Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая

• Название: Алые погоны. Книга вторая
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1950

Повесть «Алые погоны» написана преподавателем Новочеркасского Суворовского военного училища. В ней рассказывается о первых годах работы училища, о судьбах его воспитанников, о формировании характера и воспитании мужественных молодых воинов.

Повесть в дальнейшем была переработана в роман-трилогию: «Начало пути», «Зрелость», «Дружба продолжается».

В 1954 г. по книге был поставлен фильм «Честь товарища», в 1980 г. вышел 3-серийный телефильм «Алые погоны».

Повесть была написана в 1948–1954 г.г. Здесь представлена ранняя версия второй книги повести, вышедшая в 1950 году в Ростовском книжном издательстве.

---

Рождалась эстетика военной жизни с ее здоровьем, стройностью, опрятностью, святостью строя и уклада. Отливалась в красивые формы система воспитания. И все это — ежегодное празднование дня открытия училища, выезд в летние лагери, единый тон, стиль, ясность цели, сознание слитности с Советской Армией, преемственности ее устоев, — все это создавало дорогие сердцу суворовца традиции, роднило и сплачивало.

Делом чести коллектива стало отлично учиться, побеждать во всех юношеских состязаниях, задавать в городе хороший тон почтительного отношения к взрослым, опекать малышей, умножать славу училища и в неписанную историю его вносить страницы, которыми гордились бы те, кто придут на смену.

* * *

На пятом году существования училища в роту Тутукина был принят новый воспитанник-отличник шестого класса школы Министерства просвещения Витя Полозов.

Роты имели постоянный состав, не изменяющийся все семь лет обучения в училище. Полозова же приняли потому, что выбыл по болезни один суворовец.

Витя оказался скромным, дисциплинированным подростком, лет четырнадцати. Но как разительно отличался он от «ветеранов»! Вот когда офицеры убедились, так сказать воочию, что и в смысле военного воспитания ребят сделано изрядно: их вояки были уже армейцами, это чувствовалось в каждом движении, в облике и привычках.

Офицеры настолько пригляделись к своим питомцам, что не замечали так отчетливо, как теперь, при сравнении этой бравости, выправки, безупречного поворота, смелого взгляда. Им казались совершенно естественной, само собой разумеющейся тактичность обращения к старшим, аккуратность и точность. Жизнь в суворовском, его честь, имя — стали жизнью, честью и именем самих воспитанников. Свои успехи и благополучие они неотделимо связывали с успехами и благополучием родного училища. Дети уже успели оценить красоту военной жизни, полюбили самых строгих воспитателей («Ух и жмет! Вот это — да!»), им нравилось преодолевать трудности.

Привычки перерастали в качества характера. Рождался стиль — вестник зрелости коллектива. Он сказывался в «мелочах»: белоснежной скатерти на обеденном столе, великолепно отточенном карандаше, сияющих пуговицах мундира, неписаном правиле для малышей — в столовой не уходить раньше старших, провожать их стоя. Определился тон коллектива — бодрость, энергичность, выносливость.

Уму непостижимо было бы появление в таком содружестве мрачного мизантропа или человека, скулящего о том, что он чувствует себя лишним, неудовлетворенным. Поэтому-то на уроках литературы и вызывали недоуменное раздражение печорины, грушницкие. Герои нового времени не могли и не хотели их понимать. Для них счастье было не залетной синей птицей, дразнящей неуловимой мечтой, а вполне реальным Сегодня, ясным Завтра. Они знали, как удержать счастье и зачем живут.

… Вновь прибывший Витя Полозов оказался спокойным, кроткого, веселого нрава подростком. Но, сам того не замечая, он совершал чудовищные, с точки зрения военных людей, преступления. Уходя из канцелярии, забывал спросить разрешение у офицера, когда же ему указывали на это, он в ответ бормотал что-то оправдательное, беспомощно переминаясь с ноги на ногу.

Был он весь какой-то обмякший, неуклюжий. За партой сидел, подперев подбородок рукой; выходя к учителю отвечать, держался за доску, будто не надеялся устоять без подпорки, а, докладывая офицеру, при входе его в класс, старательно мотал головой и не умел смотреть прямо в глаза.

Даже Самсонов, которого и офицеры и товарищи вечно «цукали» за недостаточную подтянутость, был в сравнении с Полозовым бравым гвардейцем.

За военное воспитание новичка принялось все отделение, к Виктор ускоренно наверстывал пробелы.

