Николай Переяслов - Я пишу - лучше всех

• Название: Я пишу - лучше всех
• Автор: Николай Переяслов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Сволочи! Сволочи проклятые! - отчетливо сказал он и потолкал плотик вверх по течению.

Заградотрядчики работали истово, сгоняли, сбивали в трясущуюся кучу поверженных страхом людей, которых всё прибивало и прибивало, и прибивало не к тому берегу, где им положено было быть. Отсекающий огонь новых, крупнокалиберных пулеметов "дэшэка", которых не было на плацдарме, пенил воду в реке, не допуская к берегу ничего живого. Каратели набирали всё большую уверенность... Трупы здесь не вытаскивали: пусть видят все - есть порядок на войне, пусть знают, что сделают с теми подонками и трусами, которые спутают левый берег с правым".

А вот, к примеру, те монологи и диалоги, которые звучат на страницах романа, характеризуя нравственно-интеллектуальный уровень русских воинов:

"- А-а-а-а! Распровашу мать! Из-за вас! Из-за вас! Залегли, бздуны... залегли, жопы к берегу прижали... А-а-а!"

Это - из криков раненого ротного, а вот фрагментик разговора командира с бойцом:

"- Что тут у вас?

- Колю в плен брали!

- Взяли?

- Хуеньки!.."

Армейская жизнь рисуется Астафьевым такой, что шаламовская Колыма начинает казаться на её фоне чуть ли не домом отдыха. Поэтому и бегут наши бойцы к немецким окопам сдаваться - так бегут, что аж падают фашистам прямо на головы. Но те - добрые, те встречают наших дезертиров с пониманием, и хоть сначала и ворчат, но потом всё же по-дружески кормят:

"С любопытством оглядел Макс Куземпель содрогающегося, землю когтями царапающего солдата, продолжавшего говорить:

- Убейте меня! Убейте меня! Я не хочу жить! Не хочу-у-ууу!

- Эй ты, хьер моржьовый! - сказал Макс Куземпель. - Не ори! Уже ты имеешь плен. Гольбах не убил тебя. Ему всякий говно стелалось жалко..."

Такие вот они, оказывается, гуманисты, эти солдаты Вермахта. Не верите? Вот ещё пример:

"...Нет, нет и нет, не все забыли о Боге и Его заветах, Лемке, во всяком случае, их помнил и при любой возможности, а возможности тогда у него были немалые, делал людям добро. Чтобы помочь человеку, не обязательно знать его язык. Лемке не раз перевязывал русских прямо в поле. А сколько раненых, спрятанных по сараям, погребам и домам, "не заметил", сколько отдал бинтов, спирта, йода в окружениях - под Смоленском, Ржевом, Вязьмой... Заглянул он однажды в колхозную ригу. А там на необмолоченных снопах мучаются сотни раненых и с ними всего лишь две девушки санитарки, он и по сю пору не забыл их прелестных имён - Нэля и Фая. Все речистые комиссары, вся передовая советская медицина, все транспортники ушли, бросив несчастных людей, питавшихся необмолоченными колосьями..."

И что, вы думаете, сделал в этой пикантной ситуации офицер фашистской армии Лемке? Совершенно верно, дал раненым бинты, спирт и прочее, а сам деликатно удалился. Цивилизованный человек, не чета нашим. Ну вот сами смотрите, куда это годится? Такие цивилизованные немцы вокруг, спирт и бинты нашим раненым раздают, и - пожалуйста: "...Русский кошачьим прыжком перемахнул речку, больно схватил в горсть перекошенный рот Янгеля и нанес два коротких, профессионально отработанных удара ножом ему в бок. Янгель понял: он умирает. Почему умирает? Зачем? А Гретхен? Как же это? Что он сделал этому русскому? Он работал, изучал русский язык, готовился к будущей жизни. О, русский, русский, что ты наделал!.."

(Даже как-то неловко и цитировать ТАКОЕ в романе русского писателя, знающего войну не по пропагандистским передачам "Немецкой волны", а по своему собственному опыту. Это ведь даже и не наивность, а откровенное подыгрывание вчерашним врагам и оккупантам - изображать дело так, как будто это вовсе не Янгель пришел с автоматом на русскую землю, а русские солдаты вторглись в невинную Германию, где Янгель изучал со своей Гретхен русский язык и готовился к будущей жизни!..)

К сожалению, возможностей для показа таких вот цитат роман Виктора Астафьева дает более, чем достаточно, но только очень уж нелегко множить этот и без того тяжелый ряд. Тема войны для русского народа всегда была священной, хотя бы в силу тех двадцати миллионов жертв, что были принесены нами на алтарь нашей Победы. Плевать на святыни - это не просто признак некультурности, но свидетельство какой-то глубокой душевной озлобленности автора романа "Прокляты и убиты". Но против кого же направлена злоба Астафьева, коли он вознамерился "переписать" память целого народа?.. Да, четыре года войны были для русской армии не увлекательной прогулкой крови, пота и того, что так любит описывать Астафьев, было пролито на нашу землю немало. Но всё это, как говорил в "Мастере и Маргарите" Булгаков, "давно ушло в землю", и остался только поднимающий людей ввысь ДУХ. Он-то и был той силой, которая помогла нашему народу пережить и Колыму, и Чертову Яму, и нашествие фашистов-гуманистов. И очень жаль, что русский писатель Виктор Астафьев предпочел постижению этого великого духа копание в окаменевших испражнениях истории. А впрочем, что ж, пускай себе копается народ, как и Бог, поругаем не бывает...

