Любовь Кабо - Ровесники Октября

• Название: Ровесники Октября
• Автор: Любовь Кабо
• Жанр: Русская классическая проза

---

7. ТАНЦЫ НА ЛУБЯНКЕ

Мы шли, словно сойдя с плаката о счастливой советской молодежи: неизвестно чему улыбающиеся лица, цветы у девочек, у всех без исключения - "Вопросы ленинизма" Сталина, книги эти на торжественном митинге Клавдия Васильевна только что лично вручила выпускникам. Володька первый увидел милиционера на перекрестке, подошел, косо ставя ноги, почтительно склонился; прижимая "Вопросы ленинизма" к бедру: - Скажите, как пройти к Дому союзов? Милиционер, ко всеобщему удовольствию, козырнул - тогда это было в новинку. Только для этого ведь и спрашивали, чтоб милиционер козырнул! Колонный зал Дома союзов был уже битком набит такими же, как мы, московскими десятиклассниками. Как напишет позднейший захлебывающийся от умиления корреспондент: "Зал из края в край, от партера до хор насыщен юностью, неподдельной, неподражаемой..." Он перечислит в газетном очерке действительные и воображаемые наши достоинства: "счастливые губы", "упрямые лбы", "смелые глаза". Газеты сохранят каждое слово, сказанное в тот вечер с трибуны, потому что это и в самом деле большое событие в жизни страны - первый в истории СССР выпуск десятилетки: напечатают речь наркома просвещения Бубнова, обращение к выпускникам академика Каблукова, приветствия от разных организаций. Мы, в общем-то, уже знаем все, что здесь о нас говорится: это именно нам предстоит завершить воздвигнутое общими усилиями здание, воплотить в себе горделивую мечту предшествующих поколений о гармоническом человеке будущего. Мы и есть гармонические люди будущего, вот что мы о себе тихонечко знаем!.. Выступает Косарев. Он выходит на трибуну не в косоворотке, как на первых своих портретах, а в отличном костюме, привезенном непосредственно из Парижа. Снимает с запястья часы, кладет перед собой - жест, который не может остаться незамеченным. Такой теперь в комсомоле стиль: сочетание русского революционного размаха и американской деловитости. Стиль, которому учит Сталин. Косарев единственный не ласкает нас и не выдает нам авансов. Он предостерегает. Говорит о пролетарском трудолюбии, которое должно быть отличительной нашей чертой, о том, чтоб мы не зазнавались - не так уж мы культурны и грамотны. Чтоб были естественны, избегали бы фальши. Чтоб уважали людей с опытом... Да уважаем мы людей с опытом, уважаем! Если б они знали, эти люди с опытом, глядящие на нас из президиума, - если б они знали, с какой благодарностью мы в свою очередь смотрим на них, как все доброе и высокое, что в нас есть, сейчас напряжено - до предела!.. Как счастливый влюбленный страдает от единственного - от невозможности выразить все, что его переполняет, - так и мы изнемогаем сейчас от своей немоты, от переизбытка чувств. Но вот оно, наконец-то: "Слово от имени выпускников столицы имеет..." Тишина. Зал, заполненный выпускниками столицы, подался вперед: найдет ли эта девочка в вышитой блузке, с косицами, сколотыми на затылке, найдет ли она слова, сумеет ли? Разрешит ли наконец томление, бесплодно изнуряющее каждого из нас?.. - ...Мы то поколение, - говорит она в жутковатой тишине, - то поколение, которое меряло возраст октябрьскими годовщинами, которое вместе со всей страной сегодня становится совершеннолетним... На следующий день это лицо будет во всех центральных газетах: скуластое, курносенькое, восторженное, щурящееся в свете юпитеров. И речь эта будет во всех газетах. - ...Самая высокая точка мира - пик Сталина - завоевана нашими альпинистами, самая лучшая подземная дорога построена в нашей стране. Самое высокое небо над нашей страной - его подняли герои-стратонавты! Самое глубокое море - наше море, его углубили герои-эпроновцы!.. Быстрее, лучше, дальше летать, лучше рисовать, писать, жить умеют только в нашей стране... Мы осторожно переводим дух, даже рискуем переглянуться. В этой звенящей, захлебывающейся речи каждое слово - наше, и голос этот - наш, и безудержная риторика - тоже наша, хотя мы, конечно, не ощущаем это все как риторику. И вот эта убежденность - тоже наша, - убежденность в том, что лучше нас никто жить не умеет!.. - ...Сегодня мы рапортуем тебе, наша родина, тебе, наша партия, тебе, родной Иосиф Виссарионович, - есть кадры, готовые к труду и обороне, есть кадры! Идут юноши и девушки - то новое поколение, о котором вы говорили, что оно должно быть достойным сменить старую гвардию большевиков! Обещаем, что мы Мы все добудем, поймем и откроем, Холодный полюс и свод голубой! Когда страна быть прикажет героем, У нас героем становится любой... Мы хлопаем так. что у нас сразу вспухают ладони. Кто же знал, что девчонка эта вспомнит нашу песню!.. Шагай вперед, комсомольское племя, Шути и пой, чтоб улыбки цвели Мы покоряем пространство и время... Ничего мы еще не покорили, молодые хозяева земли, - разве в этом дело? Мы твердо знаем одно: надо жить и чувствовать, как эта щедрая девочка на трибуне, и если есть в твоей душе хоть один уголок, прибереженный для себя лично, - вот так надо уметь разжать его, вывернуть до конца, отдать!.. - ...