Михаил Михеев - В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

• Название: В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)
• Автор: Михаил Михеев
• Жанр: Публицистика

---

1) [движущийся действительно как некий] - корабль [и так же, как тот, используемый для передвижения, но только не по воде, а по суше] - в пустыне [где он, в частности,

1а) так же плавно переваливается через барханы, напоминая этим ] - корабль

предполагает понимание вставленной внутрь еще одной метафоры-отождествления: 1.1) пустыня [это такое море из] - песков .

Еще один пример "вложенных" друг в друга, но уже иначе, с "раздвоением" и рефлексивностью, образов внутри метафорического уподобления - из известного стихотворении Маяковского, посвященного "пароходу и человеку" Теодору Нетте:

весь в блюдечках-очках спасательных кругов - т.е., с одной стороны,

1) спасательные круги [у парохода напоминают у реального человека-прототипа] - очки;

при этом и обратно:

2) [лицо реального Нетте в] очках - спасательных кругах [названного его именем парохода];

а, с другой стороны, и

1-2-3) очки [человека, и] спасательные круги [парохода, и] блюдца [чашек - все похожи между собой].

Или, скажем, сталинское крылатое выражение инженеры человеческих душ (как перифраза для "писателей") тоже предполагает по крайней мере двойное соотнесение:

1) инженеры [как известно, работают над] - [своими (техническими) проектами, а];

2) человеческими душами [в нашей стране "ведают" - писатели];

1-2) [но, значит, и писатели должны так же усердно трудиться объекты своего труда, т.е.] - человеческие души !

Здесь в метафорической конструкции оказывается скрыто целое рассуждение, некий лозунг или призыв, но на поверхности представлены только крайние члены этого - на самом деле, как можно видеть, трехчленного "уравнения".[156]

От поэтической - в сторону языковой метафоры

Обычно при отношениях 'часть-целое' внутри компонентов метафорической конструкции именительный падеж обозначает часть, а родительный - целое; при этом явно имеется в виду или же подразумевается какой-то конкретный предикат, связывающий эти члены в единое предложение - как подлежащее (тему) и сказуемое (рему). Так, например, происходит в пушкинской строчке:

воспоминанье... предо мной свой длинный развевает свиток...

А отсюда уже становится понятным, привычным и законным присутствие в языке производного из этой поэтической строчки сочетания свиток воспоминаний - и без всякого указания промежуточных звеньев связи с помощью предиката. Если же этот предикат-связка не указан и подобрать его оказывается затруднительно, то перед нами знак некоторого специфически поэтического глубокомыслия (или намеренного "напускания тумана") - то есть особая претензия на образность - во всяком случае это "сдвиг", вольный поэтический "перескок" через нормы образования новых сочетаний. Новый же поэтический прием как бы "столбит" данную форму выражения смысла в языке, а дальше уже речевое употребление может как закрепить ее грамматически, так и отвергнуть. Не даром ведь, по словам В.П.Григорьева, "каждый большой поэт изменяет отображение множства взаимодействующих тропов на множество слов" [Григорьев 1977: 69].

Брутально-вызывающая метафора Маяковского глупая вобла воображения как бы наталкивает нас или пробуждает в нас следующий ряд предположений:

- где

; ведь

и т.д. и т.п.

но при этом ее метафоричность явно ощутима, потому что сочетание вобла воображения никак иначе не интегрировано в языке, кроме данного поэтического употребления.

Как известно, в поэтическом произведении образы, возникающие из метафор и иных видов смыслового переноса, взаимно подкрепляют друг друга, усиливают общее впечатление, как бы совместно "работая" на единую сложную картину, способствуя созданию напряжения в языке (tensive language - Уилрайт 1967:82-85), чем и приводят (иногда) душу в характерное состояние "резонанса", "встряски", "вибрации", "потрясения внезапного узнавания" и т.п.:

Пронесла пехота молчаливо

Восклицанья ружей на плечах (Мандельштам).

Центральная загадка-метафора здесь - восклицанья ружей, т.е. [выстрелы] осложнена еще и оксюмороном молчаливые восклицания, т.е.

восклицания,

а также - менее явным, но все же возникающим в сознании параллелизмом с выражениями:

молча неся ; то есть:

пехота пронесла ружья, пронести восклицание .

