Александр Попов - Новая Земля

• Название: Новая Земля
• Автор: Александр Попов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я долго не мог уснуть. Под моим ухом на подушке тяжело дышал старый Наполеон. Я шептал ему на ухо:

- Я люблю. Слышишь, дурачок? А ты Марысю любишь?

Кот встряхивал головой и останавливал на мне светящиеся в темноте глаза.

СНОВА ТУЧИ. СНОВА СОЛНЦЕ

Через несколько дней я с мальчишками пошел к реке. Путь лежал через завод. Проходили мимо погрузки. Пыхтел и фыркал тепловоз, носились юркие автопогрузчики. Я подбежал к отцу, обнял его за тугую обнаженную талию Он мне улыбнулся, слегка шевельнув черным усом, на котором сверкали капли пота. Работал он не спеша, с деловитой развалкой, как и другиегрузчики. Наего тугом загорелом теле шишками взбухали, каменея, мускулы, когда поднимал доски и забрасывал их в вагон.

Мальчишки, сверкая пятками, пустились наперегонки к реке. Я тоже хотел побежать, но увидел тетю Клаву. Она работала на погрузке учетчиком. Ее красивое смуглое лицо улыбалось. Она подошла к моему отцу, линейкой хлопнула его по плечу и засмеялась. Он улыбнулся, что-то сказал тете Клаве, и она громко засмеялась. Что-то нехорошее мне показалось. Я зачем-то спрятался за угол бытовки, в которую вошли тетя Клава и мой отец.

- Чудишь, Клава, ой, чудишь, - услышал я голос отца.

- Не ругай меня - лучше поцелуй...

- А ну тебя!

Мое сердце задрожало.

- Дура, у меня же семья...

- Целуй еще раз!

Я весь дрожал как в ознобе. В голову ударил жар. Я побежал за ребятами, запнулся, ударился о землю, но боли физической не слышал. Спрятавшись в канаве, я заплакал. Немного погодя, стал себя успокаивать: "Я плохо подумал о папке, - как я мог? Он такой хороший, лучший на свете. Что такое он совершил? Поцеловал тетю Клаву. Что тут такого плохого? Как, как я мог плохо подумать о нем?" Быть может, так я говорил потому, что мне хотелось, чтобы мое растревоженное сердце снова наполнилось покоем и радостью, чтобы жизнь стала прежней - легкой, веселой, беззаботной. Мне не хотелось расставаться с детством, - но жизнь была неумолимой.

Я догнал ребят и в их кругу быстро забыл о своем горе. Очередная туча снова пролетела, лишь слегка задев меня.

Нас было пятеро - я, Арап, Синя, братья Олега и Саня Петровских. Концы удилищ вразнобой скакали за нашими спинами. К голым ступням липла подсыхавшая грязь - ночью прошел дождь. Мы шумно разговаривали, перебивая друг друга. Чаще всего произносим:

- А вот я!..

- У меня!..

- Да я тебя!..

- Я могу еще и не то!..

- Ври, ври, завираша!..

- Точно вам говорю, пацаны!..

Где хвастовство, там и тщеславие. Она в нас буквально кипело. Где хвастовство и тщеславие, там непременно проскользнет и ложь.

Саня Петровский молчал. Он был в нашей компании самый старший и молчаливый. На его по-бурятски смуглом широком лице почти всегда теплилась полуулыбка, узкие азиатские глаза смотрели на собеседника внимательно и умно, а на девушек - по-стыдливому мимо, и вечно он перед ними краснел и говорил им, теряясь, какую-нибудь несуразицу. Нам, его друзьям, бывало за него неловко и совестно: такой здоровый, сильный, а перед девочками - овечка овечкой. Саня отличался от нас крупным телосложением. Свою силу - а был он очень сильный - никогда не выказывал без крайней на то надобности, не щеголял ею. Мы его очень уважали.

Удивительным было то, что Олега, будучи намного слабее и младше года ни три брата, сильно и уверенно влиял на него.

Саня часто задумывался, казалось, без причины. Он был поэтом. Его душа мне представлялась синей, как небо. Что за цвет синий? В нем печаль и радость, мудрость и легкомыслие, волнение и безмятежность. Однажды, помню, Саня подозвал меня и сказал:

- Слушай, Серьга, сделаешь одно доброе дело? Дам конфет.

- Сделаю! - Я для него всегда готов был совершитьхотьстодел, ничегонетребуявза

мен.

- Вот конверт... ты его... - Саня покраснел. - Ты... понимаешь?.. незаметно подкинь его своей сестре Любе. Но только чтобы она не видела и узнала, от кого.

- Сделаю. Давай.

Я схватил конверт и побежал домой. Трататакал, воображая себя едущим на мотоцикле.

- Стой! Погоди!

Саня подбежал ко мне.

- Дай честное слово, что она ничего не узнает, и ты не вскроешь конверт.

- Даю честное слово, - уже с неудовольствием сказал я, оскорбляясь его недоверчивостью.

Конверт я положил в пальто Любы. Вечером она долго сидела над голубым листком из конверта, накручивая на палец пушистые локоны волос и улыбаясь. Я думал: "Кончат они школу и поженятся. Примчусьнаихсвадьбу на белом коне и подарю... и подарю... - В раз

думье я закатил глаза к потолку. - И подарю мешок, нет, два, шоколадныхконфет и... и! корову. Появятся у них дети, - они любят молоко. Интересно: когда я женюсь - у меня будут дети?"

