Александр Кучеренко - Искатель. 1978. Выпуск №6

• Название: Искатель. 1978. Выпуск №6
• Автор: Александр Кучеренко
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

На I–IV стр. обложки — рисунок П. ПАВЛИНОВА.

На II стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА к повести Евгения Гуляковского «Запретная зона».

На III стр. обложки — рисунок Ю. МАКАРОВА к роману Жоржа Сименона «Мегрэ в меблированных комнатах».

---

За пазухой, почти у живота, лежала у Абдуллы тщательно закупоренная бутылка с водой. О ней он старался забыть начисто. Это был его последний шанс, последние десять глотков.

Проведя в песках половину жизни, он научился сдерживать жажду, обманывать ее, подавлять, обходиться минимальным количеством воды. Но все же наступал момент, когда обезвоженный организм катастрофически начинал терять силы, кружилась голова, и перед глазами плыли радужные круги. Тогда Абдулла присаживался на корточки, отвинчивал крышку и вливал в рот тоненькую струйку, стараясь растянуть два-три глотка как можно дольше. По телу морозцем пробегала короткая сладостная судорога, становилось легче дышать, возвращалась ясность глазам. Через минуту-другую он мог встать на ноги и идти дальше.

Сбережению его мизерных запасов помогала прохладная ночь. Днем под палящими лучами солнца фляга истечет за два-три часа, и тогда… Об этом он старался не думать.

Близился рассвет, и с каждой минутой таяла надежда, что он догонит диверсантов этой ночью. Каждый шаг давался все труднее, хотя Абдулла старался избегать песчаных наносов и склонов, шел по наветренным сторонам барханных гряд и, завидев такыр, сворачивал на него, делая небольшие крюки. Ходьба напрямик по песку отнимала слишком много сил.

С тревогой прислушивался к клекоту в груди… Пожевав, он собрал во рту немного вязкой соленой влаги, сплюнул на ладонь. Это была кровь, легким не хватало кислорода.

Присев в очередной раз, Абдулла внезапно завалился на спину и уже не смог встать. Закружились, свиваясь огромными кольцами-жгутами звезды, потемнело до могильной черноты небо, сонная мягкая одурь заполнила голову, смежила веки, и он начал проваливаться в вязкую приятную бездонность. Не было и желания сопротивляться этому.

Но уже на краю сознания полыхнуло белым пламенем в мозгу, открылся безбрежный лед Ладоги и разодранное в крике лицо старшины. Абдулла открыл глаза, дотянулся до фляги, протащил ее по животу, прислонил ко рту.

Отдышавшись, встал, подставил лицо свежему предутреннему ветру, что дул с юга. Насторожился. И, еще не веря себе, принюхался, широко раздувая ноздри. Сомнения исчезли — тянуло едва уловимым запахом табачного дыма. Диверсанты были там, за очередной темнеющей за горизонтом барханной грядой, метрах в трехстах-четырехстах от него. Он почти настиг их.

Но сил преодолеть эти метры у Абдуллы уже не было. Он едва добрался до густого раскидистого куста гребенчука, приподнял ветки и заполз в темное нутро. Неба над собой не увидел, значит, ветки надежно укроют его от лучей солнца. Абдулла разгреб здоровой рукой песок, устроив неглубокое ложе, улегся головой к комлю, придавив пятками низенькие разлапистые ветки. Теперь его можно было обнаружить, лишь раздвинув куст…

* * *

Абдулла проснулся и не сразу сообразил, где он и что с ним. Мелкие иссушенные листки запорошили лицо, неприятно кололи разгоряченную кожу.

Несколько минут он лежал неподвижно и, лишь заслышав шорох пробегавшей ящерицы, осторожно и беззвучно раздвинул ветки.

День кончился; спал он долго, часов десять. Зато чувствовал себя сейчас отдохнувшим и посвежевшим, готовым к дальней дороге. Готовился к ней Абдулла основательно и не торопясь. Разделив хлеб и сахар, съел половину, запивая остывшим чаем из фляги. Когда она полностью опустела, перелил туда воду из бутылки. Повертел бутылку в руке, но выбросить не решился: всякое может случиться. Сунул ее под рубаху, затянул кушак. Подумав, осмотрел берданку, продул ствол, протер мушку и прицел. Достал из кармана один патрон и, зарядив винтовку, оставил на боевом взводе.

Не торопился Абдулла, зная, что диверсанты далеко уйти не могли. Даже новичку в пустыне не придет в голову шагать под палящими лучами солнца. Он дождался в тени, пока солнце коснется горизонта, и тогда вылез из-под куста, беззвучно отряхнулся. Даже простой хлопок ладонью был слышен чуть ли не за полкилометра, рисковать не стоило.