* * *

...Часа в два, как раз после того, как я отослал по факсу в "Парламентскую газету" свой материал о пьесе Сергея Михалкова в "Современнике", мне позвонил на работу Геннадий Гацура и сказал, что он наконец-таки открыл в Интернете свой сайт "Писатели Москвы и Московской области" (http://mp.urbannet.ru или www.mp.urbannet.ru), на котором уже разместил роман Валерия Ганичева об адмирале Ушакове и мою повесть "По дороге с поля". Это ещё раз подтвердило тот, уже сложившийся в моем сознании вывод, что без выхода в Сеть мне сегодня уже никак нельзя, а потому я набрался духу и позвонил в одну фирму, которая как раз сейчас прокладывает по Марьино кабель для подключения к Интернету, и дал заявку на подсоединение. Это, конечно, повлечет за собой некоторые дополнительные расходы (да и Марина всех этих компьютерных штучек побаивается), но иначе уже нельзя - в Сети сегодня кипит ничуть не менее активная литературная жизнь, чем и на страницах журналов, и не следить за ней - это все равно что не читать ни "Новый мир", ни "Неву", ни "Наш современник". Так что я теперь с нетерпением жду, когда дотянут кабель до нашего дома, и у меня появится возможность обозревать литературное пространство не глазами Сергея Костырко, а лично.

Месяца через два обещают подключить.

* * *

В четыре часа дня я взял несколько своих книг, а также несколько только что вышедших в издательстве "ПАЛЕЯ-МИШИН" книг Александра Малиновского и поехал сначала в журнал "Новый мир", а потом в "Независимую газету". В "Новом мире" подарил по экземпляру каждой из них Андрею Василевскому да поговорили с ним о моей книге "Нерасшифрованные послания" и об отрицательной рецензии на неё Михаила Эйдельштейна, которая была опубликована в десятом номере "Нового мира". Я сказал, что меня такие вещи не расстраивают, так как, отпуская свои произведения в мир, я вполне предполагаю, что они могут кому-нибудь не понравиться. Более того, иногда я даже специально выстраиваю свои статьи так, чтобы они провоцировали полемику, ибо какой мне интерес писать вещи, которые не вызывают ни малейшего отклика? Ну а что касается рецензируемой в "Новом мире" книги "Нерасшифрованные послания", то в неё были включены мною не только мои неожиданные для всех трактовки "Слова о полку Игореве", "Мертвых душ" или "Мастера и Маргариты", но и статья о книге Владимира Солоухина "Последняя ступень", в которой он анализировал роль евреев в истории России, так что, я думаю, было бы весьма даже наивно с моей стороны ожидать, что какой-нибудь Эйдельштейн мог на неё откликнуться положительной рецензией.

Главное для меня в данном случае - не положительный или отрицательный знак, выставленный мне за мои исследования, а уже одно только то, что рецензент "Нового мира" прочитал мою книгу и, пускай даже и с передергиваниями, подхихикиваниями и иронией, но все же полемизировал именно С ЕЕ ПОЛОЖЕНИЯМИ, а не СО МНОЙ КАК ТАКОВЫМ, что гораздо более выгодно отличает его от, скажем, того же профессора В.И. Гусева, который на днях опять напечатал в журнале Льва Котюкова "Поэзия" свои злобные (и главное - очень-таки низкопробные) эпиграммы в мой адрес, строящиеся не на опровержении моих взглядов или выводов, а единственно на стремлении побольнее укусить и обидеть.

(Хорош в данном случае и сам Котюков, на каждом углу провозглашающий себя лучшим поэтом России, и одновременно - пропускающий в печать такую заборную ругань, такой едва зарифмованный примитив! Ну как же это можно до такой степени прогибаться перед каким-то откровенным самодуром, даже если он и является твоим непосредственным начальником?! Хоть немножечко-то уважения к себе все-таки надо иметь, иначе какой же ты, на хрен, "лучший поэт в России"? Лучший - он никого не боится, что ему какой-то там Гусев?..)

* * *

...После "Нового мира" я заехал ещё в "Независимую газету" и оставил там на рецензирование по экземпляру каждой из имевшихся у меня книг - своей и Малиновского. А на обратном пути домой со мной произошел один, казалось бы, ничего не значащий, но имеющий явно мистический оттенок, эпизод. На станции метро "Пролетарская", делая переход с Таганско-Краснопресненской линии на Люблинскую, я чуть было не столкнулся лицом к лицу с одним милиционером с эдакой весьма характерной и оттого четко запоминающейся внешностью. Обойдя его, я перешел на станцию "Крестьянская застава" и к своему удивлению увидел там точно такого же (если не того же самого!) милиционера, как ни в чем не бывало вышагивающего мне навстречу. При этом мое сознание ещё не успело сделать ни малейших выводов, а подсознание уже отреагировало на это небольшим поэтическим экспромтом: "Вот мент стоит на "Пролетарской" / с багровой мордою татарской, / и на "Крестьянке" - что за блин? - / такой же мент, один в один! / Я им - не стану бить поклоны. / Они, хоть и в погонах - клоны! / А клон - созданье не Творца, / а опыт беса-подлеца..."