Этот неожиданный вопрос меня всецело захватил; я сразу забыл о Любе и ее свадьбе.

Тот голубой листок однажды случайно попал в мои руки, и вот что на нем было написано:

Любе Ивановой от..........

Что я такое пред тобой,

Твоей блистающей красой?

Ты шла по берегу, грустя;

Я вслед смотрел, себя кляня.

Твой шаг на солнечном песке

Я целовал в немой тоске.

Мы поднялись на взгорок - брызнула в наши глаза переливающейся синевой Ангара. Пахло рыбой, мокрыми наваленными на берегу бревнами, еле уловимо вздрагивающей листвой берез. Дымчатые вербы смотрелись в воду, быть может,любовались собой. На той стороне реки прозрачно курился сосновый лес. Вдали - темно-зеленая, дремлющая на скалистых сопках тайга.

Прикрыв глаза, я сквозь ресницы видел рассыпанные по реке блики и ждал, что из воды вынырнет что-нибудь сказочное, удивительное. Часто ловилась рыба почему-то только у Сани. Сгорбившись, мы сидели возле удочек и скучали; Арап даже зевал, крестил рот и бросал камни в воробьев. Олега поминутно, нервно вытаскивал леску, не дожидая, когда клюнет. На прибрежной мели метались мальки, и Олега, нарушая все правила рыбалки, стал хватать их. Мы, как по приказу, кинулись делать то же. Хохотали и кричали Саня, не отрывая глаз от своего поплавка, улыбался:

- Вот дураки!

Вспугнутые рыбки ушли в глубину, а мы стали брызгаться и толкаться. Умаялись, вспотели, растянулись на траве и притихли.

На стебель куста сель жук. Мне были хорошо видны его маленькие глаза и красная глянцевитая спинка. Я поднял руку, чтобы погладить жука, но он в мгновение ока исчез, будто его не было. "Ну и лети. А я понюхаю жарок маленькое солнце". Во мне всегда рождается ощущение, что жарки греют и источают свет. Я осторожно разомкнул нежные, начавшие увядать лепестки двебукашкииспуганноустремились на мою ладонь. "Куда же вы? Я не хотел вам мешать!" С трудом удалось загнать их, обезумевших, на прежнее место. Из-за Ангары плыли большие, как корабли, облака. В моей душе рождалось какое-то тихое робкое чувство любви - любви ко всему, что я видел, что меня окружало, что наполняло мое детство, жизнь счастьем, покоем. И мне не хотелось расставаться с этим чувством.

Я повернулся на бок: "Ага, кто там такой?" Метрах в трех от меня столбиком замер суслик. Его пшенично-серая шерстка лоснилась, а хвост слегка вздрагивал. Стоял, хитрец, на заднихлапках и не шевелился. Потом быстрым движением откусил травинку и, придерживая ее переднимилапками, стал с аппетитом уминать. Снова отчего-то замер, лишь еле заметно шевелился его нос и вздрагивал хвост.

Рядом со мной за кустом шиповника заворочался Синя. Меня привлекло его странное поведение: он, привстав, осмотрелся, сунул руку в карман своих брюк и затолкал в рот целую горсть мелких конфет. Еще раз осмотревшись и, видимо, решив, что никто ничего не видел, прилег. Раздался хруст. Мне стало неприятно. Снова что-то нарушилось в моей душе.

Арап сказал:

- Синя, сорок семь - делим всем?

- У меня ничего нет, - поспешно отвернулся Синя от подкатившегося к нему Арапа. Подавился, долго откашливался, багровея и утирая слезы.

- Пошарим в карманах? - не отставал Арап.

- Правду говорю - пусто, - мычал Синевский.

Я, Олега и Саня смеялись, наблюдая забавную сцену.

- Завирай!

- Ты, Арап, что - Фома неверующий? - злился и вертелся Синя.

- Ну?!

- Гну!

- Давай, Леха, пошарим.

- Пошел вон.

- Не ломайся. - И, схватив Синю за руки,закричал: - Пацаны, налетай на жмота!

Я и Олега быстро выгребли из Сининых карманов конфеты и, ухахатываясь, съели их.

- Ой, точно, парни, есть, - говорил Синя. - А я и не знал. Ешьте, парни, мне не жалко. Я сегодня добрый.

Мы смеялись, но наше веселье было наигранным.

Обедать расположились на берегу. Ели картошку, соленые огурцы, сало, хлеб, лук - то, что неохотно кушали дома. Но каким вкусным и приятным все это оказалось здесь. Пообедав, о рыбалке совсем забыли. Играли, спорили, стараясь перекричать друг друга. Саня рыбачил в одиночестве или же подолгу смотрел в небо, которое было усыпано белыми перистыми облаками, словно бы кто-то там, на небе, распотрошил подушку. Из-за ангарских сопок на них медленно накатывались плотные, с сероватым подпалом облака. Птицы стали тревожно метаться - казалось, блуждали. В стремительном полете бросались к воде. Деревья замерли и смолкли, прислушиваясь.