Александра Чернышева - Отец

• Название: Отец
• Автор: Александра Чернышева
• Жанр: Современная проза

---

Чугун мать вынула из печи, поставила на лавку, открыла крышку, и из него пошел такой вкусный запах жареного мяса. А тут, вот он на пороге, отец.

— Мать! — крикнул он. — Никак у нас мясо появилось? Откуда?

Мать спроста и сказала:

— Суслики это, Ванюшка с Шурой наловили, а я зажарила. Вкусно!

Мне никогда не забыть, что сделалось с отцом. Он вылетел на улицу и его стало тошнить. Просто наизнанку выворачивало. Мы, дети, испуганные забились по углам, а мать причитала над отцом:

— Отец, да что с тобой? Господи, не отравился ли ты чем?

Ей еще было невдомек, что виной всему суслики.

Немного отдышавшись, отец молчком зашел в избу, взял тряпкой чугун, вынес его на улицу, отворачиваясь от него как можно дальше, и со всего маху зашвырнул его в овраг.

— Чтоб я этой падали в доме не видел больше! — кричал он. — И не смейте чугун назад принести!

Бабушка и тут подсуетилась:

— Говорила я им, говорила, так не слушались, окаянные. Видано ли, такую пакость в рот брать?! Тьфу! Лучше с голоду умереть!

Больше мы сусликов домой не приносили. От греха подальше. Наловим, нажарим на костре, наедимся до отвала, а домой ни, ни.

Меня отец своим поступком очень удивил. Вырос в деревне, откуда такая, несвойственная деревенским жителям, брезгливость? Такая разборчивость? Ну, ладно еще бабушка, она знавала лучшие времена, но отец…?

Потом, уже позже, когда я подросла, мне открылись еще многие его причуды: он не ел ничего консервированного, если это не было приготовлено дома. Не разрешал покупать или брать в совхозной кладовой мясо — "дохлятка", говорил он. За всю жизнь не съел куска колбасы.

А эти суслики мне запомнились надолго. Так и вижу, как в овраг летит чугун, зажаренные суслики и отца с искаженным от гнева лицом.

Глава 3 ПЕРЕЕЗДЫ

На моей памяти мы переезжали из одного селения в другое дважды, не считая чуть было не состоявшегося переезда аж в самую Америку. Как рассказывала мать, это случилось в 1939 году.

Немцам из Сузанова разрешили выехать, по желанию, в Германию или Америку.

И тронулось Сузаново. Вот тогда-то и получил отец предложение от одной немецкой семьи уехать с ними в Америку. Обещали золотые горы. Мол, там такому хозяину, как отец, будет где развернуться. И отец было совсем согласился. Когда он обнародовал свое желание уехать в Америку родным, в семье поднялся вой. Бабушка швырялась ухватами и кочергой, мама плакала навзрыд и обзывала отца дураком. Пока между ними шла борьба, кто кого "победит", вышел немцам запрет на выезд. Успели уехать те, кто всё бросил и отправился налегке. А кто хотел пристроить всё нажитое добро и получить за это деньги, с отъездом затянули и потом так и остались на месте. Но треть населения Сузаново лишилось. Вопрос отъезда нашей семьи в Америку сам собой отпал.

Так и прожили мы в нашей деревушке без названия до 1948 года. А по осени отцу предложили перебраться на центральную усадьбу, где ремонтировались зимой трактора, а лучше отца этого делать никто не мог. Недаром он за свой каторжный труд в годы войны, за свои золотые руки получил медаль "За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны".

Бабушка с нами ехать наотрез отказалась. Да и за хозяйством — корова, пяток овец, куры — нужно было присмотреть. С собой всё это не повезешь, потому что некуда было везти.

Переехали с небольшим домашним скарбом. Поселили нас в бараке. Одна комната, огромная, пустая, только в углу были свалены дрова и уголь для топки. Другая комнатка маленькая. В ней помещалась только родительская кровать и деревянные полати, где все дети спали вповалку. Жить было голодно, даже молока не было, корова — то осталась на старом месте.

Пожили мы так до весны и отец наш затосковал. Вечерами слышно было, как он жаловался матери:

— Не по мне эта жизнь. В мастерской гарь, с железной дороги гарь, даже дома от угля гарь. Давай, мать, уедем отсюда, да вот хоть в Кувай. Там директором совхоза наш друг, если что — поможет.

— Смотри, отец, — вздыхала мать, — тебе виднее. Скажешь ехать — поедем.

И такие разговоры продолжались нескончаемо, длинными зимними вечерами. А в начале марта отец пришел домой веселый, улыбающийся.

— Всё, мать, едем, — радостно сообщил он. — Собирай манатки, через неделю будет трактор с санями в Кувай, на нем и поедем.

Мать разохалась: — А как же дети, ведь учатся?

— Ничего, мать, там тоже школа есть, будут учиться.