Привет тебе, самый нежный и горячий, сыновний и дочерний привет, наша дорогая страна... Ого, кажется, надо всерьез приготовить ладони! Благодарность за благодарностью летит в зал - тем, кто выучил и воспитал, - учителям, комсомолу, родной партии, чудесный сад которой окружен, по выражению Косарева, "густой чащей молодых комсомольских побегов". Мы аплодируем подолгу, от всей души. Мы знаем, что главное - еще впереди, и ждем его, и оно, конечно, следует - "самое большое, огромное спасибо, такое огромное, как наша страна, как наша любовь к тебе, родной, великий и самый близкий...". Тем хуже для тебя, молодой хозяин земли, если что-то в тебе сопротивляется восторженной здравице, если она не до конца выполаскивает твое сердце! Быть таким, как все, - только в этом счастье!.. - ...Привет тому, кто любимей и дороже всех, чье имя стало символом величайших побед, - ему самое молодое, самое бодрое, солнечное, десятикратное комсомольское "ура"... Ты все-таки кричишь "ура", потому что ты не чурка, не урод какой-нибудь, ты такая же, как все, а весь зал с готовностью, дружно кричит "ура". И робкие мысли о собственной неполноценности, что ли, о том, что ты предпочел бы интеллигентное умолчание этому подчеркнутому изъявлению чувств, - все эти мысли вернутся потом, если, конечно, вернутся, а сейчас ты - величайшее счастье - со всеми!.. А все уже поднимаются в дружном порыве: Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов... Вот это уже - твое до конца, самое глубинное, самое сокровенное, то, ради чего ты и живешь на свете. И если гром великий грянет Над сворой псов и палачей... Потому что - да, да! - не для праздничных торжеств мы родились, не для того только, чтобы принимать и принимать подарки, - мы за все готовы платить и заплатим, только потребуйте это от нас, - заплатим по самому жесткому счету... И вообще - видели вы нас в этот самый патетический день нашей жизни? Избалованные - мы очень неизбалованны. Девочки - в грубых юбках ниже колен и в наглаженных блузках, мальчики, чье щегольство не простирается дальше выложенного поверх пиджака свежего воротника рубашки. Люди, живущие взахлеб без каких бы то ни было атрибутов внешнего благополучия, - за что мы, собственно, так благодарны? За естественное право учиться, за возможность выбрать без помехи свой жизненный путь? И нам, и дарителям нашим в тридцать пятом все это кажется сверхъестественным, необыкновенным. За что мы благодарны - за эту вот душевную переполненность, за право жертвовать собой, если будет необходимость?.. Мы толпимся в фойе, потому что зал расчищают для танцев, заполняем все лестницы и переходы, и, когда кто-то, вскочив на подоконник, запевает все ту же песню, ее подхватывают и на лестнице, и в переходах, и в фойе: ...И если враг нашу радость живую Отнять захочет в жестоком бою... Никому ничего у нас не отнять. Ни этой вот потребности добра и гармонии, ни восторженного доверия к жизни. Это - наше навсегда, мы твердо убеждены в этом. Потому что все это и есть юность, а юность сама себе кажется бесконечной. Говорят, пройдут года. Пусть проходят, ерунда: Ну и что же. если даже Поседеет борода... Это читает Алтаузен в плотной толпе. Стихи эти тонут в звуках оркестра. Потому, что все равно Реки все сольем в одно... В зале распорядитель суетится: "В пары, в пары! Пара за парой..." Все тот же умиленный журналист напишет об этом: "Они не хотели пара за парой. Они не умели пара за парой. Они плясали все вместе". Умиленный журналист напишет: "Как бедно, как ничтожно слово "бал" для этого звонкого хоровода!.. Девочка, нет, девушка, которая только что с трибуны Колонного зала, задыхаясь, от волнения, кричала: "Самое высокое небо - над нашей страной", - девушка эта, роняя тюльпаны на паркет, неслась в сумасшедшем танце, и легкий ветер раздувал ее батистовую блузку, как парус... Они входили в жизнь танцуя, эти вчерашние школьники и школьницы, ровесники Октября..." Вот это уже - точно: входили в жизнь танцуя!.. Наше несчастье, неизбывная наша вина. Вот так и помнится: трамваи, специально поданные с первыми лучами солнца к Дому союзов, нежно заголубевшее над Москвой небо, толпы юношей и девушек, с песнями, в обнимку разбредающихся по Москве - так, как после этого будут ходить многие поколения десятиклассников. Так и помнится - почему-то Лубянская площадь, и на самом горбу ее, где раньше был фонтан Витали, а позже, спиной к зданию ГПУ, встанет памятник Дзержинскому, на этом самом месте, где в тридцать пятом году не было ни фонтана, ни памятника, лихо отплясывают вчерашние школьники, дурачась и хохоча от чистого сердца. Юноши и девушки, жаждущие гармонии и добра, - как великолепно выбрано ими место для беззаботного танца!..