Георгий Гуревич - Троя (Рассказ о четырех буквах)

• Название: Троя (Рассказ о четырех буквах)
• Автор: Георгий Гуревич
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Ну, тогда… тогда я стану тренером, как вы, Трофим Иванович.

Он помолчал, вглядываясь пытливо.

— А школьным учителем хочешь быть?

— Ни в коем случае, — возопил я в ту же секунду. Мысленно я вообразил себя на месте математички. Я еще мог бы понять человека, которого занимают эти самые телесные углы. Если нравится, сиди себе, считай в свое удовольствие синусы и тангенсы. Но тратить жизнь на то, чтобы впихивать их в мозги сопротивляющемуся балбесу? Ну нет, увольте. — Ни в коем случае!

— Вот видишь, — сказал дядя Троя даже с некоторой грустью в голосе. А тренер тоже учитель. У нас, учителей, совсем иной взгляд на беговые дорожки жизни. Вы там бежите, а мы за вас переживаем, волнуемся, как родители за детишек, больше, чем за себя. Есть у тебя такой родительский взгляд? Едва ли. У мужчин он редко бывает раньше тридцати. Так что, друг, не готов ты морально к тренерству. — И закончил жестко: — Пятнадцатого февраля начинаются сборы на Красном море. С тройками не поедешь. Понятно?

3. БУКВА О

Эти сборы на Красном море останутся у меня на всю жизнь. Такое не забывается.

Я впервые попал в тропики. Что меня потрясло? Палитра. Разгул красок. Буйство красок. Хулиганство, я бы сказал. Крикливая пестрота, может быть, даже базарная, вульгарная красота. И детская непосредственность. Цветы алые, море синее, небо тоже синее, откровенно синее.

Ведь для меня, «северянина», «синее море, синее небо» были литературными выражениями, поэтическими гиперболами, как и «синие глаза», «черная тоска», «пустая голова». Я же знал, что синих глаз не бывает, встречаются серые с голубоватым отливом. И знал, что синего неба не бывает, небо белесое, серое, в солнечный день слегка голубоватое, акварелью его надо писать, краску водой разводить пожиже. А море на самом деле серое, разных оттенков — от жемчужного до сизо-свинцового. В лучшем случае — цвета морской воды. Там и зеленое, и бурое, и фиолетовое надо мешать, меньше всего имеешь дело с синей краской.

На юге же море было откровенно, бесстыдно синее, как на плохой открытке. Вода же была прозрачная, до тех пор я думал, что прозрачна вода только в стакане. Мы ходили между островами, как по крыше аквариума. Под ногами висели ноздреватые рифы, кораллы желтые, серые, красные, фиолетовые и ослепительно-белые, самые нарядные из всех. На каждом рифе клумба водоросли, листья и космы всех цветов, и темные колючки морских ежей, и актинии — хищные подводные астры без стебля, и морские звезды — бывшие цветы, удравшие от своих стеблей, цветы, поедающие червяков и ракушки. А над подводными клумбами порхают подводные бабочки такой же клумбовой расцветки: рыбы-попугаи, разноцветные, как попугаи, и рыбы-ангелы, полосатые, как черти. Важно проплывают манты — громадные скаты, этакие плакучие плащи. Иной раз и акулы суетятся, так и шныряют под пятками. К счастью, здешние не хватают то, что на воде, не лезут в другую стихию. Но руки в воду не суй, если не хочешь лежать полгода в хирургии, смотреть, как доктора измеряют твою третью ручонку, растущую взамен оттяпанной.

«Не стать ли мне гидробиологом? — думал я тогда. — Кстати, и гидропробег пригодится. Буду расхаживать над подводными садами».

А на Сюиссе не сады, целые подводные парки, ходишь как по крыше оранжереи. И вода разного цвета: голубая, розовая, изумрудная, аметистовая. Как бы аметистовый, изумрудный, яшмовый зал подводного дворца.

Эх, удастся ли побывать?

Лишних часов не было на сборах, все расписали, от подъема до отбоя. Шесть часов тренировка, шесть часов школьных занятий. Лекции слушали по телевидению, отвечали по телевидению своим же ленинградским учителям. И успевали, вот что удивительно. Учились шесть часов, а не в носу ковыряли. Искренне посочувствовал я тогда своим одноклассникам. Сколько же часов теряют они, бедолаги, глядя, как какой-нибудь лодырь вроде меня мнется у доски, пытаясь в глазах учителя прочесть забытую формулу!

Шесть часов ученье, шесть часов тренировка: Р-Р-Р! А по выходным соревнования — то на базе у японцев, то на базе у румын, то у шведов, то у голландцев. Все, у кого море зимой холодное, собрались тут, на островах.

Там, на международных встречах, я и начал осваивать третью букву дяди Трои.

Буква О. Опыт спортсмена, ум спортсмена, уменье понимать свое тело, свой характер и чужой характер. Да, ум! И чем сложнее спорт, тем больше надо ума. Впрочем, прошу прощения. Я вообще не знаю спорта, где не требуется ум. Недавно я разговорился с одним борцом. Казалось бы, что ему нужно: мускулы, вес, силища медвежья. Схватил противника, дави своей массой. А услышал я вдохновенную поэтическую лекцию о борьбе за центр тяжести. Оказывается, мешок с опилками труднее перевернуть, чем живого человека. Мешок безразличен, человек помогает тебе, если ты завладел его центром тяжести. Лови этот центр, хитри, забирай, перехватывай! А я-то думал, сопи и дави, как медведь.

Между прочим, тот борец учился на инженера. Так и сказал: «Думаю о будущем. Косте-борцу с каждым годом цена все меньше. Косте-инженеру с каждым годом цена все выше».

О чем приходится размышлять у нас в гидробеге?

О распределении сил прежде всего. Бежишь на дальнюю дистанцию, работаешь 23, 22 минуты. Редко кто укладывается в двадцать. Но двадцать минут подряд работать что есть силы человек не способен. Значит, мысленно делаешь раскладку: выбираешь темп на всю дистанцию, оставляешь запасец на рывки, на финиш в особенности. Новички обычно переоценивают себя, начинают резво, к середине сдыхают. Старички склонны к недооценке: резерв приберегают, рвут финишную ленточку, а сил полно.

— А вы мне за финишем не нужны, — говорил дядя Троя. — Пусть вас на носилках уносят, с букетом я и без вас станцую. Все выдавайте на-гора. Надо знать, что ты не можешь, и знать, что ты можешь.

Вот уменье выложить все и дается опытом.

И природу учитывает опытный гидрокроссист: солнце в глаза, солнце в спину, жару, прохладу, ветерок встречный, ветерок попутный, волны такие, волны этакие. Опытному природа помогает, новичку только мешает.

И самое сложное: понимание соперника. Ты должен великолепно знать себя: что ты можешь, чего не можешь. Должен не хуже знать соперника, что может и чего не может он. Если заранее не узнал, почувствуй в борьбе, догадайся… и подложи ему свинью, или, говоря приличнее, навяжи свою волю. Пусть бег пойдет, как тебе удобнее всего, а ему противнее всего.

Как это делается? Вот я, например, «маятник». Так называют у нас бегунов, которые не любят менять темп. Раскатился и пошел-пошел-пошел, всю дистанцию в одном ритме. Могу взять ритм почаще, еще чаще, но важно не менять. А москвич Вася Богомол (так его называют потому, что он на жука-богомола похож: головка маленькая, а усы длинные, и держит он их всегда на весу) не «маятник», а «дергун»: рванет и отдыхает, рванет и отдыхает. И что делает такой «дергун», что делал бы Вася, попав со мной в пару? На старте вырвался бы, повел бы. Я постепенно пристроился бы в затылок, потому что по следам идти легче, воздух разорван, вода утрамбована, уплотнена чуточку его подошвами. И тут Вася потихоньку начал бы замедлять темп, придерживая меня. Я почувствовал бы, что темп не мой, обогнал бы его. Тогда Вася рванул бы и снова вышел бы передо мной, вышел бы и стал придерживать. Его рывок — мой рывок — его рывок — мой рывок. И вот он, «дергун», навязал мне, «маятнику», свою волю. Ему хорошо, я выдыхаюсь. Это его «дергунская» тактика.

А какая тактика у меня? Мне надо от него оторваться на старте, уйти далеко вперед, даже силы вложив лишние, так чтобы всю дорогу он видел мою спину, только спину. Пусть рвет, но не достает, рвет, но не достает. Он волей-неволей будет жать без отдыха… и выдохнется, потому что он не «маятник», не способен на долгое равномерное усилие.

К счастью, сегодня все это не играет роли. Вася Богомол закончил свой забег, время его известно. Первый круг он прошел на три секунды резвее, но я эти три секунды отберу как у миленького. А сюиссянин мне не соперник. Он вне конкурса, его забег показательный. Ну и пусть показывает, как надо бежать, пусть ведет меня на веревочке. Пока что держусь… глядишь, что-нибудь и перейму.

Второй круг был самым приятным. Идти стало легко, и я заметил природу. Заметил, как небо наливается голубизной (акварельной), как брызнуло солнце из-за хмурого частокола елок. Все это отражалось на полированной глади залива: ближе к берегу частокол, ближе к острову голубизна, а впереди искры, как толченое стекло. Впрочем, это уже нежелательная красота. Лучше бы золотой коврик. Искры обозначали рябь. Даже мрачноватый корпус кенгуру заиграл в лучах солнца, на серых гранитных боках обозначились ржавые и зеленые пятна лишайника, в колючем хребте свечками загорелись стволы сосен.

Болельщики на берегу встретили нас шумом, шум я тоже услышал. И сюиссянин услышал, резко сложился, как складной метр, и пошел вприсядку, выдвигая одну ногу за другой. Наверное, и он был из породы «маятников», предпочитал прямые и гладкие дорожки, которые так хорошо мерить длинными шагами. Я не стал ему подражать, присядка — лишнее утомление, пошел по-своему, левая рука за спиной, правая отгребает воздух. И опять с удовольствием отметил, что не отстаю, держусь за веревочку, могу даже и на спину сесть.