Мустай Карим - Помилование

• Название: Помилование
• Автор: Мустай Карим
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Хорошо, что пришел. Думала, думала, на сорок ладов перебрала, так ничего и не надумала. Горевать боюсь и радоваться страшно. Ладно, ты пришел.

- Придешь, если ноги сами привели, - оживился Янтимер.

Допытываться он не стал. Нужно будет, сама скажет. Сказала, долго не тянула. Только печаль ее была не в незадачливом лейтенанте, которого "ноги сами привели".

- Я письмо из дому получила, - сказала Гульзифа, - ну... не совсем из дому, парень написал, нареченный мой, мы с ним обещание друг другу дали. Жених мой.

- Хорошо, коли написал, - пробормотал Янтимер и подумал про себя: "Мне-то чего, что написал?" Второй раз в жизни он почувствовал ревность. Первый раз было, когда в Терехте Анна Сергеевна назвала его "лебедышем", второй раз - сейчас.

- Хорошо-то хорошо, да не все-о... - протянула девушка. Обиды, проскользнувшей в голосе земляка, она не заметила. - Ногу ему оторвало, выше колена. Четыре месяца весточки не было. Теперь пишет: я калека, нога у меня, говорит, не вырастет, и я, говорит, тебе не пара... Эх, Хабирьян, дурачок!- голос ее опять задрожал, она всхлипнула. - Если, говорит, разлюбишь, так пусть сразу, ни капли винить не буду, лишь бы потом нам обоим вместе не каяться. Чтобы душа твоя не маялась. Или так реши, или эдак, жду, говорит, ответа, но из жалости, лишь для моего утешения, не пиши, ногу оторвало - вытерпел, надежда оборвется - тоже стерплю, меня не жалей, себя жалей. Вот так и написал.

- Что ж, хорошо все.

- Что же хорошего-то?

- Долг свой выполнил, домой живым вернулся, это хорошо. А ноги - они всякие бывают. Один на двух ногах еле тащится, другой и на одной пляшет. У нас в ауле зайчатник есть, Азнабай-агай. С гражданской вернулся, тоже одна штанина до колен пуста была. И что ж - краса аула, везде поспевает, любое дело в руках спорится, на охоту даже ходит, говорю же, первый в ауле зайчатник. Полон проулок детей с женою нарожали. Их дом возле проулка, так дети все время там кишмя кишат. - Байназаров рассказал сущую правду.

- Меня утешать не надо, Янтимер. Я ведь люблю его. Но зачем он мне такое письмо написал, такое... безжалостное? Как только рука поднялась? И унижается. Зачем? Вот что обидно...

- Вовсе не унижается. Настоящий мужчина, с судьбой говорит в открытую.

- Если бы с тобою так, ты бы написал?

- Написал. Только некому писать, нет такого человека... Гульзифа почувствовала в этих словах горечь, но говорить об этом посчитала не ко времени.

- Спасибо, Янтимер, утешил ты меня. И слова твои, и сам ты... А то ведь я жалеть уже начала Хабирьяна. Боялась, как бы жалость эта не захватила всю душу, так и пролежала чуть не целую ночь. Возьму и напишу сейчас письмо, каждую букву бисером вышью: "Не опускай крылья, пусть тебе опорой будет моя любовь. Все равно ты мой. И никому другому тебя не отдам", - так и напишу.

- Так и напиши. И не бойся... Счастливые будете, - сказал джигит. А про себя от души пожалел своего далекого сверстника. Представил, что сам лишился ноги, и сердце похолодело. Не приведись! Перед глазами прошла картина: по склону горы спускаются двое - ровно шагает молодая красивая женщина, а рядом, откидывая вбок деревянную ногу, ковыляет мужчина. Это Гульзифа и Хабирьян. Янтимер зажмурился и снова открыл глаза - исчезло.

- Сам не говоришь, так и я не спросила. Ты-то чего не спишь? Тоже, наверное, не зря сон бежит?

- Нет, просто шел мимо. Сегодня мои солдаты в карауле, вот и обхожу, нашелся лейтенант. - Ладно, я пойду.

- Прощай, спокойной ночи. - Девушка протянула руку. Парень быстро пожал и тут же отпустил. Мягкие ее пальцы в этот раз были холодны.

- Спокойной ночи, сладкого сна, приятных сновидений, - вдруг велеречиво сказал джигит. Чужая печаль коснулась его души и на миг приглушила собственную маету.

Толком не поняв, зачем он приходил сюда, но чувствуя, что приходил не зря, Янтимер ушел. Развеяв сомнения Гульзифы, оборвав свои только было народившиеся мечты, загасив где-то там в глубине души готовые вот-вот вспыхнуть искры, зашагал он, куда понесли ноги. И будто не сухие листья давит, а еще не распустившиеся почки своих надежд.