Еще один характерный пример подобного поэтического "зависания" и недоопределенности смысла, и также из Мандельштама:

Художник нам изобразил глубокий обморок сирени... (стихотворение "Импрессионизм"), т.е,:

а) изобразил [увядшие грозди] сирени; или

б) [склоненные вниз ветки ]; или же

в) [цветы такого цвета , что сам зритель, подобно цветам или человеку (ср. случаи состояний а,б), мог бы упасть] - в обморок.

Обычная генитивная метафора (а здесь ниже скорее уже гипербола) может быть "обставлена" и распространена таким количеством вкладывающихся и олицетворяющих ее деталей, что образует некое самостоятельное целое - целый самодостаточный мир:

Ее такса... забилась в маленькой истерике преданности у ног Ганина (Набоков)

[будто] собака - [на самом деле это человек, и проявления ее] преданности [могут доходить до настоящей] - истерики !

Еще два примера (из набоковской "Машеньки"), описывающие на этот раз синестезию разных отношений: в первом случае дается - отношение к нелюбимой женщине через непереносимость ассоциируемого для героя запаха, а во втором отношение к женщине любимой передано через зрительную синестезию:

Конверт был крепко надушен и Ганин мельком подумал, что надушить письмо то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу.

Тут процесс отправления (и получения) письма (от одного человека к другому) сравнивается - с переходом через улицу:

письмо сапоги (которые по функции действительно то же самое, т.е. средство передачи, перенесения чего-то в пространстве);

надушить письмо надушить сапоги (хотя презумпцией обращения с сапогами является то, что их принято начищать ваксой! - но она, эта презумпция, оставлена в подтексте). Явный контраст, возникающий из-за этого, призван подчеркнуть и навязать читателю якобы само-собой разумеющуюся абсурдность (крайнюю неуместность) первого действия, что как бы доказывает и служит подтверждением его нестерпимость для главного героя, оправдывая (надо признать, чисто демагогически!) "скрытое" таким образом отвращение по отношению к отправительнице письма.

Во втором примере герой, ведущий во время гражданской войны переписку со своей любимой (она живет в Полтаве, у своих родственников, а он остается в Крыму, в добровольческой армии), вместе с автором размышляет над этим:

...[Б]ыло что-то трогательно-чудесное, - как в капустнице, перелетающей через траншею, - в этом странствии писем через страшную Россию.

Основным поэтическим приемом и тут выступает сравнение:

бабочка [которая беспечно] перелетает через траншею (тут очевидно, имеются в виду окопы враждующих сторон) [сравнивается с письмами героев, ].

Возможны еще более тонкие и изощренные степени, оттенки и специальные ходы поэтичности, кроме этого основополагающего парадокса-соотнесения двух очевидно нетождественных для обычного здравого смысла ситуаций, или специфического сочетания сравнения с противопоставлением (Арутюнова 1990:381-384). Так, у Набокова говорится о нескольких женщинах легкого поведения, прогуливающихся по Берлину, одна из которых

окликнула Колина и Горноцветова, которые чуть ли не бегом пронеслись мимо, но те [проститутки] тотчас же отвернулись, профессиональным взглядом окинув их бледные, женственные лица.

Здесь "профессионализм" в действиях местных проституток [т.е. знание во всех ситуациях, как себя вести, а не доверяться "чувствам"] приходит в очевидное противоречие с некой "неправильностью, немужественностью" действий (а также и самого внешнего вида) - Колина и Горноцветова, двух русских эмигрантов, балетных танцоров, которые - язвительным пером Набокова выведены как нежно любящие друг друга гомосексуалисты - с точки зрения берлинских "профессионалок"); этому же усугублению эффекта служит здесь и игровая травестия полов, при которой проститутки выступают в роли этаких "мужчин-оценщиков".

С одной стороны, метафора может быть избитой, банальной, устоявшейся, закосневшей, уже "беллетристически-ничейной" (Григорьев 1979:238). В таком случае она служит накатанной дорогой для многих (и уже вторичных) языковых сочетаний, как бы обрастая "живым мясом" и прочными узами, поддерживающими ее в языке, т.е. параллельными и дублирующими ее по смыслу сочетаниями-аналогами. Сравним такие общие члены и синонимы к исходным языковым метафорам, как:

бремя забот (тяжкое, невыновимое) бремя \ (тягостные) заботы, (тяготы жизни) \ (вынести на своих плечах, взвалить на себя, нести) бремя \ заботы;

теплый прием тепло принять (встретить) \ теплый (взгляд, отношение) / потепление (отношений);