Аурел Михале - Тревожные ночи

• Название: Тревожные ночи
• Автор: Аурел Михале
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1961

В сборнике рассказывается о мужественной борьбе румынского народа в самый ответственный период его истории — в канун и после вооруженного восстания 23 августа 1944 года.

В ярких, полных драматизма эпизодах, повествуется о том, как румынская армия, повернув оружие против гитлеровской Германии, плечом к плечу с Советской Армией сражалась на равнинах и в горах Румынии, Венгрии и Чехословакии.

С большим мастерством Аурел Михале рисует духовный облик бойцов, сержантов, рядовых офицеров, показывает рост их самосознания, их тяжелые раздумья и веру в светлое будущее своей страны.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Некоторые солдаты, бросив винтовки, сели на краю воронки от снаряда и стали спокойно ожидать прихода советских войск.

— Зря бежим, — сказал один из них. — Все равно они где-нибудь настигнут нас.

К тем, кто сидел на краю воронки, подходили все новые и новые группы и подсаживались к ним. Скоро у воронки собралось человек сто. Однако большинство солдат, неодобрительно покачивая головами, продолжали шагать в сторону, противоположную фронту, к себе домой. Я стоял в нерешительности и смотрел вслед уходившим. Они гуськом двигались по тропинке, которая вела к шоссе. Мне тогда было совсем безразлично: оставаться на месте или уходить. И все же я торопливо зашагал вслед за остальными.

Таким образом, к полудню я оказался в общем потоке отступающих. Двигались мы по тыловым дорогам бывшего участка фронта: Яссы — Тыргул Фрумос. Я устроился верхом на стволе тяжелого артиллерийского орудия, затесавшегося в колонну бежавших на запад немцев. Хорошо еще, что тогда погода была теплая! С неба, такого ясного, словно оно было вылито из голубого стекла, нещадно палило солнце, накаляя землю и воздух. Пыль, как белый дым, окутывала колонну.

Дороги, канавы, выжженные летним зноем поля, по которым брели разрозненные гитлеровские части, были сплошь изрыты снарядами. Огромные глубокие воронки еще дымились. Возле них валялись трупы людей, лошадей, разбитые машины, орудия, повозки. Подбитые немецкие тяжелые танки с черными крестами на броне при свете летнего солнца полыхали яркими факелами. Перевернутые автомашины, подбитые советской авиацией, трещали и корчились в пламени, распространяя вокруг тяжелый запах горящей резины. Повсюду в толстом слое пыли валялись разбросанные патроны, пулеметные ленты, высыпавшиеся из разбитых ящиков гранаты, мины, снаряды.

То тут, то там, особенно по обочинам дороги, возвышались груды немецких винтовок. Это были винтовки тех самых гитлеровских солдат, перед которыми некогда трепетала вся Европа… Теперь же трупы этих солдат в серых мундирах, в пятнистых потускневших стальных касках валялись вперемежку с трупами лошадей под машинами, танками, в канавах и на обочинах шоссе.

К полудню отступление стало более затруднительным: шоссе было забито остатками немецких полков и дивизий, которые ночью в панике бросили фронт. Окутанные облаками пыли, по шоссе мчались легковые машины, мотоциклы, танки, грузовики немецкой моторизованной пехоты, шли разрозненные саперные и кавалерийские части. Иногда сквозь колонну проходила вереница тяжелых орудий. Их тащили высокие мощные шестиколесные тягачи или покрытые пеной лошади, запряженные цугом, которые больше топтались на месте, чем продвигались вперед. Колонна, словно гигантский червь, громыхая и фыркая, медленно продвигалась вперед. Оглушительно и тревожно звучали автомобильные гудки. Нетерпеливо трещали мотоциклы, глухо позвякивая металлическими частями, поднимая за собой тучи пыли, подпрыгивали на рытвинах орудия, ревели и вздрагивали двигавшиеся по середине шоссе сорокатонные танки, подминая все на своем пути. Временами из этого шума долетали отчаянные крики перепуганных людей, душераздирающее ржание лошадей, обрывки команд и отдельные винтовочные выстрелы.

Все было окутано гигантской желто-золотистой тучей липкой пыли. Спустя несколько часов колонна настолько уплотнилась и разрослась, что ее уже не вмещала лента шоссе. Пехота и кавалерия двигались теперь преимущественно по полю, рядом с дорогой.

Нас догнали даже те немцы, которые, не успев сесть на умчавшиеся ночью грузовики, шли пешком от самой передовой. В их глазах еще стоял смертельный ужас, они обезумели от страха и кипели жаждой мести за то, что их бросили на произвол судьбы. Многие немцы шли без мундиров, без касок и даже без оружия. Двигаясь вдоль обочины, они время от времени пугливо озирались. Разве могли они противостоять всеуничтожающему урагану огня и железа наступающих советских войск. Какой-то парнишка с растерянным лицом и печальными глазами, прихрамывая, бежал рядом с группой солдат. На нем была белая с короткими рукавами рубашка. Одна нога его была обута в сапог, на другую он, видимо, не успел натянуть его и шагал прямо в носке. Какой-то толстый унтер с опухшим, багровым лицом ехал верхом на тощей лошаденке, готовой вот-вот рухнуть под тяжестью его грузного тела, и все время бил ее рукояткой пистолета по голове.

Внезапно перед этим беспорядочным потоком охваченных паникой людей и ревущих машин появилась немецкая танкетка. Орудие, на стволе которого я, прижавшись к броне, ехал с самого рассвета, остановилось. На танкетку поднялись немецкий офицер и несколько солдат с серыми от пыли лицами; они открыли огонь из автоматов поверх колонны. Затем офицер, размахивая рукой, стал отдавать приказания:

— Машины и танки направо! Повозки и артиллерия налево! Кавалерия и пехота на поле!

Колонна остановилась и глухо заволновалась. Скопище машин и людей стало обретать какой-то порядок; справа прошло несколько грузовиков, набитых немцами, слева — несколько румынских повозок с верхом из мешковины, за ними орудие, на котором ехал я. Но в этот момент на большой скорости прорвалось вперед несколько немецких танков. Не обращая внимания на отчаянные крики офицера, они отбросили танкетку в сторону и промчались мимо орудий и повозок, застрявших в кювете. В колонне вновь началась давка, беспорядок, слышались крики людей.

Увидев это, ездовые шестерок лошадей, тянувших орудия, дернули поводья и галопом понеслись мимо повозок.

Таким образом, наше орудие оказалось в самой середине немецкой колонны. Мне стало не по себе… «Кто знает, куда немцы направят колонну?» — подумал я. Однако вскоре я успокоился: в колонне стали мелькать разрозненные группы румынских солдат. Они пробирались между машинами и орудиями. Чаще всего, перейдя кювет с левой стороны шоссе и вытянувшись цепочкой, они быстро шли вперед по краю поля, оставляя нас позади. Теперь не было смысла ехать ни на орудии, ни на повозке, ни на машине: колонна все равно ползла, как улитка. Я все время порывался бросить артиллеристов и присоединиться к тем, кто пробирался полем. Однако на ногах далеко не уйдешь, а тут худо-бедно, но едешь. Прошло уже часов десять, как я, повесив винтовку на шею, ехал верхом на стволе орудия.

Но вот от колонны отделилась группа румынских солдат человек в пятнадцать — двадцать. Они перебрались через кювет и быстро зашагали по обочине, стараясь не отставать от шедших впереди нескольких солдат, на лицах которых была написана решимость. Присмотревшись, я увидел среди них своего односельчанина, сына Бэлаши. Я проворно соскочил со ствола орудия и, стараясь не потерять их из виду, побежал по кювету.

— Митрицэ! Земляк!.. Сержант Бэлаша! — кричал я.

Митрицэ Бэлаша, как и вся его родня, был маленького роста, коренастый и очень подвижный. На его лице оливкового цвета особенно выделялись живые, черные с искоркой глаза. Каска была сдвинута на затылок, в руке он держал автомат, на боку висел ранец. На нем был зеленовато-серый вылинявший парусиновый мундир, расстегнутый до пояса; узкий ворот военной рубашки был распахнут; с пыльного лба, с висков, с разгоряченных щек тонкими струйками стекал пот.

— Куда вы идете, Митрицэ? — запыхавшись от бега, спросил я его.

Он остановился и в недоумении смотрел на меня, пока я не подбежал ближе. Тут лицо его внезапно просветлело.

— Дядя Костаке! — удивленно воскликнул он. — Спасся?!

— Бежал вот с этими пушкарями! — смущенно ответил я.

Митрицэ посмотрел вслед удалявшимся товарищам и зашагал вдоль кювета, чтобы нагнать их. Я тоже двинулся за ним по кювету.

— Так куда же вы идете? — обиженно переспросил я его. — Ты что, не слышишь, что ли?

— Домой, дядя Костаке, — не останавливаясь, ответил он. — Домой!.. Айда вместе! С нами господин младший лейтенант Гиня… Он нас до самого села доведет!

Митрицэ подал мне руку, помог вылезти из кювета, и мы побежали догонять идущих впереди людей. Рядом на дороге гудела и ползла немецкая колонна, вся окутанная пылью. А за нами по обочине, растянувшись длинной разорванной цепочкой, двигались румынские солдаты…

* * *

Всю вторую половину дня мы продолжали шагать рядом с колонной немцев, которая под натиском наступающих советских частей стала еще плотнее. Все чаще и чаще мы обгоняли застрявшие в сутолоке, набитые немцами грузовики, легковые машины, танки. Иногда идущие в колонне немцы грозили нам кулаками или пистолетами. Они ругались, обвиняя нас в прорыве фронта. В этом, конечно, была доля правды. Однако мы находились у себя на родине. Война нам осточертела, мы были сыты ею по горло. И угрозы немцев разжигали в нас лишь накопившуюся против них злобу и ненависть.

Временами, когда угрозы казались им недостаточными, они, словно испытывая наше терпение, выпускали над нашими головами короткие автоматные очереди. Но мы делали вид, будто не замечаем этого. Да и до того ли нам было! Мы думали о доме, о женах, о наших детях; вот уже четыре года, как мы покинули родной очаг. Теперь, когда, казалось, рушился весь мир, судьба наших близких беспокоила нас больше всего. Вдруг пули просвистели где-то рядом, и мы невольно пригнулись.