Василий Сахаров - Степные волки

• Название: Степные волки
• Автор: Василий Сахаров
• Жанр: Фэнтези

Что делать, когда твоей страны больше нет, а в родной степи стервятники на трупах твоих родичей жируют? Что делать, если в столице, некогда славной и сильной державы, сидит враг? Что делать, если осталось только трое мальчишек против огромных вражеских армий? Следуя за пророчеством, вернуться на родину и победить, иного пути, молодые волки, последние степные "бури", не видят. Вперед, разорви врагу глотку! Верни своему народу свободу!

---

Звенислав и я заходим в барак, ждем Сияну. Она входит, прислоняется к деревянным доскам стены и, украдкой, смахивает с глаз слезы. Мы подходим к ней и я спрашиваю:

— Сияна, солнышко, что случилось?

Она насупленно молчит и смотрит на нас исподлобья. Звениславка обнимает ее за плечи, прижимает к себе и, как малыша неразумного, гладит по голове.

— Успокойся, — шепчет он. — Мы с Пламеном тебя в обиду не дадим.

— Как же, — всхлипывает она. — Они вон какие, бугаи, а вы, еще мальчишки совсем.

— Зато крепкие, — говорю я. — Любого за тебя сломаем.

— Это точно, — поддакивает Звенислав. — Что они сказали?

Девчонка успокаивается и, шмыгая покрасневшим носом, говорит:

— В домик к себе звали. Кормить обещали хорошо и приодеть. Сказали, чтоб до послезавтра решилась, иначе силой возьмут, а потом в портовый бордель мамаши Ритоны продадут.

Наклоняюсь к уху Сияны и шепчу:

— Тебя никто не тронет, обещаю. Завтра в ночь они в кабак пойдут, а там их наши друзья встретят.

Понимаю, что вру девчонке, ведь нет у нас никаких друзей, но так спокойней. Мы сами все сделаем, давно к этому готовимся, но ей этого знать совсем не надо. Сияна недоверчиво смотрит на нас, но мы делаем значительные лица, по крайней мере пытаемся и, она, хмыкнув, уходит в свой угол.

Мы молчим, обсудить проблему можно завтра, а пока, надо выспаться. Закрываю глаза, но сна нет. В голову опять лезут воспоминания о прежней жизни, какие-то рваные клочья. Сколько мне было, когда нас привезли сюда? Лет пять, может быть около шести, именно так записано в приютской метрике. Пытаюсь сосредоточиться, прорваться сквозь вязкий туман застилающий память и, вновь, не получается. Муть, серая и непробиваемая, и только разрозненные куски, обрывки и клочья.

Вот отец, одетый в пластинчатый доспех, равный которому я и у стражников герцога не видел. Он ранен в левую руку, но в его правой, грозно и смертельно опасно блестит обоюдоострый меч. Вижу его со спины, и он кричит кому-то: — "Булан, спаси детей! Сбереги их! Надеюсь на тебя, друже!" Все, больше ничего, и только ощущение рук, крепких, сильных и надежных. Эти руки держат меня малыша, а мне так радостно на душе, и хочется, чтобы это не кончалось никогда.

Открываю глаза, темно, и только такие же мальчишки как и я, мирно посапывают вокруг. Вновь закрываю глаза и пытаюсь вспомнить мать, но и здесь, только одно воспоминание. Глаза, добрые и, в тоже самое время, серьезные, полные какой-то непонятной мне решимости. Напрягаюсь и вижу только ее глаза, полностью черные и глубокие как бездонное озеро, а еще я слышу слова, которые размеренно, в неведомом завораживающем ритме, звучат в моей голове. Впервые слышу их и пытаюсь запомнить все, ничего не упустить:

"Ложилась спать я, внучка Сварожья Чара, в темную вечернюю зорю, темным-темно. Вставала я, внучка Сварожья Чара, в красную утреннюю зорю, светлым-светло. Умывалась свежею водою, утиралась белым платком. Пошла я из дверей во двери, из ворот в вороты, и шла путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров. От Окиан-моря узрела и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, а в чистом поле узрела и усмотрела, стоит семибашенный дом, а в том семибашенном доме сидит красная девица, а сидит она на золотом стуле, сидит, уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, внучка Сварожья Чара, в семибашенный дом, смирным-смирнехонько, головой поклонилася, сердцем покорилася и заговорила:

К тебе я пришла, красная девица, с просьбой о сыне моем, внуке Свароговом Пламене. Возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички в правую руку, обрежь ты у сына моего Пламена, белую мякоть, ощипи кругом него и обери: скорби, недуги, уроки, призороки, затяни кровавые раны чистою и вечною своею пеленою. Защити его от всякого человека: от бабы-ведуньи, от девки простоволосой, от мужика-одноженца, от двоеженца и от троеженца, от черноволосого, рыжеволосого. Возьми ты, красная девица, в правую руку двенадцать ключей и замкни двенадцать замков, и опусти эти замки в Окиан-море, под Алатырь камень. А в воде белая рыбица ходит, и она бы те ключи подхватила и проглотила, а рыбаку белую рыбицу не поимывать, а ключов из рыбицы не вынимывать, а замков не отпирывать. Не дужился бы недуг у сына моего внука Сварогова Пламена, по сей день, по сей час. Как вечерняя и утренняя заря станет потухать, так бы и у него, добра молодца, всем бы недугам потухать, и чтобы недуг не дужился по сей час, по мое крепкое слово, по мой век.

Заговариваю я сына своего, внука Сварогова Пламена, от мужика-колдуна, от ворона-каркуна, от бабы-колдуньи, от старца и старицы, от жреца и жрицы. Отсылаю я от него, добра молодца, всех по лесу ходить, игольник брать, по его век, и пока он жив, никто бы его не обзорочил и не обпризорил."

Мягкий и завораживающий голос той, которая выносила меня под своим сердцем, смолкает, и я, все же проваливаюсь в глубокий и спокойный сон. Мне кажется, что я качаюсь на мягких и теплых волнах, согретых ласковым солнцем. Куда-то падаю, так медленно и неспешно, а потом взмываю ввысь, под самые облака. Так хорошо, как не было никогда.

— Подъем, уроды! — вырывает меня из объятий сна, гнусавый, но тем не менее громкий, голос воспитателя Гильома. Вскакиваю и мчусь на выход, но видно, сон медленно отпускал меня, и я оказываюсь последним. Воспитатель замахивается ногой, я изворачиваюсь так, чтобы удар ногой прошел вскользь, и у меня это получается. Боли практически нет, а Гильом, досадливо сплевывает и шипит мне вслед:

— У-у-у, змееныш, верткий…

День начинается как обычно: хозработы во дворе приюта, на завтрак баланда и распределение на работы в город. Нам с другом выпадает порт, без разъяснений, прибыть к мастеру-такелажнику Громину на пятый причал. Порт далеко, половину города пройти надо, а идти приходится окраинами, так как попадаться стражникам нельзя. Ведь это позор, приютские дети, находящиеся на обеспечении герцога — голодные оборванцы, работающие за ради обеда. Мадам Эру пару лет назад за это уже предупреждали, а потом Стойгнев, который стражникам попался, просто исчез, как и не было его никогда.

Добираемся без приключений и в срок. Мастер-такелажник Громин, оказавшийся невысоким полноватым мужчиной с огромными висячими усами, ворчит, что работники из нас никакие, но тем не менее, назад не отсылает. Работа нам сегодня выпала тяжелая — таскаем мешки с мукой на галеру, отправлявшуюся за океан. Вроде бы мешков не так уж и много, три сотни, но каждый по полсотни кило, а таскать приходится издалека. С трудом, мы управляемся с порученным заданием, и подобревший Громин, разрешает побродить некоторое время по галере.

Мы бродим по кораблю по пояс голые, ведь рубашка у каждого одна, пусть плохонькая, в дырах и грязная, но она есть. Нам все интересно и в новинку. Вот бы собрать всех наших приютских, нагрузить такую галеру припасами и отплыть в далекие страны, где нет нужды и где все счастливы. Да есть ли такое место на земле, вряд ли. Всего лишь очередные мечты двух мальчишек.

— Эй, парни, — окликает нас сиплый и явно простуженый голос откуда-то снизу. — Эй, сюда, скорей, пока надсмотрщика нет.

Оглядываемся и видим, что из под деревянной решетки рядом с нами, просунулась рука и манит нас к себе. С опаской подходим, ясно ведь, что это галерные гребцы, а народ это опасный, сплошь кандальники, и что у них на уме может быть, не ясно. Останавливаемся рядом с решеткой и я спрашиваю:

— Ну, чего надо?

— Заработать хотите? — спрашивает нас сиплый кандальник, лица которого мы не видим.

— Ну, допустим, — отвечаю ему.

— Таверну "Отличный Улов", знаете?

Про таверну такую мы знали, не так уж и далеко она от нашего приюта распологалась. Место с дурной славой, где сорят деньгами темные личности, и где можно было получить все, что только душа пожелает, от лучших распутных девок, до наркотиков. Разумеется, если у тебя есть деньги и ты там свой.

— Знаю, — мой голос был спокоен и, почему-то, в этот момент я подумал, что судьба дает мне шанс переменить мою жизнь, а возможно, что и жизнь всех наших приютских.

— Тогда сходи туда, найди Кривого Руга и передай привет от Одноглазого. Скажи, что я с братвой на галере "Попутный Ветер", с утренним бризом мы отходим и, если он помнит свои слова про дружбу, пусть выручит нас. В накладе не останется, Одноглазый добро помнит, — кандальник закашлялся и с надеждой спросил: — Сделаете, парни?

Опережая Звенислава, который, видимо, хотел отказаться, мой голос уже сам ответил Одноглазому:

— Сделаем, слово даю.

— Давайте, парни, — опять просипел кандальник. — И говорю при всех, кто здесь внизу со мной одно весло тянет — не забуду вас, отблагодарю.

Отскакиваем от решетки и, вовремя, так как по палубе, играя длинным бичом, идет надсмотрщик.