Сергей Фетисов - Хмара

• Название: Хмара
• Автор: Сергей Фетисов
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Все дальше и дальше уходят в прошлое грозные годы Великой Отечественной войны. Поднялись и идут друг за другом, как волны, новые поколения, для которых война — история, а не личная автобиография. С пристальным вниманием вглядываются сегодняшние двадцатилетние в пропахшую порохом юность своих отцов, свято чтят память тех, кто отдал за Родину самое дорогое — жизнь.

Эта книга — малая частица огромной и далеко еще не оконченной художественной летописи войны. Написана она на документальном материале и рассказывает об истории создания, борьбы и трагической гибели-подпольной организации, действовавшей на оккупированной гитлеровцами территории — в приднепровском селе Большая Знаменка.

Автор — сам участник Отечественной войны, пишет он о своих сверстниках, поэтому ему удалось показать в романе не только фактическую сторону событий, но и, что не менее важно, духовный настрой комсомольцев военного поколения.

---

Наташе ничего не сказало это имя, но если бы его услышал Никифор, он понял бы многое. Наташа обернулась к своей новой подруге, намереваясь о чем-то спросить, но вопрос застыл на губах. По щеке Лиды катилась слеза. Впервые плакала она с тех пор, как ее знала Наташа.

На коммунистов, поющих «Интернационал», озверело набросились охранники. Били кулаками, прикладами. Тех, кто падал, топтали коваными каблуками сапог.

Но смертники пели. Казалось, весь смысл оставшихся коротких минут их жизни состоит в том, чтобы допеть «Интернационал» до конца, допеть во что бы то ни стало. Сгибаясь под ударами, корчась от боли на земле, они все-таки пели. Дрожащие, прерывистые звуки гимна проникали со двора в тюремные камеры.

Хлестнул выстрел! Второй!.. Третий… Лида и Наташа отшатнулись от окна. А во дворе все еще кто-то пел — пел один, хрипло и прерывисто.

Выстрел!..

И все стихло. Могильную тишину нарушал лишь топот сапог и лающий говор немецких солдат. И вдруг:

— Вставай, проклятьем заклейменный…

Наташа вздрогнула — это раздалось у нее над ухом, пела Лида Назаренко.

— Весь мир голодных и рабов, — подхватила Наташа.

Через минуту пела вся камера, а еще через некоторое время «Интернационал» подхватили Знаменские и никопольские ребята, запели в мужском и женском отделениях. Торжественные, величаво-грозные звуки полетели над тюрьмой. Казалось, поднялись они надо всем притаившимся старинным украинским городком, над заснеженными днепровскими перекатами и по-зимнему безмолвными плавнями.

— Verflucht! Verflucht![25] — ревел жандармский офицер, любитель музыки, мечась по коридору и стреляя из пистолета в глазки. В одной камере был убит наповал пожилой рабочий, в другой ранена женщина. У Знаменских ребят по счастливой случайности обошлось без жертв. Девушки, услышав приближающуюся стрельбу и крик, сами прекратили пение.

С тех пор им запретили петь вообще. Когда они однажды попробовали нарушить запрет, в камеру ворвались охранники и жестоко избили всех.

Перед Новым годом на тюремный двор привезли несколько машин дров. Сгружать и складывать их вывели из камер молодежь. Разговаривать запрещалось. Но если можно запретить слова, то нельзя запретить взгляды. «Я рад тебя видеть, любимая!» — говорили глаза Семена. А глаза Лиды отвечали: «И я тоже! Очень тебя люблю, мой Сеня, мое ненаглядное счастье!» Наташа безмолвно спрашивала у Никифора: «Как вы теперь? Я неловко чувствовала себя после той встречи, но о многом успела передумать. А вы не переменились ко мне?» Никифор отвечал, радостно вспыхнув: «Ну нет! Я прежний, я готов повторить все, что говорил тогда». Сталкиваясь взглядом с Анкой, он читал: «Ну, посмотри, какая я красивая. Почему же ты не обращаешь на меня внимания?» Впрочем, то же самое мог прочесть по выражению Анкиного лица и Петя Орлов. Все хотели узнать о самочувствии друг друга, и каждый старался показать, что он бодр и с удовольствием работает на свежем воздухе.

Между никопольскими девчатами и хлопцами шел свой обмен безмолвными вопросами и ответами.

Когда истощился запас взглядов-слов (он был бесконечен только у Лиды и Семена), пришла надобность обменяться обыкновенными словами, которые все же гораздо понятнее.

Толстые плахи дров приходилось нести вдвоем, и всегда пары подбирались так: никопольские ребята с никопольскими девушками, знаменцы со знаменцами. По пути от машины к поленнице почти всегда находилась возможность переброситься несколькими словами. Обычна первыми начинали ребята.

— Если повезут на расстрел, — шептал никопольский комсомолец Семен Резников Лиде Назаренко, — то дорогой будет нападение на конвой и побег по знаку…

— …Сильный кашель — знак нападения на конвойных. Поняла меня? — говорил Никифор Наташе. — Помогите обезоружить немцев и убегайте, кто куда…

— В случае, если приговорят к расстрелу, все равно пропадать, а тут кто-нибудь да спасется, — сказал Орлов Анке Стрельцовой. — Сигналом будет кашель Махина. Запомнила? Передай нашим.

