Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

• Название: Как я преподавал в Америке
• Автор: Георгий Гачев
• Издательство: Алгоритм, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28541-9

В осенне-зимний семестр 1991 года (сентябрь — декабрь) я преподавал в Весленском университете в США. Я вел два курса: «Национальные образы мира» на английском языке и «Русский образ мира» для славистов по-русски. Это был мой первый приезд в Америку, и я удивлялся многому. Как мне привычно, я вел дневник своей жизни там и мыслей об Америке в сравнении с Россией и нашей ситуацией. Когда я раскрыл эти записи три года спустя, я понял, что они могут представлять общий интерес.

Г. Гачев

---

Шрагина Наташа вспоминала их героический диссидентский период: что именно это сопротивление породило Перестройку, а вот забыли, не ценят… Что они герои и мученики: как им тут тяжко выпало врезаться, вживаться в чужой стиль…

Суконик поначалу тоже как писатель с миссией эмигрировал, вывозил Дух творческий, — но потом вжился в новую реальность, и теперь его сюжеты — черные, он им сострадает, работая с милыми черными женщинами в больнице. А тут вдруг один за столом с женой, более пожилой еврей — обрушился на негров:

— Я бы Джесси Джексона повесил! (Лидер негров после Мартина Лютера Кинга.) Всякую шпану собирают и давят-запугива- ют нормальных белых и негров, кто своим трудом добивается успеха, но требуют привилегий меньшинствам, а иначе, мол, — берегитесь!

— Но негры действительно беззащитны: нет традиции, собственного достоинства, — Суконик, их знающий. — И вот они с детства в бандах и наркотиках и стреляют, и убивают друг друга в своих гетто — запросто…

Суконик — от человека подходит, сострадая, а не строит теорий, как другие — и я, кто конкретной жизни и души и боли другого человека не чувствую.

И мои переживания и заботы сейчас — и ропоты — конечно, глупы и безгоризонтны. Наташа Шрагина вспомнила, чем я ее поразил — лет 20 с лишним назад. Они только поженились с Борисом и стали диссидентствовать, и за ними слежка, и Бориса увольняют с работы…

— Гена выслушал наши рассказы — и сказал одно слово: «ИГРбВО!» и помолчал. Потом уточнил: «Игрово надо относиться — к происходящему и к себе».

— Ну что ж, и сейчас это подходит, и лучше не посоветуешь другим и себе, — я тут поддакнул — себе же прежнему. И дивлюся, что был умнее себя сегодняшнего, кто ноет и боится перемен…

Молодая жена этого гневного, что учится еще в колледже, с ужасом рассказывала о терроре черных в университетах и профессуре: как им боятся поставить плохие оценки, и как низится качество преподавания из-за страха их обидеть, и квоту черных профессоров расширяют — просто из принципа, а не потому, что хорошие…

— Это как в советской школе: тянуть плохих учеников, отчего умным приходилось скучать на уроках — и недообразовываться.

А с другой стороны — гуманность в этом. И действительно общий уровень культуры, средний, повышался. И к плохому ученику относились как к человеку, с терпением, к душе, и это — по- христиански, а не волчье соперничество, как здесь и в Европе.

«Быть может, не прекрасные, но, в общем, подходящие» — были у нас и продукты, и вещи, и культура, и наука, и литература. Так в песне — про глаза девушки[16] возлюбленной. А и зачем иметь все всем «экстра кволити»? Как тут…

Эпоха смуты и грабь-отряды из военных

Еще вчера насчет будущего прогноз я экспромтом выдал:

— Будут, во-первых, отделяться области, регионы, города в России, где народ и партия едины и коммунисты вместе с работягами возьмут власть в свои руки и наведут порядок: воров прижучат и проч. А еще армия, 4 млн. вооруженных людей, — неприкаянные. Организуются в отдельные батальоны, отряды и пойдут грабить, налетами, как анархисты Махно — на тачанке, а тут — на танках. Налетят на какой город, как партизаны иль бен- деровцы, или пугачи-воры — и награбят и уйдут, а власти не держат порядка и не могут справиться с мобильными, летучими.

Вспомнил, как в Министерстве культуры у Золотова рассказывали о грабеже бесхозных музеев. А теперь, при передаче ценностей из Союза в республики, — сколько будет разграблено!

И надо ж психологию народа иметь в виду — воровскую! И была-то в России, где народ — ВОР (Пугач, и беглый, и блатной…); а еще и в советчину, где все ничье, — это укрепилось. И теперь, когда все плохо лежит и никто не хозяин и не следит, — чтоб Вор превратился в Хозяина?.. Сначала разворовать все надо. Переходный период — наилучш для воровства: его тянуть — им лафа! Человек человеку — вор!

Ну ладно: надо закруглять свое пребывание в Америке. Какие еще дела? Послать почту — Роберту Эдвардсу, Питеру Рэд- дауэю, Льву Лосеву, Бессмертных в Принстон. Наташе Шраги- ной — статью. Звонить в изд-во Шарп.

Зайти: к Юрию Кашкарову — в «Новый Журнал»; к Карен Фалькон — рукопись моей «Америки» забрать.

