Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

• Название: Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.
• Автор: Максут Алиханов-Аварский
• Издательство: Паровая скоропечатня Я. И. Либермана
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1899

Максуд Алиханов-Аварский — военный, писатель, художник, востоковед, один из крупнейших российских разведчиков.

---

XXIV

Немецкая записка. — Движение к Кош-купыру и к ханскому саду. — Авангардная стычка. — Ночное нападение и угон верблюдов. — Авангардные развлечения под Хивой.
Вечером, 27 мая. Загородный ханский сад.

Утром, 25 мая, пред выступлением из Кята, в отряде была получена записка генерал-адъютанта Кауфмана, от 21 числа, написанная из предосторожности на немецком языке и извещающая о том, что он благополучно переправился через Аму, и с частью Туркестанского отряда находится уже в Хазараспе, в семидесяти верстах от столицы ханства. Прося о скорейшем соединении с ним наших отрядов, генерал уведомлял далее, что отряд его, состоящий из десяти рот, шести сотень, восьми орудий и двух митральез, будет под Хивой 30 мая. Генерал Веревкин ответил на том же языке, что 26 числа будет ждать под Хивой дальнейших приказаний…

«Итак, завтра под Хивой!» радостно восклицали [237] все, выступая из Кята. Казалось, просто не дождешься этого «завтра»!… Общее нетерпение и солдат, и офицеров растет по мере приближения к цели в такой степени, что все опечалятся не на шутку, если объявят, что будет, например, дневка сегодня или завтра. Между тем время за последние дни летит точно молния: в течение дня быстро меняющияся по пути картины не дают и почувствовать, как остался за плечами целый переход… Придя на место, уже чувствуешь и голод, и утомление, и не успеешь подкрепить себя крайне немудрым произведением какого-нибудь православного Лепорелло, как наступает вечер, клонит ко сну… А если еще пересилил на время этот сон и взялся за перо, — сразу чувствуешь все свое бессилие передать бумаге и картины своеобразной природы с ее культурными особенностями, меняющияся пред нами как в калейдоскопе, и наши впечатления, мелькающия также быстро, как эти картины, но часы пролетают как одна минута, прежде чем успеешь набросать несколько страниц…

Верстах в восьми от Кята отряды переправились через канал Шах-Аббат, столь же значительный как Клыч-Нияз-бай, по деревянному мостику, имеющему на восточной стороне глиняную башню, исправляющую здесь должность предмостного укрепления. Хивинцы уже перестали портить мосты, так как убедились, вероятно, что это совершенно бесполезно…

За каналом мы сразу вступили в сыпучие [238] пески, которые в этом месте врезываются клином в Хивинский оазис и почти разделяют его на две части. Пройдя еще верст пятнадцать в этой новой обстановке, мы подошли к Кош-Купиру и около 5 часов вечера остановились в его пустых, брошенных кишлаках.

Кош-купирские кишлаки, с окружающими их садами, лежат по берегам также огромного канала Казават, и принадлежат большею частью диванбегу и другим вельможам Хивинского ханства. Они представляют нечто особенное по своим размерам: можно сказать, что это положительно целые отдельные укрепления, заключающия в своих зубчатых стенах лабиринты всевозможных безоконных построек из глины, с несколькими просторными дворами. Не знаю, была ли в этом надобность, но вечером многие из кишлаков были преданы огню, и зарево их пожара долго освещало лагери соединенных отрядов…

В этот же вечер неожиданно прибыл Киргиз, который каким-то чудом один прокрался через все ханство и привез из Оренбурга почту… Почти со времени оставления Кавказа мы прервали всякие сношения с цивилизованным миром и, конечно, не знаем, что в нем делается. Сколько нового, неожиданного, быть может, произошло за это время в политической и общественной жизни народов, невольно приходило в голову, и с этими мыслями мы бросились в оренбургский штаб за свежими [239] газетами, но, увы! новейшие из них были от 25-го марта…

От Кош-Купира до Хивы всего около шестнадцати верст. Пройдя половину этого расстояния и переправившись через несколько каналов, вчера, около 10 часов утра, мы подошли к загородному ханскому саду, который отличается от кош-купирских кишлаков разве только своими еще более грандиозными размерами. Отряды расположились вокруг садовой ограды, а генерал Веревкин со своим штабом в самом саду.

Как только пришли сюда, подполковник Скобелев получил приказание продвинуться, если можно, вперед еще на несколько верст с двумя сотнями Уральских и Сундженских казаков, обрекогносцировать местность и затем, остановившись на удобном месте, составить род авангарда. Скобелев пригласил меня примкнуть к его поездке, и мы тронулись по направлению Хивы…

Уже в версте от ханского сада начали показываться по сторонам дороги небольшие партии неприятельских всадников, но продолжали подвигаться не обращая на них внимания. Держась в почтительном отдалении, всадники медленно отступали пред нами и скрывались за ближайшими садами. Отъехав версты две с половиной, мы вышли на небольшую равнину, пересеченную несколькими арыками; на мостике, переброшенном через один из них, копошилась спешенная толпа в несколько десятков человек. [240]

Чтобы не дать испортить мостик; Скобелев вызвал наездников из обеих сотен и приказал мне атаковать толпу. Мы понеслись в карьер с места. Хивинцы успели снять лишь несколько досок мостовой настилки, но заметив нас бросились к своим коням и ускакали прямо по дороге. Увлекаясь за ними, мы попали в узкую улицу между двумя кишлаками и вынеслись отсюда на большую равнину, окаймленную со всех сторон садами и глиняными стенками. Здесь неприятель рассыпался веером и скрылся в садах, а мы остановились посреди равнины, так как лошади были уже в мыле, и за нами не в первый раз раздавались сигналы «шагом» и «стой». Вскоре к нам присоединился и подполковник Скобелев со своими сотнями.

