Кэндзабуро Оэ - Эхо небес

• Название: Эхо небес
• Автор: Кэндзабуро Оэ
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01342-9

В центре романа крупнейшего современного японского писателя Кэндзабуро Оэ — история жизни Мариэ Кураки, на долю которой выпадают испытания, заставляющие вспомнить об античных трагедиях.

Повествование ведется от лица писателя К., за образом которого стоит сам автор, а круг тем, им затронутый, отсылает читателя к классическим произведениям европейской и русской литературы, поднимающим важнейшие вопросы бытия.

(задняя сторона обложки)

Кэндзабуро Оэ (р. 1935) — писатель, имя которого уже давно известно не только в Японии, но и во всем мире. Его мастерство отмечено целым рядом высших японских и международных наград, в том числе Нобелевской премией по литературе (1994).

Темы, затронутые в романе «Эхо небес», по-настоящему глубоки и даже болезненны. За внешней лаконичностью стиля и сдержанной авторской интонацией стоит полный изумления и горечи рассказ о жизни молодой красивой женщины Мариэ Кураки. Ее судьба выткана столь причудливо, что читатель вслед за автором застывает в священном ужасе пред волею небес, в которой слышатся отголоски античных трагедий.

Здесь переплетены экзистенциальные мотивы и тема чувственного влечения, взаимоотношения родителей и умственно отсталых детей и вопросы веры, безысходность неизлечимой болезни и размышления о грехе и искуплении. Многочисленные отсылки к русской и европейской классике включают эту книгу в контекст всей мировой литературы, а повседневный человеческий опыт граничит с мифологией.

---

Митио ушиб спину, но выше пояса не было ни царапины. Признаков перелома ног тоже не было, как не было ни порезов, ни ран. Ни капли крови. Когда я приехал в больницу, куда его отвезли, и увидел его распростертым на койке, первое, о чем я спросил у доктора: нет ли травм мозга. Он заверил меня, что, хотя томограмма еще не сделана, голова, по всем признакам, не пострадала. Я тут же сообщил обо всем Мариэ и только потом стал дозваниваться до второй жены, с которой тогда состоял в браке.

Здесь же, в больнице, выяснилось, что Митио больше не встанет на ноги. Его отправили в университетскую клинику, сделали целую серию исследований и, прежде чем перевезти домой, сообщили ему о необратимых переменах в его организме. Поначалу он как-то равнодушно отреагировал на то, что паралич будет его пожизненной ношей. Но перестал шутить и проказничать, как это было свойственно ему раньше (он был смышленым парнишкой и ему нравилось всех смешить), а сделался похож на человека, следящего за актером, который играет его в спектакле, — именно у этого актера была теперь парализована вся нижняя часть тела и именно актер должен был научиться все делать по-новому. Он был очень спокоен и необычно тих. Полностью отрешился от меня и не выказывал никакой радости, даже когда приходили Мариэ и Мусан.

По сравнению с тем, что произошло потом, невольно кажется, что в тот период Митио примирился со своим положением. Рассказал то, о чем прежде не проронил ни звука. Как стал предметом из девательств для большого мальчика, который ездил в школу тем же автобусом, что и он, как однажды поехал на целый час раньше, только чтобы избежать встречи с этим мальчиком, и его классная воспитательница увидела, как он стоит на игровой площадке, скрестив на груди руки, и, задрав голову, смотрит на крону тюльпанного дерева. Когда я снова пойду в школу, говорил он, этот большой мальчишка уже закончит там учиться, и больше не нужно будет бояться его на автобусной остановке. И все-таки именно в это время он начал передвигаться в инвалидной коляске, которую мы для него купили, так что скорее всего понимал, что именно так будет добираться в школу, когда сможет туда вернуться, и знал, что об автобусах речь больше не идет…

И все-таки, когда пришло время всерьез заняться реабилитацией, тренируя под руководством врача те мускулы, которыми он в состоянии был управлять, Митио вдруг уверенно заявил, что этот паралич не навсегда, а раз придет день, когда он встанет и пойдет, то незачем учиться управлять инвалидным креслом. Врач напрямую объяснил ему, что паралич пожизненный, надо принять эту мысль и постепенно к ней привыкнуть, но это было слишком тяжело для мальчика его возраста, и несколько дней он пролежал, закутавшись в одеяло, отказываясь разговаривать со всеми и в первую очередь с женщиной, которая была тогда моей женой. Они всегда не слишком ладили, но теперь стало еще хуже. Больше я не скажу о ней ничего, но иногда, возвращаясь домой после позднего совещания, я слышал приглушенные всхлипы из комнаты Митио.

В то лето Мариэ впервые за долгое время предложила опять свести мальчиков вместе, и я повез Митио в Идзукогэн, где находился летний дом семьи Кураки и где Мариэ и Мусан уже ждали нас. Семья Кураки владела строительной компанией, и мать Мариэ переделала дом, что позволяло Митио свободно добираться всюду в своем кресле на колесиках и пользоваться туалетом. После несчастного случая он был все время подавлен и раздражен, но в Идзу, имея большую свободу передвижения и возможность снова общаться с матерью и братом, опять стал похож на себя прежнего, шалил и смешил, как не бывало уже давно.

Мы нередко поднимались на травянистые склоны Лысой горы, так странно выделявшейся среди гор, заросших кустарником, что Митио говорил: «Наверно, поставили шутки ради». Гуляли среди земляничных деревьев, вдоль выстроившихся в ряд летних вилл, а потом, хоть толкать кресло было и нелегко, спускались вниз рощей, где дубы, камелии и химэй-удзурии цеплялись корнями за тонкий слой почвы, сквозь который в некоторых местах проглядывал камень, и добирались до гигантских валунов, которые идут вдоль вьющейся береговой линии в сторону Ёгасаки.

Физически Мусан был развит сильнее, чем большинство детей его возраста, поэтому там, где холмы были пологими, а дорога мощеной, и он мог толкать кресло Митио. Возможность помогать младшему брату вызывала в нем чувство гордости. Тропа, шедшая поверху зигзагообразных отвесных скал, была проложена, как только начали осваивать эту часть побережья, но, судя по всему, потом работы приостановились. Аккуратно мощенная плиткой дорожка оставалась довольно опасной. Там, где она неожиданно поворачивала, не было никакого ограждения, а внизу, под ногами, волны лизали камень.

Отчасти поэтому я предложил ходить не туда, а на пляж, но Митио и слышать не хотел об этом. Я понимал его нежелание раздеваться до плавок — он очень болезненно реагировал на свои высохшие ноги, — но его было не уговорить даже на то, чтобы просто спуститься на мягкий песок, полосой тянувшийся вдоль океана. Несмотря на все это, Митио нравилось в Идзу, а Мусан, знавший, что умственное развитие брата намного превышает его собственное, получал необыкновенное удовольствие, оттого что, благодаря физической силе, может ему помогать.

Именно эта поездка в горы Идзу определила место будущей трагедии, но пока еще рано говорить об этом. Вернувшись в Токио, я обнаружил, что жена меня бросила. Какое-то время мы оставались вдвоем с Митио, а потом перебрались в дом, где жили Мусан и Мариэ.

В наш первый совместный вечер теща мягко спросила за обедом: «Ну и как сейчас твои ноги, Митио?» В ее голосе, безусловно, звучали любовь и ободрение, но вопрос был бессмыслен, и Митио отреагировал на него с открытым презрением. Главное тут то, ответил он холодно, что, принимая во внимание государственные законы и проблемы с транспортом, у меня нет возможности выбрать среднюю школу, хотя именно это определяет будущую судьбу. Затем, охваченный ненавистью к издевавшемуся над ним мальчишке, о котором до того времени он почти не упоминал, объявил, что поступит на юридический факультет, выдержит адвокатский экзамен и сумеет-таки засудить негодяя. И когда Мариэ спросила: «А разве к этому времени не истечет срок давности?» — схватил перочинный нож, подаренный ему бабушкой (это был сувенир, привезенный ей мужем из Америки), и швырнул в нее, целясь так точно, что задел ухо, но, к счастью, ножик был сложен.

Вскоре после этого происшествия мать Мариэ скончалась; до сих пор с болью думаю, как она умирала, изнемогая от тревоги за обоих внуков. А потом наступило лето, первое после того, как мы, четверо, снова соединились, и произошло нечто бесконечно более страшное — то, что вы знаете из газет и телепередач. Это случилось в первую неделю школьных каникул. В тот день мне не нужно было идти на работу, и когда я проснулся — поздно, так как накануне выпил лишнего, — Мариэ была в панике: Мусан, Митио и инвалидная коляска исчезли. В поисках их она уже несколько раз обежала вокруг дома и, хотя день был прохладным, вернулась вся в поту, с прядями влажных волос, прилипшими к побледневшему лбу, и странно побелевшим ртом.

Несколько раньше мы позволили Мусану катать Митио вокруг квартала, но только при условии ни в коем случае не переходить через улицу. Обычно Мариэ шла вместе с ними, но Митио умел руководить Мусаном; знал, как заставить его слушаться, лучше, чем кто-либо в семье.

Однажды, когда они были без Мариэ, с Мусаном случился легкий припадок эпилепсии. «Мусан вдруг молча остановился, — рассказывал нам Митио, — я подумал: ну, если сейчас упадет, мы пропали.

Я испугался, жутко испугался. А потом понял, что кресло для него — поддержка; он нажимает на ручки, а оно чуть-чуть двигается вперед. Я подождал немного и, когда понял, что Мусан вроде бы пришел в норму, сказал: „Отлично, а теперь давай домой“, и он ответил: „Прости, что тебе пришлось ждать“. И на обратном пути вел себя даже осторожнее, чем обычно, все время строго придерживался правой стороны».

Пока мы прочесывали окрестности, Мариэ рассказала, как в последнее время заметила, что Митио старался побольше быть рядом с Мусаном и казалось, они говорили о чем-то важном, но когда она спрашивала, о чем у них речь, ответа не получала. В последние два-три дня Мусан, отказываясь слушать брата, затыкал пальцами уши. Это бесило Митио, но он не прекращал своих попыток и, раскрасневшись от злости, с несвойственным ему невероятным терпением продолжал что-то втолковывать брату, однако, увидев, что Мариэ наблюдает за ними, сразу же замолкал.

И еще. На одном из еженедельных занятий по реабилитации его отругали за нежелание как следует стараться. Молодой врач явно хотел подстегнуть его, но слишком уж обрушился на мальчика, без конца повторяя: раз уж ты стал пожизненным инвалидом, то должен найти в себе силы принять это и справляться с этим. Скорее оглушенный, чем озлобленный, Митио оставался подавлен на всем пути от больницы до дома…