Была у хлопцев договоренность при первом удобном случае сообщить о выработанном плане девчатам. А тут удобный случай подвернулся всем сразу.

Канун нового 1943 года в Никопольской тюрьме совпал с получением известия с воли: Сталинград, который немцы несколько раз объявляли взятым, не только героически защищался, но и наступал. Советские войска прорвали фронт и окружили железным кольцом трехсоттысячную армию немцев. Первыми об этом узнали девушки. Лида Назаренко получила в пироге записку, в которой излагалось содержание последней сводки Совинформбюро. Кончалась записка словами: «Поздравляем вас всех и знаменцев также с наступающим Новым годом, который будет годом разгрома проклятых фашистов! Держитесь, товарищи, спокойно! Мы делаем все для вашего освобождения. Привет от дядька Панаса».

Невообразимое ликование поднялось в камере. Кричали, хохотали, прыгали. Анка с Наташей закружились в вальсе.

Дежурный полицай застучал в дверь, требуя прекратить шум.

— Девчата, — шепнула Лида Назаренко. — Как же мы нашим хлопцам сообщим об этом? Надо ведь поздравить их с Новым годом!.. Как?

Долго ломали головы. И придумали. В обед, как обычно, дежурный полицай открыл камеру и крикнул:

— Двое за похлебкой! Живо!

Ходить на кухню под конвоем было своего рода развлечение, поэтому ходили, соблюдая очередность. На этот раз встали не те, чья подошла очередь, а выбранные — Лида Назаренко и Наташа Печурина. Они вышли из камеры и, близко держась к стене, пошли с бачкам в руках. Путь их лежал мимо камеры хлопцев. Первой шла Лида. На ходу, словно невзначай, она сбила в сторону заслонку волчка, следовавшая за ней Наташа бросила в открытое отверстие записку.

Назад в камеру избитых в кровь Наташу и Лиду приволокли под руки. Все были лишены в этот день обеда. Наташа и Лида, кусая губы, лежали ничком на нарах и стонали от боли. Остальные девушки хмуро ходили или сидели возле них. Предполагалось, что записка все-таки не попала в руки ребят, потому что полицаи, заметив, что Наташа что-то бросила в волчок, тотчас же кинулись в мужскую камеру.

И вдруг…

— Ура! Ура! Ура! — глухо донеслось из-за стен.

— Получили! — закричала, вскакивая, Лида Назаренко и тут же опустилась на нары, сморщившись от боли.

— Получили, получили! — приплясывали девчата.

В записке предусмотрительная Лида Назаренко приписала: «Если получите, то трижды прокричите „ура“, чтоб мы знали».

Что ж, синяки и кровоподтеки были недорогой ценой за переданное известие.

С этого дня в обеих камерах резко поднялось настроение. И раньше не унывали доповцы и новые их друзья из никопольской молодежной организации под названием «За Советскую Родину». Теперь же шутки и смех звучали искренней и чаще. Об их освобождении думают на воле! Красная Армия начала свое победное наступление! Скоро придет свобода!

Напевала «Каховку» Наташа Печурина, спина которой была в кровавых рубцах, так что девушка могла лежать только лишь на животе. Шутила Лида Назаренко, утверждая, что ей ничуть не больно, а «только вид такой страшенный, но до свадьбы все заживет». Павой прохаживалась по камере Анка Стрельцова, вызывая своей красотой невольную девичью зависть.

Одно лишь внушало беспокойство и недоумение. Прекратились допросы и побои, никого не выпускали на прогулку, а после случая с запиской их перестали водить на кухню. Обед приносили в камеру сами полицаи. Не принимали передач с воли. Их словно забыли.

Заключенные не могли, конечно, знать, что смертный приговор им уже вынесен и ждет только подписи начальника окружной фельджандармерии Франца Бобуха, который выехал в Ровно для доклада, а также для того, чтобы провести рождественские праздники в кругу лиц, равных ему, Бобуху, по положению.

Не знали заключенные, что 8 января Франц Бобух с благодарностью самого гауляйтора Эриха Коха и новым Железным Крестом вернулся в Никополь и в этот же день подпись под приговором была поставлена.

На рассвете 9 января на тюремный двор въехала тяжелая закрытая машина. Из кузова вылезли солдаты в стальных касках с карабинами в руках. Тюрьма проснулась. Сотни пар ушей слились в одно настороженное ухо: где, у какой двери остановятся шаги тюремщиков?..

Как громко топают подбитые железными шипами сапоги! От этого топота покалывает ушные перепопки, и удары подошв о каменные плиты болезненно отзываются в голове. Шаги ближе, ближе…

В камере все на ногах. Расширенные глаза смотрят на дверь. Гремит замок. Дверь распахивается и…

— Махин Дмитрий — выходи!

— Орлов Петр!

— Беров Семен!

— Резников Семен!

— Кулик Владимир!

— Шпак Николай!

— Шахтарь Петр!..

Пока жандармский офицер, любитель хорового пения, читает список, конвойные в стальных касках попарно связывают хлопцев специально нарезанными веревками. Связывают с профессиональной ловкостью: быстро и крепко. Тут уж не распутаешься, как когда-то распутался и убежал с пристани полицай! Потом их выводят во двор. Дежурный офицер напутствует: