ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ
• Издательство: ИПК "ПрессСто"
• Жанр: История
• Год: 2010

АННОТАЦИЯ

«Живой меч, или Этюд о счастье» – многоплановое художественное повествование из эпохи Великой французской революции – главной социальной революции Европы, заложившей политические основы современного мира. В центре романа-эссе – «Ангел Смерти» Сен-Жюст, ближайший сподвижник «добродетельного» диктатора Робеспьера, один из создателей первой республиканской конституции и организаторов революционной армии, стремившийся к осуществлению собственной социальной утопии справедливого общества, основанного на принципах философии Ж.-Ж. Руссо.

Среди других героев книги – убийца Цезаря Брут, «Наполеон Крузо», бывший император Франции, сосланный на остров св. Елены, маркиз де Сад, «герой трех революций и двух материков» генерал Лафайет, парижский палач Сансон, «подстигающей национальной бритвой» – гильотиной по пятьдесят человек в день, и даже сам товарищ Сталин, чуть было не осуществивший танками Рабоче-Крестьянской Красной армии свою великую мечту о всемирной революции на практике.

Публикуется в таком виде по просьбе автора

---

Этот депутат казался Неподкупному почти зеркальным отражением его самого: всегда тщательно одетый и застегнутый на все пуговицы, не знавший никакой личной жизни и никакой импровизации на трибуне, внешне такой же далекий от оборванных бедняков-санкюлотов, чьи права он отстаивал, как и сам Робеспьер, он еще больше, чем сам Робеспьер, был непримирим, холоден и жесток. Так, по крайней мере, казалось Максимилиану, и он находил в этом ощущении мрачное удовлетворение и чувство превосходства над человеком, не могущим испытывать страхов и сомнений, что, думалось Неподкупному, не могло быть признаком настоящего вождя. В своих бумагах он безапелляционно черкнул несколько слов о своем самом верном последователе (ученике?): «Сен-Жюст. Чист. Предан. Огромные способности».

Теперь их совместные совещания в маленькой комнатке на втором этаже дома Дюпле стали постоянными. Значительно реже Робеспьер обсуждал здесь текущие дела с Кутоном и почти никогда «триумвират» не собирался втроем. Еще реже сюда приходил личный друг (но уже давно не единомышленник!) хозяина комнаты Демулен.

Друзья… Антуан понимал (теперь-то он не был наивным простачком из Блеранкура, писавшим восторженное письмо известному депутату нации! – сейчас он видел все совершенно отчетливо), кого Робеспьер,

теоретик по складу характера, слишком много говоривший и мало делавший (недаром его главной трибуной был пусторечивый Якобинский клуб),

нервный, временами почти истеричный и даже слезливый, подозрительный ко всем, в том числе к самым верным соратникам, и оттого часто неблагодарный к ним,

осторожный и неуверенный среди вооруженных толп (Максимилиан, конечно, не был трусом, но его, подобно Цицерону, приводил в трепет один вид обнаженной сабли),

почти до мании величия гордящийся своей миссией вывести французский народ к общему счастью из тьмы деспотизма,

увидел в Сен-Жюсте…

…Живой меч -

орудие, могущее в его руках сокрушить всех врагов выразителя Общей воли народа…

…врагов народа…

Сен-Жюст бесстрастно оглядывался вокруг и не видел рядом с собой тех, кто действительно был способен довести революцию до конца, кроме него и Робеспьера.

Сен-Жюст не заблуждался, кого увидел в нем Робеспьер, – в отношении него заблуждался сам Неподкупный.

Сен-Жюст не считал себя учеником Робеспьера, то есть, конечно, считал, но лишь до личного знакомства с Максимилианом. А затем…

А затем вся политическая деятельность депутата от Эна никак не соотносилась с Робеспьером: и в Национальный конвент, и в Комитет общественного спасения он был избран благодаря своим собственным заслугам. Он не примкнул к Максимилиану во время его борьбы с жирондистами. Он выступил бы за казнь короля, в независимости от мнения Робеспьера. Собственный проект Конституции казался Сен-Жюсту удачнее робеспьеровского (работали они совершенно независимо). Наконец, вопросами экономики и войны (благосостояния простого человека и безопасности государства!) – теми вопросами, которым Антуан придавал наибольшее значение после конституционных проблем, Робеспьер и вовсе не интересовался.

Но вот теперь ощущение надвигающейся на Республику катастрофы, которое Сен-Жюст явственно почувствовал во время похорон Марата, заставило отказаться от собственных планов: в сложившейся ситуации он не видел для себя иного выхода, как сознательно встать за спиной Робеспьера.

Потому что все недостатки маленького человечка искупались возложенной на него миссией, и даже слабость Максимилиана, так же как и его сила, исходила от этой миссии. Иначе нельзя было объяснить тот факт, почему этого лидера, того, кто не был ни настоящим трибуном, ни публичным вождем, слушало теперь уже большинство французского народа. Но потому и сам Робеспьер, будучи толкователем Общей воли французов, не мог по собственному желанию диктовать событиям свою волю, опережая волеизъявление суверена.

Эту миссию – миссию опережения событий – готов был взять на себя Сен-Жюст, пусть даже и против воли Максимилиана.

Но для начала он должен был помочь ему утвердиться во власти – совместить, так сказать, существо выразителя Общей воли народа с исполнительной властью народа. А Робеспьер… Робеспьер, все еще рядовой депутат Конвента, продолжал упорно отказываться от включения его в Комитет общественного спасения – правительства Французской Республики.

Счастливый тем, что его «аррасская свеча», разгоревшись, своим пламенем затмила «звезды» всех прежних блестящих вождей первых лет революции, когда-то третировавших и презиравших его, а ныне изгнанных и проклинаемых, Робеспьер все больше входит в роль учителя-ментора народа, которой, кажется, и был готов удовлетвориться. Потому что, как говорил в узком кругу друзей сам Максимилиан, у него уже не оставалось сил для дальнейшей борьбы.

Он казался совсем больным и истощенным четырехлетней борьбой на износ, и порой Сен-Жюст чувствовал раздражение: ну почему Общая воля нашла свое выражение в этом слабом и постоянно колеблющемся человеке? Не потому ли, что слабым и непостоянным в своих устремлениях был сам народ? Но почему бы тогда и не Сен-Жюст…

Нет, тут же останавливал себя Антуан, так не годится: потому и не Сен-Жюст, потому что Сен-Жюста слушали, лишь когда он выражал коллективную волю своих коллег – Общую волю правительства – Комитета – Конвента. А Робеспьер, хотя и говорил всегда только от своего имени, на самом деле говорил от имени всей нации.

А Марат – от имени всех бедняков…

Выражал коллективную волю правительства… Пока…

Волю правительства… А была ли у этого правительства воля?

Пока лидером Комитета общественного спасения оставался Дантон, воли у правительства не было точно. Бывший вождь 10 августа стал непохож на самого себя, каким он был еще в сентябре прошлого года. Вместо организации решительного отпора иноземным захватчикам Дантон через своих секретных агентов вел многочисленные

(и бесплодные!) переговоры с союзниками о возможном заключении мира, что при ситуации, когда часть французских земель была оккупирована, означало уступку территорий враждебным Республике монархиям. Вместо организации помощи голодающему Парижу Дантон фактически продолжал политику жирондистов, не желая даже в малой мере потеснить спекулянтов или хоть как-то бороться с коррупцией.

Сам Комитет не был всевластным, деля полицейские функции с Комитетом общей безопасности, а исполнительную власть с министрами.

Ограниченные возможности правительства Сен-Жюст почувствовал сразу. Оставив Эро-Сешелю роль докладчика по новой Конституции, Антуан заявил коллегам о намерении возглавить военное бюро (пока оно существовало только на бумаге), которое в рамках Комитета общественного спасения контролировало бы не только военное министерство и Военный комитет Конвента, но и все армии Республики, включая и прикомандированных к ним депутатов.

В Комитете не было ни одного военного, и Сен-Жюст помнил удивленные лица Дантона и остальных, когда они смотрели на «человека, собравшегося командовать армиями из Парижа» (с их точки зрения – зарвавшегося юнца, не имевшего даже адвокатской практики).

Впрочем, Дантон подстраховался и тут, и 12 июня по его настоянию в Комитет включили «настоящего военного» – представителя Гаспарена, бывшего капитана королевского Пикардийского полка, с точки зрения Антуана, самоуверенного и недалекого солдафона, который тут же и попытался немедленно перехватить военное бюро у Сен-Жюста.

Именно по предложению Гаспарена командующим Северной армией назначили бездарного командующего Рейнской армией генерала Кюстина [101] (маркиза и друга Гаспарена), оставившего пруссакам Конде, Франкфурт, Ландау и Майнц. Бывший маркиз провалил дело и там, затеяв неподготовленное наступление на Майнц и тем поставив под удар весь северный фронт.

Взбешенный Сен-Жюст поставил вопрос об аресте Кюстина, заранее обвинив в измене и его и тех, кто встал бы на его защиту. На защиту встал лишь Гаспарен. Остальные члены «Комитета Дантона» пусть и с неохотой, но признали правоту «главы Военного бюро», и в ночь на 22 июля Кюстин был арестован. Сен-Жюст не забыл об изменнике и проследил, чтобы 28 августа бывшего командующего Рейнской и Северной армиями отправили на гильотину.

Расстроенный Гаспарен подал в отставку «по болезни». Все решили, что «болезнь» – повод, но через три с половиной месяца «мнимый больной» и в самом деле умер (по официальному заключению – «от переутомления»). И хотя первоначально Конвент даже принял решение поместить сердце «добродетельного Гаспарена» в Пантеон (как и многие другие декреты, это постановление за спешкой осталось неисполненным), его смерть избавила Сен-Жюста от хлопот отправлять бывшего королевского капитана вместе с Дантоном на гильотину.