Едва осела пыль, скрывавшая нашу малочисленность, как уже толпы неприятельских всадников начали показываться со всех сторон и сгущаться все более и более… Вскоре сплошные массы Хивинецев заняли и кишлаки, оставшиеся у нас в тылу, и узкую дорогу между ними, по которой мы только что вынеслись на поляну: мы окружены, и путь отступления отрезан…

Сотни спешились и открыли огонь, направляя его преимущественно на дорогу между кишлаками. Справа, из-за стенки одного сада, вдруг вылетел плотный клуб белого дыма, раздалось что-то в роде пушеченого выстрела, со свистом и визгом, потрясая воздух, пронеслось над нами ядро фальконета и [241] шлепнулось в противоположной стороне, в толпе хивинских же всадников.

— Ловко! произнес есаул, стоявший недалеко от меня на фланге сотни. — Жаль, что у них мало этих пукалок; они бы этак скорее перебили друг друга…

Перестрелка длилась уже четверть часа. Ожесточенные крики «аламан! аламан!», наполнявшие воздух, раздавались все ближе и ближе. Пули визжали со всех сторон. Пролетели еще два-три ядра. Вдруг Хивинцы с саблями наголо хлынули на поляну со стороны нашего лагеря… Минута была не из особенно приятных, но встреченные градом наших пуль, они понеслись мимо кишлаков вправо и влево подобно стаям испуганных зайцев. Дорога между кишлаками очистилась, и за нею, движимые точно ураганом, заклубились облака желтой пыли, из которых начала прорезываться масса мчавшихся к нам белых всадников… Наши!..

Оказалось, что фальконетные выстрелы Хивинцев, не причинив никакого вреда, оказали нам одну только услугу: они подняли в лагере тревогу, и вот на помощь к нам послали оттуда всю кавалерию. Вместе с нею мы пошли вперед, по следам Хивинцев, но последние точно канули в воду, — ни одного из них не было уже видно. Не доезжая трех верст до Хивы, мы вернулись назад и под вечер прибыли в лагерь. В авангарде снова остались две сотни кавалерии, к которым вечером [242] послали из лагеря еще по одной роте Апшеронского и Ширванского баталионов…

Сегодня на рассвете неожиданная тревога подняла на ноги весь лагерь. Когда я выскочил из кибитки, пехота уже стояла под ружьем, артиллеристы запрягали орудия, казаки седлали коней и, перегоняя друг друга, проносились к своим сотням. Вдали слышалась ружейная трескотня. В этой боевой обстановка священник в полном облачении служил молебен пред выстроившимися ротами Апшеронцев, у которых сегодня полковой праздник…

Дело вскоре разъяснилось и войска были распущены. Ночью, на левом фланге лагеря, далеко выдвинулись вперед верблюды Оренбургского отряда, Иомуты заметили это, и налетев врасплох, отхватили более 400 голов, но в то время, когда они возвращались с этою добычей, авангард Скобелева перерезал им дорогу, отбил обратно верблюдов и положил на месте до двухсот человек неприятелей. Говорят, что особенно отличилась при этом сотня Дагестанцев, которая хоть раз наконец настигла иомутов, но за то так, что рубила на выбор и вернулась с трофеями в виде иомутских лошадей и оружия…

Через несколько часов после тревоги, к генералу приехал подполковник Скобелев для доклада об утреннем нападении Хивинцев и на возвратном пути завернул ко мне в кибитку.

— А лихое было дело сегодня! — произнес он [243] между прочим с довольною улыбкой. — Жаль, что у нас мало конно-иррегулярцев. Ведь это золото!.. Они называют своего сотенного командира подполковника Квинитадзе, как принято у горцев, просто по имени, Иваном… Вот скачет Квинитадзе. Пред ним, в нескольких шагах, Лезгин настигает Иомута и одним ударом раскроил ему череп. Иомут полетел с коня, а Лезгин, догоняя следующего, оборачивается на всем скаку к своему командиру: «Иван!.. видел?» — Молодец! видел, — отвечает тот… Лезгин наносит новый удар и новый иомут валится с коня: «Иван!… видел?» — Молодчина! — повторяет командир… Лезгин не мог уже догнать третьего иомута на превосходной лошади и выхватил пистолет; раздался выстрел и новая жертва грохнулась на землю вместе с конем, тот же вопрос и тот же ответ… Да что вы тут коптите, поедемте в авангард. Там у меня по крайней мере развлечение… Кстати, мой Мишка собирается дать сегодня генеральный шашлык… Поедемте.