Кукую В Нью-Йорке

30.12.91. Уже устал подвешенно существовать приживалом. Суконики — милейшие, конечно. Но все равно перекошены их свои ритмы жизни из-за гостя.

Как хороши неотменные обязанности — как утишают психею и обороняют от множественности возможностей в существовании, что набрасываются тебя терзать — аки бесы рыкающие! Вон Инна сейчас урок на дому проводит — 10.30 утра. Алик вчера вернулся поздно с работы. Я же чем занят? Ищу щель, как покорить мир — своими текстами: статьей и книгой — куда б просунуть! Безумным себя чувствую.

Чем еще Работа дорога и почему без «джоб» американец несчастен? Работа как раз есть стены, обороняющие человека от напора дурной бесконечности бытия и соблазнов, и искушений: это все не для тебя, отсечено, потому что с 8 утра там до 6 вечера ты должен делать вот что и вот где. И душа — успокоена, не в пытке выбора.

Особенно богатый Западный и Американский мир, с избытком предложений и соблазнов заняться то тем, то другим, желать-утолить одну потребность, другую, купить эту вещь или ту, — в сумасшествие приводить может.

Как все помалу делается — вон разучивается за стеной пассаж на фортепиано! Продавливается, совершенствуется. А тебе — сразу все! Статеечку сначала малую напечатай, но такую, чтоб обратить внимание. Как вон Суконик со своим спорным «Болотиным» в «Континенте» и со статьей «Христианство и иудаизм» в «Вестнике». Или как Эпштейн свои эссейчики в «Новом русском слове». Потом уж тебя знают, волнами расходится реноме — и приглашают. А ты — сидел себе в Мидцлтауне и лишь на лекции усиливался, не занимаясь своим паблисити, а теперь — прозевал! — видишь. И не догонишь…

А ты сразу — книгу совать, когда тебя не знают издатели?

И вообще та модель, под которую ты себя подстраивал: при жизни жить незаметно, зато сделать свое существенное дело — творчество, чтоб потом уж открывали-откапывали тебя и дело твое (как было с Бахтиным и Лосевым…), — это модель времен застоя и медленного развития России и СССР. Сейчас же все сорвались на скорости, «как у всех» чтоб было! Но это — не впервой, затихнет… Не беги. Ты ж сам понял, что темпы России — мамонтьи или медвежьи. Но страх быть за бортом навсегда — вдруг охватывает. Барин ты, Обломов; нуждаешься в Захаре- слуге-последователе, кто б тебя воскресил. Но и съесть может, как Эпштейн. Вот кто ловок постепенно просачиваться и шаг за шагом расширять поле и паблисити свое!

Но сейчас интерес — не старца воскрешать-раскапывать мудрого (допустим), а кого новенького и молоденького бы найти со свежим голосом и словом и идеей. Так что будь доволен, что прожил-продлился со своими писаниями уж немало времени живота.

«Скажи еще спасибо, что живой!» — как у Высоцкого поется.

За стеной берутся аккорды. Сколько надо работать, чтобы звук вычистить, удар, темп! Как это прелестно, что есть такое русло энергиям нашим: не взрыв и убийство (как в войне или революции, или переделе), а труд и ремесло с постепенным наращиванием совершенства!

Подчинить пальцы надо пианисту! Плоть чтоб безотказно служила Духу и воле, и музыкальной идее в душе, и образу. Как балерина свое тело тренирует.

Но ведь и ты — тоже профессионал — редчайшей профессии: саможизния вдвоем со Словом. Его не на рынок и на службу наруже употреблять, как Литература, — но Литературу себя делать. Литерой дышать, как воздухом. Чтоб сопровождала каждый вдох и шаг…

Но перестань болеть отринутостию от рынка и славы — и не собой занимайся, монотонным, а разнообразные предметы бытия и духа вноси и живи ими, и интересуйся, и толкуй.

Предметы или Идеи?

Вон все славные — Ницше, Федоров — общие идеи обсуждали, взрывали и тем интересны… Но для того надо быть социальным и близко к сердцу принимать споры идей и ценностей. А это — майя и блеф и ловушка… Нет, цветочек описать, впечат- леньице от музыки, человека, от конкретного — вот что безошибочно ценно, не майя…

Суконик — когда идет спор идей, человечка видит. Как вон позавчера у Наташи Шрагиной — о неграх. А он видит милых негритянок, с кем работает в госпитале, — и понимает их изнутри, и душу, и жалеет.

Так и христианство велит. Общие идеи и задачи просты и ясны: любить, сострадать, помогать. Нечего и выяснять заново — как вон Ницше или даже Федоров — пророки новые. А вот ты одного малого обогрей, вылечи от тоски и проч.

Или живописец! Яблочек несколько на столе воспиши — как Сезанн. Или старушку какую, как Рембрандт! И — навечно! Абсолют тут схвачен, обитает и излучает свою божественную энергию.

Это вчера мы с Инной в Метрополитен-музей ходили, искусство калейдоскопом стран и эпох снова навалилось.