E Ланда - Ундина в переводе В А Жуковского и русская культура

• Название: Ундина в переводе В А Жуковского и русская культура
• Автор: E Ланда
• Жанр: Публицистика

---

Позже, в 1845 г., в письме к И. В. Киреевскому Жуковский подчеркивал принципиальное отличие своего "сказочного гекзаметра" от гекзаметра "гомерического": "сказочный гекзаметр" был как бы связующим звеном между прозою и стихами, т. е. мог "не быв прозаическими стихами, быть, однако, столь же простым и ясным, как проза, так чтобы рассказ, несмотря на затруднение метра, лился бы как простая непринужденная речь..." {Жуковский В. А. Соч., 1878. Т. VI. С. 48.}.

В "Ундине" Жуковского в поэтической форме гармонически соединился возвышенный духовный мир и мир идиллически-простой, буднично-реальный, а также сказочный и фантастический. "Сказочный гекзаметр" создал изумительно подобающее поэтическое одеяние для "Ундины", и повесть прозвучала как оригинальное произведение, написанное на русском языке.

В 1830-е годы чисто романтическая проза уже не вызывала интереса в России и воспринималась порою даже не без иронии. Симптоматично, что на прозаический перевод "Ундины", выпущенный в 1831 г. Александром Дельвигом под псевдонимом А. Влигде {Де-ла Мот-Фуке. Ундина, волшебная повесть / Пер. А. Влигде. СПб., 1831.} и вполне отвечающий нормам хорошего перевода тех лет, читатели совершенно не обратили внимания, несмотря на появившуюся в том же году положительную рецензию в "Литературной газете" {Литературная газета. 1831. Э 23. Раздел "Библиография". С. 189.}. Только позже некоторые историки литературы упоминают А. Влигдо как первого русского переводчика этой повести Фуке.

Создание "Ундины" как _стихотворной_ повести не было неожиданным явлением в творчестве Жуковского: идиллии 1816-1818 гг. "Овсяный кисель" и "Красный карбункул" из Гегеля, неопубликованные стихотворные переложения повестей Л. Тика "Белокурый Экберт", "Эльфы", сказки Гриммов "Царевич-Шиповник" и др. говорят об упорном желании поэта эпически охватить действительность, слить лирическое и прозаическое содержание, обогатить прозу гармонией поэзии {Янушкевич А. С. Романтизм В. А. Жуковского как художественная система. Автореф. дис. ... д-ра филол, наук. М., 1985. С. 28.}.

Такой переход от прозы к поэзии при переводе вполне закономерен для индивидуальности Жуковского-переводчика и вытекает из его понимания поэзии как универсального начала искусства вообще. "Искусство - поэзия в разных формах", - писал он в статье "Об изящном в искусстве". Помимо того, Жуковский считал, что поэзия открывает несравнимо большие возможности при переводе. "Одна из главных прелестей поэзии, - говорил Жуковский в статье "О переводах вообще и в особенности о переводах стихов", - состоит в гармонии, в прозе она исчезает (Жуковский имеет в виду прозу оригинала, - Е. Л.), или не может быть заменена тою гармониею, которая свойственна прозе (имеется в виду опять же проза оригинала. - Е. Л.)" {Жуковский В. А. Эстетика и критика M, 1980. С 356, 283.}.

Видимо, Жуковский ощущал скрытую в прозе Фуке гармонию, и это побудило его перевести повесть немецкого романтика стихами. Внес поэт и особую стройность в композицию "Ундины", дав всем главам одинаковый зачин: "О том, как...". У Фуке такого единообразия не было.

Если вспомнить при этом часто цитируемые слова Жуковского, что "переводчик в прозе есть раб, переводчик в стихах - соперник" {Там же. С. 189.}, то, возможно, и этот стимул сыграл свою роль, когда речь зашла о переводе такого близкого поэту сюжета: появилось желание обрести полную творческую свободу, хотя надо оговорить, что Жуковский никогда не был скован при перевыражении оригинала.

Русский читатель восторженно встретил "Ундину", очарованный прелестью ее стиха и потрясенный совершенно необычайным сюжетом.

В самом мотиве близости русалки и человека не было ничего нового для читателя: холодная наяда или завлекала коварно мужчину, могла "защекотать", чтобы погубить его, или же сама испытывала влечение к человеку, но тоже заманивала его к себе в глубокие воды. В обоих случаях человек погибал. Такой сюжет встречается в разных вариантах в фольклоре многих народов.

Поскольку в истории русской культуры участвовала именно "Ундина" Жуковского, а с "Ундиной" Фуке читатель встречается лишь сейчас, необходимо сказать несколько слов о переводе Жуковского вообще, преобразившем героиню немецкого романтика и сосредоточившемся именно на мистическом замысле повести.

В "Ундине" мы сталкиваемся с совершенно иными событиями: дитя моря, русалка-ундина приходит к человеку, чтобы в освященном христианской церковью брачном союзе обрести высшую ценность человека - бессмертную душу, неповторимую личность. Вот это ядро сюжета "Ундины" заимствовано Фуке у немецких натурфилософов, а именно у Парацельса, и было совершенно новым, ошеломляющим читателя {Paracelsus Theophrast. Liber de nymphis, sylphus, pygmaeis et salamandris et de caeteris spiritibus. Basel, 1559.}.