«Через три года мои окончат училище, — продолжал размышлять Алексей Николаевич, — какими они будут? Конечно, большевиками в военном мундире, воспитанными на традициях Великой Отечественной войны, сформированными Советской Армией и для армии, но и больше, чем только для армии — это вообще передовые люди страны социализма. Они в Суворовском училище уже ясно самоопределились, избрали жизненный путь, выработали твердые убеждения и характер. Таким не страшны толчки и ушибы; смелые, жизнедеятельные, с пламенной верой в сердце, они будут неустрашимо идти вперед, и никакие трудности и невзгоды не лишат их оптимизма, не обезволят… И — если в будущем смогут они снять военный мундир, то сразу найдут свое место в строю граждан. А до тех пор — воины-граждане, военачальники, для которых высшая цель — служение трудящимся оружием. Но сейчас надо очень и очень много работать», — вспомнил слова Зорина капитан. И тут же возникла неприятная мысль: «Ох, Авилкин, Авилкин, не таким он должен быть… Нечего сказать, подготовил к коммунизму!»

В это время до Беседы донесся страшный шум и аплодисменты. Алексей Николаевич увидел, как зеленое поле заполнили ребята, кого-то в алой майке качали. «Значит, наша взяла!» — улыбнулся он и отошел от окна.

ГЛАВА XXIII В ПАРНЕ ЕСТЬ ЖЕЛЕЗО

Алексей Николаевич напускал на себя строгость в оценке Авилкина. Сам же прекрасно видел, что Павлик заметно изменился к лучшему, особенно за последние месяцы: сыграли свою роль и воспитатели, и комсомольцы, и товарищи по учебе.

Алексей Николаевич старался как можно чаще упражнять Павлика в нравственных поступках: советовал ему поделиться с друзьями тем, что прислала бабушка, учил тихо пройти по коридору в час занятий, при всех в отделении признать свою ошибку, помочь по русскому языку Дадико, написать письмо больному товарищу…

Все эти усилия воспитателя подготовляли где-то внутри характера Павлика изменения, накапливали их для перехода в новое качество. Под влиянием разумного воздействия происходило непрерывное нарастание положительного, приводящее, в конце концов, к подобного рода переходу. Для неискушенных это — было «вдруг», для воспитателя — предвиденный результат.

Если ты неопытен, нетерпелив в ожидании превращения, заботишься прежде всего о своих нервах, готов при временных неудачах объявить Ваню или Петю неисправимыми, оставить их — ты еще не стал настоящим учителем.

В ребенке уже заложены тобой какие-то положительные начала, они пробивают себе нелегкий путь наружу, и когда перестают получать извне поддержку — тепло твоего участия, они могут заглохнуть гораздо быстрее, чем возникли, принеся тяжелые осложнения.

Степень педагогического мастерства определяется именно способностью развивать эти внутренние количественные накопления, направлять и руководить ростом ребенка, уменьем внушить ему, что он обладает многообещающими возможностями.

Пусть сегодня, несмотря на долгие твои усилия, «скверный мальчишка» представляется тебе таким же, каким он был полгода назад, или даже хуже, чем был раньше, — это обман педагогического зрения. Тебе, утомленному неудачами, только кажется, что он недостоин уважения и такой огромной затраты труда на его воспитание. Но разгляди его возможное, его близкое и далекое Завтра, то, что в нем накапливается и формируется, и отнесись сейчас к нему с уважением и терпеливостью. Еще и еще усилие, ничто новое легко не дается.

Найди тот решающий переломный прием, что ускорит «вдруг» И, наконец, свершится — «чудо» для стороннего наблюдете ля, а к тебе придет заслуженная победа.

Но и тогда не думай наивно, что возврат к старому невозможен. Новое еще не окрепло, его надо развивать. Рецидивы хотя уже и не типичны, но естественны, они — последние цепкие усилия отмирающего, плохого.

И если воспитатель утрачивает способность видеть перспективу, диалектику нарастания новых качеств, не верит в оправдывающуюся терпеливость, он в такой же опасности, как летчик, потерявший ориентацию.

… Как-то Беседа вызвал Павлика к себе, стал расспрашивать о доме, о бабушке.

— Она добрая и заботливая такая! — восторженно посверкивая зеленоватыми глазами, рассказывал Павлик, — еще когда живы были мама и папа, я на огороде шалаш сделал и нарочно выезжал в летние лагери… Ну, игра такая. Дома стащил кастрюлю, нож, вилку… так бабуся только вид сделала, что рассердилась…

В голосе Павлика послышались нотки нежности, а взор засветился мягко. Он смотрел широко раскрытыми глазами прямо перед собой, — наверно, видел свою бабусю.

— Когда немцы ворвались в наше село, мы семь дней всей семьей в степи, в кукурузе скрывались, — оторвавшись от видения, продолжал Авилкин. — Потом отец ушел с партизанами, а нам сказал: «Возвращайтесь домой. Как только можно будет — я вас в отряд заберу»… Мы возвратились, а немцы на воротах, напротив нашей хаты, портрет вывесили «Гитлер — освободитель». Морда такая противная, так бы и плюнул! А бабушка говорит: «Воистину — освободитель… от земли и счастливой жизни». А я через час из хаты тихонько-тихонько вышел и тому Гитлеру глаза выколол. Бабушка в окно увидела. Когда я пришел, обнимает меня, плачет… и рада и боится…