Конец марта. На дворе уже сильно подтаивало, грачи прилетели. Вот в эту пору и отправились мы всей семьей в деревню Кувай на широких санях, прицепленных к трактору.

Мама уложила нас всех на перину, потом укрыла несколькими ватными одеялами до самых глаз. Иначе было не доехать. Одежонка-то у всех худая, на первом бы километре окоченели. Маму отец закутал в огромный зипун, а сам в куцей телогрейке, частенько спрыгивал с саней и бежал рядом с ними, чтобы согреться. Двадцать километров — путь для тихоходного трактора не близкий. Ехали больше трёх часов. Солнышко слепило глаза. Снег в степи лежал ещё нетронутый, только поверху отливал глянцевитой коркой. Как не покрикивала на нас мать, мы все же выползали из вороха одеял почти до половины и с жадностью глядели по сторонам. На белом снегу далеко видно. Вот рыжая лиса пробежала вдалеке, вот заяц выскочил из сугроба, а у стогов соломы, оставшихся в поле с осени, копошится темная масса. Оказывается, перепела. Их видимо невидимо.

Въехали на горку. Самая высокая точка на дороге. После неё будем только спускаться вниз. Трактор остановился и мы, как горох, посыпались с саней, размяться. Отец с наслаждением вдыхал свежий, чуть влажный воздух. Глаза у него молодо блестели. От открывшегося перед нами простора дух захватывало. Далеко внизу, между холмов, как в раковине, виднелась деревня. Из труб поднимались дымки. Всё дышало покоем.

Отец весело заговорил с матерью:

— Ну, мать, видишь, какой здесь простор?! Душа радуется! Вот построим себе дом, ещё как жить-то будем, хорошо!

Но мама почему-то не разделяла его восторга.

— Пока еще построим. А до этого, где жить будем?

— Ничего, найдется нам какой-никакой угол. Не пропадем!

И столько было уверенности в его голосе, что не поверить ему было невозможно.

Глава 4 ДОМ У ДОРОГИ

Исполнил отец свою мечту. Построил дом. После работы до полуночи трудился на стройке. До кровавых мозолей, до голодных обмороков. Мать не отставала в работе от отца. Вывели глинобитные стены, сделали перекрытие. Бабушка приходила к нам на несколько дней, выложить печь и голландку.

Поставил отец плетневый сарай, обмазали его глиной: можно было перегнать живность в новое жилище.

Перешли мы в новый дом глубокой осенью. Полы земляные, мебели никакой, кроме родительской кровати, глинобитные стены еще не высохли и в холодное время углы запотевали, по ним сочилась вода, а зимой промерзали. Топлива не было. Топили соломой. Она пыхнет и всё. Пока топишь — тепло, как перестанешь подбрасывать в ненасытную топку, так сразу же всё остывает.

Мы, дети, спали на полу, засыпанном ворохом соломы, укрывшись всем, что только можно найти в доме.

Кое-как перезимовали. На другой год полегче стало. Кизяку на топку заготовили, на растопку заготовили сушняка, который собирали по берегам речки.

За лето стены просохли. Крышу вывели, покрыли соломой, настелили деревянные полы. Совсем хорошо стало.

Наш дом стоял особняком, на пустыре, у самой дороги. И с первой же зимы, как мы в нем стали жить, сделался своеобразной "гостиницей" для проезжих. В те пятидесятые годы, зимой обычно, передвигались из деревни в деревню на тракторах с прицепленными широкими санями. Зачастую за день и не доезжали до места. В лютые морозы или метель, к нам нередко стучали в окно, просили пустить обогреться, а то и переночевать. У отца ни для кого отказа не было. Каждого он привечал с неизменной открытостью и радушным гостеприимством.

Наша семья сама жила голодно, (шутка сказать — пятеро детей), а все же делилась с проезжими последней черствой лепешкой, последней миской пустых щей.

Мама, бывало, заворчит, мол, самим есть нечего, но так, чтобы отец не слышал. Ворчать ворчала, а сама меж тем доставала из печи чугунок с варевом, налаживала самовар, бросала на пол охапки соломы для постели. Обогретые люди тоже в долгу не оставались. После их отъезда мать в сенях находила то замерзшую буханку хлеба, то с пригоршню муки или крупы, а иногда даже такую редкость по тем временам — несколько кусочков комкового сахара. Его потом отец колол ножом на тоненькие пластинки и раздавал нам — детям. А мы, положив эти кусочки в рот, наслаждались необычным для нас вкусом.

Добрая молва о "доме на дороге" быстро обежала все окрестные села. Уже наступили другие времена. Тихоходный транспорт уступил место машинам, заснеженные дороги регулярно чистились бульдозерами, а у нашего дома всё равно нередко останавливались, не для того, чтобы погреться или переночевать, а просто передать от кого-то привет, записку или немудреный гостинец.