Имеется много работ о переводах Жуковским произведений самых различных жанров с разных языков, однако о переводе "Ундины" специального исследования на русском языке нет {См. перечень работ о Жуковском-переводчике в кн.: Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. и развитие художественного перевода. Л., 1985. С. 14/15. На нем. яз. о пер. "Ундины" см.: Eichstadt H. Zukovskij als Ubersetzer. Munchen, 1970. S. 89-133.}. В монографиях о Жуковском о переводе этой повести Фуке имеются лишь беглые замечания самого общего характера.

Что касается поразительного своеобразия творческого почерка Жуковского-переводчика, то исследователи давно - еще современники и сам поэт - отметили однозначность для него личного творчества и переводов, его способность так перевыражать оригинал, находя "у себя в воображении такие красоты, которые могли бы служить заменою" {Жуковский В. А. Эстетика и критика. С. 189.} образов оригинала, что, сохраняя порою почти буквальную близость к подлиннику, переведенное произведение овевалось присущей Жуковскому мечтательностью, грустью, гуманностью, особенно становилась ощутимой нравственная оценка происходящего.

Сожалея в письме к Фогелю, что он не может послать ему никакого немецкого перевода своих "гиперборейских бедных стихов", поэт указывает надежный способ ознакомиться с его творчеством: прочесть в оригинале баллады и "Орлеанскую дову" Шиллера, "Лесного царя" Гете, ряд произведений Гебеля и Рюккерта, а также "Undine in Hexameter v. Fouque",

То, что Жуковский предлагает Фогелю прочесть "Ундину" Фуке, написанную гекзаметрами, говорит о многом: поэт так сжился со своим переводом, настолько "присвоил" стихотворную повесть, что в эту минуту он забывает о прозаической форме оригинала.

"Читая все эти стихотворения, - заключает свое письмо Жуковский, верьте или старайтесь уверить себя, что они все переведены с русского, с Жуковского, или vice-versa (лат. - наоборот): тогда будете иметь полное, верное понятие о поэтическом моем даровании, гораздо выгоднее того, если бы знали его in naturalibus (лат. - в действительности)" {Русский архив. 1902. Кн. 2, вып. 5. С. 145.}.

Но этого перевыражения оригинала Жуковский достигал в каждом произведении конкретными, пригодными именно для данного текста приемами, ибо поэт, сохраняя свой почерк, переводил не на один манер: его перевод, как двуликий Янус, соединял в себе облик переводимого автора и самого Жуковского, включал в себя ведущие лейтмотивы его творчества.

Вяземский, как в многие друзья Жуковского, часто печалившийся, что поэт-Жуковский растрачивает свой талант в труде переводчика, в послании "К В. А. Жуковскому" (1819) настолько точно и впечатляюще определил его дарование переводчика, что строка "В бореньях с трудностью силач необычайный" стала крылатыми словами. Пушкин, утверждавший, что "переводный слог его (Жуковского. - Е. Л.) останется всегда образцовым", эти слова стихотворения Вяземского в своих письмах не выделял как цитату, считая их, видимо, бесспорно всеобщим достоянием {Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937-1949. Т. XIII. С. 48, 135, 183.}. Поэтому порой этот афоризм даже приписывают Пушкину.

Те современники, которым дорого и близко было творчество Жуковского, сразу восприняли "Ундину" как еще одно его новое произведение, настолько повесть Фуке была "преображена" поэтом, в духе его стилистики. Были привычны эмоциональному восприятию поэзии Жуковского и ее элегическая грусть, и свободный от архаизмов язык, гибкий, плавный, мелодичный, подвижный благодаря частому анжанбеману, исполненный естественной интонации при выражении и мысли, и чувства, насыщенный эпитетами, излюбленными Жуковским: милый, кроткий, невнятный, тихий, задумчивый, грустный, туманный, а также и сложными эпитетами, к которым поэт приучил слух читателя своими переводами баллад, в особенности Шиллера, например вечно-незыблемый, лазурно-ясный, жалобно-стенящий, стрелоносный, небесно-величавый, сереброрунные, безрадостно-блаженные, сладкопамятный и др., но уже в иных сближениях. Присутствовали в тексте "старинной повести" и привычные и близкие читателю словосочетания: прелесть тихая, души очарованье, воображенье сердца, судьбы очарованье, тихая гармония, обитель тишины, туманная даль, счастье мирское, прозрачная пелена и отдельные слова, необходимые Жуковскому для тонкого анализа психологии персонажей, - душа, мир души, умиление, прошлое и т. д. {Подробности см. в кн : Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения. Пг., 1918. (Курсив в тексте "Ундины" мой. - Е. Л.).} Словом, несмотря на гекзаметр, якобы антиромантический размер, в "Ундине" вновь стала "жизнь и поэзия одно" ("Я музу юную бывало..."), и к "старинной повести" в полной мере применима строфа из этого же стихотворения: