Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

• Название: Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
• Автор: Рустам Гусейнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Только теперь вдруг понял отец Иннокентий, почему в начале разговора спросил его Сергий о Никоне.

- Простите, владыко, - сказал он, помолчав немного. - Вы правы, конечно - я пребывал в заблуждении. Спасибо за то, что вразумили меня, - и он поднялся со стула, так и не притронувшись к чаю. - Простите еще раз, что обеспокоил. До свидания.

- Присядьте-ка, - остановил его Сергий, помолчал немного, и взгляд его, которым ни на секунду не отрывался он от отца Иннокентия, смягчился слегка. - Лицо мне ваше, батюшка, как будто не совсем незнакомо. Могли мы с вами раньше встречаться где-нибудь?

Отец Иннокентий кивнул.

- На Поместном Соборе, владыко. Однажды беседовали мы даже - в отделе "Благоустроения приходов". А сам я вас еще и из детства помню - из Петербурга. Отца моего - пресвитера Николая Смирнова - пригласили тогда разговляться на Пасху к вам в академию. И меня он с собой взял. Году это в девятьсот втором, кажется. Вы тогда первый год еще ректором были.

- В девятьсот первом, значит, - поправил Сергий, помолчал. - Вы чаю-то выпили бы.

Дрожащей заметно рукой отец Иннокентий взялся за подстаканник, поднес к губам.

Минуту или две молча пили они чай.

- Все будет еще, отец Иннокентий, - сказал вдруг Местоблюститель, глядя в глаза ему очень серьезно. - Все будет еще, поверьте. Надо только выстоять во что бы то ни стало.

Глава 13. ПИСЬМО

Дождь пришел на город с востока. Тучи надвинулись уже в темноте, невидимые на ночном небе. В несколько минут съедены были и луна и редкие звезды. Словно бы осторожничая, словно бы на ощупь проверяя город во тьме, упали первые капли. Но сразу за тем, как бы убедившись в податливости его, дождь овладел Зольском уверенно и без остатка. Дождь начался ровный, обильный и скучный. Зашумели кроны деревьев, зажурчали струйки по водосточным трубам, быстро намокла земля, в неровностях улиц родились первые лужи. Вера Андреевна поняла, что спешить ей уже бесполезно.

Она проделала немалый маршрут в этот вечер. От дачи Степана Ибрагимовича, от юго-западной окраины Зольска, дошла она с Харитоном и беспокойной мамой его до северной черты города, где между кладбищем и заводом, в одном из домов недавней постройки помещалась квартира Харитона. Она помогла ему уложить в постель Зинаиду Олеговну, с которой успела познакомиться дорогой и, кажется, даже понравиться ей. Увещеваний и уговоров ее, во всяком случае, уже в квартире старушка слушалась гораздо охотнее, чем сыновних.

Она не разрешила Харитону провожать себя, и одна пошла безлюдными темными улицами домой - в восточную половину Зольска. Дождь начался, когда она проходила кладбище. Грунтовые улицы быстро развезло, на туфли ее налипла грязь. Лаяли собаки из-за заборов, мимо которых проходила она. Через дорогу сиганула ей наперерез шальная кошка - цвета было не разобрать.

Вера Андреевна думала о Паше. Заново вспоминала она "отчаянную историю" его, и сердце ее болело. Ей приходили в голову слова, которые могла бы она сказать ему. Ей показалось вдруг, она увидела брешь в Пашиной жестокой логике. Умышленно или случайно он соединил в одно два различных, в общем, понятия: атеизм и эгоизм. Из того, что Бога нет, из того, что ждет меня небытие, вовсе еще не обязательно следует, что я есть единственно значимое в этом мире, что не существует для меня более никаких человеческих ценностей. Этот жуткий Павел Кузьмич - был не атеист только; может быть, даже и не атеист вполне, а эгоист, и логика его была логикой эгоиста прежде всего.

Но главное здесь даже не в логике. По схоластической схеме, может быть, и в самом деле выходит, что "если Бога нет, то все позволено". Чисто умозрительно атеист не должен делать добро, потому что для него оно иррационально, бессмысленно. И наоборот, христианин не может как будто бы творить зла - ведь если есть вера в вечную жизнь и высший суд, зло в свою очередь становится иррациональным, невыгодным. Но разве мало на свете по-настоящему добрых атеистов? И разве мало зла принесли в этот мир "во имя Христа" искренне считающие себя христианами?

Вот, скажем, Аркадий Исаевич - кажется он вполне, атеист, а разве можно представить себе добрейшего его человека.

Просто нужно понимать, что философские теории и человеческая жизнь - очень разные вещи. Сравнительно немногие люди подчиняют свою жизнь теории. Кроме всех и всяческих теорий, есть человеческое сердце, а для него естественна тяга к добру. По существу, единственное, что способно заглушить эту тягу - как раз и есть подчинение человеческой жизни идее. И, если заглянуть в историю, то наибольшее зло приходило именно от таких людей - от фанатиков той или иной теории, веры.

Ведь и атеизм на самом деле есть не отсутствие веры, как кажется самим атеистам, но вера во вполне определенную схему мироздания. И, если задуматься, то вера гораздо более слепая, чем вера в Бога, потому что атеистическая схема - схема, в которой отсутствует Высший Разум, настолько много оставляет заведомо неразрешимых вопросов о мире и о нас самих, что, по-существу, во много раз более фантастична в сравнении с любой другой, предполагающей наличие более высокой формы жизни, чем человек.

Паша правильно сказал сегодня: фанатик, "сильный человек" - это тот, кто действует до конца согласно своим убеждениям. Но такие люди, к счастью, исключение, а не правило. Поэтому судить о человеке нужно не по убеждениям его, а по делам. И можно, наверное, сказать, что добрый атеист - уже и не атеист вполне, также, как зло творящий христианин - не христианин, какие бы теории ни выстраивались у него в мозгу.

По асфальтовой мостовой Советской улицы журчали быстрые ручейки.

Вера Андреевна неважно чувствовала себя. Выпитая напоследок водка выветрилась, оставив по себе боль в виске. Было совсем не весело после этого праздника. Насквозь промокшая, очень уставшая, свернула она, наконец, на Валабуева, затем - во двор к себе. Зайдя в подъезд, разулась и с туфлями в руках поднялась по холодным ступеням.

Войдя в квартиру, сначала прошла она в ванную и отмыла грязь с каблуков. Голова, когда нагибалась она над раковиной, болела уже не только в виске, но и где-то позади левого глаза. Отперев свою комнату, она не включила свет, не сняла даже промокшего платья, а сразу легла на кровать, поверх покрывала, болью в подушку. Дождь за окном на слух то стихал чуть-чуть, то пускался пуще прежнего. Поскрипывал фонарь над подъездом забытый всеми в ненастьи, привычно жаловался самому себе на что-то.

- Бестолковый какой-то день, - прошептала Вера Андреевна, стараясь представлять себе, как по каплям просачивается в мякоть подушки боль из виска.

Невозможной была мысль о том, что придется еще вставать и раздеваться, прежде чем уснуть.

Часы у Борисовых пробили полночь. "Так еще рано, подумала она. - Завтра высплюсь. Завтра воскресенье. Слава Богу, что завтра воскресенье." Она вздохнула и стала повторять про себя, что надо вставать, обязательно надо вставать, не то она уснет в мокром платье и наверняка простудится. Надо вставать.

- Надо вставать, - прошептала она уже во сне, а в дверь тихонько постучали.

- Вера Андреевна.

Мелькнули и остались во сне какие-то лица, непонятые слова...

- Да, Аркадий Исаевич, - сказала она, вздрогнув. Заходите. Свет, если можно, не включайте только.

Фигура старика в нерешительности замялась на пороге.

- Вы уже спите? - спросил он, вглядываясь в темноту.

- Нет, нет, заходите.

Прикрыв за собою дверь, осторожно ступая, Эйслер прошел к столу. Тихонько отодвинув стул, присел, еще, по-видимому, не различая Веру Андреевну в темноте. Она тем временем теснее подобрала к себе колени, поежилась и совсем проснулась от этих движений.

Аркадий Исаевич помолчал минуту.

- Ну, что хорошего видели вы на этом дне рождения? спросил он затем.

Он нередко заходил к ней так вот по вечерам, чтобы посидеть полчасика, поговорить о разном. Чаще всего, замечала Вера Андреевна - это случалось, если за окном шел дождь или снег. Должно быть, он чувствовал себя одиноким в такие вечера, должно быть, одолевали его какие-нибудь ненастные мысли, и он все ходил по своей комнате от окна к двери. Ей слышно было его шаги, и она наверняка уже знала, что через сколько-то времени он постучится к ней. И когда действительно он стучался и заходил, то сначала никак нельзя было поймать его взгляд. И начинал он разговор почти всегда одинаково:

- Ну, что хорошего приключилось с вами за день?

Или:

- Ну, что хорошего видели сегодня в Зольске?

Слабый свет фонаря за окном освещал теперь половину его лица, от этого казалось оно совсем старым.

- Хорошего было мало, - сказала Вера Андреевна. Фейерверк, впрочем, был хороший.

- Неужели фейерверк? - удивился Аркадий Исаевич.

- Да, там был фейерверк, и даже цыгане.

- На широкую ногу справляли. Ну, что же, человек заслуженный, может себе позволить.