Через полчаса Абдулла вышел к заброшенному агилу,[7] сплетенному из ветвей кустарника. Изгородь кое-где пообветшала, но местами стояла прочно, занесенная снаружи песком, способная еще надежно укрыть от солнца и песчаной бури. Протиснувшись в узкий пролом, Абдулла проник внутрь агила и сразу наткнулся на следы дневки диверсантов: тщательно затоптанный костер, взрыхленный песок под изгородью. Приложил руку к месту кострища — глина была горячей до нестерпимости, значит, ушли совсем недавно, тронулись, пожалуй, одновременно с ним. Раскидав носком чокоя песок, обнаружил две пустые плоские консервные банки из-под тушеного мяса. Этикеток на них не было. Закапывали наспех, скорее по привычке. Видимо, не боялись, были уверены, что в этих местах людей нет, и никто на их следы не наткнется.

От отца Абдулла знал, что пастбища на юг от Коюнлы заброшены. Травостой здесь совсем оскудел, и без того маловодные колодцы совершенно обмелели, воды в них за сутки набиралось путнику напиться, не больше. В 1928 году, спасаясь от преследования, забралась сюда басмаческая шайка Назар-батыра, но здесь ее окружили отдельный кавалерийский дивизион ОГПУ и два добровольческих отряда. После короткого боя банду разгромили и пленили. Прорвать цепь окружения удалось лишь нескольким нукерам во главе с Назар-батыром. Они ушли за рубеж. Отец воевал здесь. Абдулла до мельчайших подробностей помнил те редкие вечера, когда вся семья собиралась пить чай во дворе под сенью раскидистого урюка.

На топчане расстилали цветистые кошмы, мать ставила на очаг самый большой медный чайник, доставшийся еще от деда, расставляла самые красивые пиалы, которые берегли вот для таких случаев да для самых дорогих гостей.

Отец, выпив три-четыре пиалы, заметно мягчел, улыбался, разглаживались суровые складки у рта. Распустив кушак, оглядывал детей своих — Абдуллу и сестренок. Они со жгучим нетерпением ожидали очередного рассказа. Особенно любил он вспоминать о своем последнем бое.

— Отряд наш за Ата-кую поставили. Командир говорит: «Смотрите, чтобы ни одна живая душа мимо вас не прорвалась». Вскоре выстрелы раздались, пулемет заработал. А мы на месте стоим, даже кони от нетерпения пляшут. Вдруг смотрим, скачут на нас всадники, человек десять. Впереди Назар-батыр. Я его хорошо знал — сын нашего бая Карры. Прозвище ему недаром дали — высокий, широкоплечий. В борьбе гореш[8] ему равных в ауле не было. И приезжих батыров на землю кидал. Красивый был, только на щеке шрам от большой пендинки[9] лицо портил. Скачет он во весь опор, рвет уздой губы коню, в правой руке маузер. Я ему навстречу вынесся, рубанул с маху, Назар-батыр увернуться не успел. Да неудачно вышло, клинок плашмя по голове его ударил. Проскочил он мимо меня, обернулся, выстрелил. Прямо в бабку моему гнедому попал, захромал конь. А так бы не ушел от меня, — чуть хвастливо добавлял отец, разглаживая начинающую седеть бороду. — Сгинул где-то, больше о нем не слышал.

«Отец», — залилось сердце тоской и ненавистью к врагам. Шел и вспоминал. Рядом с отцом всплывали в памяти лица погибшего лейтенанта Спицына, сержанта Василия Копытина, умершего рядом с ним в госпитале от воспаления мозга. Попутчик по Ледовой дороге стал его лучшим другом. Старшина на льду, солдаты, бегущие с досками…

Закипала ярость в душе, комком подступала к горлу, подталкивала, торопила, холодила кровь. Здоровая рука машинально сжала рукоять узкого острого чабанского ножа. Хотелось очертя голову броситься вперед, передушить этих троих голыми руками. Зацепило нечаянно за куст израненную кисть, и Абдулла, стиснув зубы, переждал пронзившую руку боль. Кровь отхлынула от лица. Пошел медленнее, сдерживая себя. Собственная беспомощность угнетала.

Пустыня взбугрилась большими пологими лессовыми холмами, намытыми здесь древней Амударьей. Он пересек ее высохшее несколько веков назад русло, часто дыша, забрался на ближний холм и наконец увидел диверсантов. Они шли гуськом по длинной глинистой равнине, залитой ровным лунным светом, горбясь под раздутыми рюкзаками. Лишь у замыкающего на спине был прилажен плоский объемистый предмет, закрывавший полголовы. «Канистра с водой на всех, — догадался Абдулла. — Литров тридцать-сорок».

Отсюда он не различал одежду, вооружения, видел только облитые неверным светом темные движущиеся силуэты. Шли диверсанты размеренным, ровным, средним шагом. Берегли силы.

Абдулла подождал, отдыхая, пока они скроются из виду, и только потом двинулся вперед. Равнина простиралась километров на пятнадцать, и надо было увеличить расстояние, чтобы его не заметили.

* * *

Диверсанты расположились на привал в уютном, заросшем высоким саксаульником распадке. Развели небольшой бездымный костерок, уселись вокруг него. Видимо, разогревали консервы, кипятили чай. Блики огня плясали на причудливо изогнутых корявых стволах саксаула. Рюкзаки лежали поодаль. Рядом высилась канистра со свисающими широкими лямками.