Так лейтенант Байназаров наткнулся на большую палатку. Сквозь узкую щель протискивается тусклый желтоватый свет, но далеко не идет, тут же смешавшись с лунным светом, теряется в листве. Тихий, как бормотанье, разговор доносится из палатки. Выросший среди лесов Янтимер с детства был чуток к голосам. Десятки видов птиц не то что по пению, даже по чириканью мог различать. Ему повезло, что с этим своим даром он угодил в разведку.

Повезло... Но завтра по приказу лейтенанта Янтимера Бай Назарова смертельные пули ударят не в подлое сердце фашиста, а в сердце его, Янтимерова, соотечественника. А может, есть выход, есть способ избавиться от этой страшной обязанности? Разве нет во всей бригаде других солдат, кроме взвода разведки?

Одного из говорящих в палатке Янтимер узнал сразу. Это же комиссар Зубков - Арсений Данилович! Вот куда сами собой привели его своевольные ноги. А почему это соображение не пришло ему в голову раньше? Явиться бы лейтенанту сразу и сказать: "Товарищ комиссар, не могу я, рука не поднимается, избавьте меня!" И сейчас не поздно. Недаром, выходит, ноги сами привели его сюда.

В палатке двое. Второй голос Байназарову не знаком. Стало неловко: стоит, подслушивает, будто соглядатай какой. Он отошел в сторону.

Голоса смолкли, и вскоре из палатки вышел подтянутый, быстрый в движениях человек. Лица Янтимер не разглядел, но при лунном свете по виду-походке сразу узнал его. Это был командир мехбата Руслан Сергеевич Казарин. Капитан тоже заметил Байназарова, но лишь, резко повернув голову, бросил на него взгляд и быстро прошел мимо.

Участь Любомира Зуха заставила капитана Казарина забыть и про собственную болезнь, и про собственное горе. Дважды мог Руслан Сергеевич уберечь этого непутевого сержанта от беды. Первый раз - в Подлипках. Одну-то девушку принять в часть санитаркой или телефонисткой ему ничего не стоило. Свою болячку на других вымещал, за свою беду на весь мир ощерился, за грех одной Розалины весь женский род возненавидел. Второй раз - уже здесь, вчера. Однако тут преградой стали честь командира, воинский долг, верность присяге, а более всего - беспощадный закон военного времени. А спасти еще было не поздно... Дважды оплошал капитан. Хотя посмотреть - так ни в тот, ни в этот раз ошибки он не совершил. Никто ни в чем обвинить его не может. А за ЧП в подразделении держать ответ и понести наказание он готов. Но не предстоящее наказание мучало капитана.

Всю ночь промаялся без сна Руслан Сергеевич, чувствовал: вот-вот схватит приступ печени... но испугался ли тот, пожалел ли - не схватил. Пронесло. Слабая искра надежды привела его и к комиссару. Казалось ему, что если подробно, от начала до конца расскажет все, то этим он разделит вину сержанта, возьмет ответственность на себя и изменит судьбу Зуха, отведет от него беду. Коли разделит, то и беда полегчает. Но он столкнулся с бедой, разделить которую было нельзя, не делилась она, и он растерялся.

Комиссар в белой нательной рубашке, в накинутой на плечи шинели сидел, обхватив колени, на низких нарах, наспех сколоченных из неструганых досок, и словно бы безучастно, не перебивая и не поддакивая, слушал сетования капитана. Его согнутое пополам тело съежилось, стало еще меньше. Рядом стояла коптилка из гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда, скупой свет желтым налетом ложился на его седые волосы. Умные глаза запали, совсем укрылись в тени. Сидящего на толстом чурбаке Казарина он вроде и не замечает, опустил голову и молчит. Может, задремал. Нет, сна у Арсения Даниловича ни в одном глазу. Капитана Казарина - образцового командира, всегда подтянутого, всегда тщательно одетого, точного в жестах и словах, металлическим голосом отдававшего приказы и тем же металлическим голосом четко, отрывисто докладывавшего начальству - комбата, который на военных учениях и в ночных бросках был всегда первым, Зубков слушал сейчас внимательно. Но, слушая, думал о самом Руслане Сергеевиче. Расхлябанных комиссар презирал, с чересчур аккуратными был настороже. Но люди-то в заготовленные тобой рамки не всегда умещаются. Сухой, щеголеватый комбат и жил-то, казалось, от команды до команды, от приказа до приказа - и вот, пожалуйста... Наивная душа, на чудо надеется!

Капитан заговорил с особым напором: - Как мне теперь с совестью своей поладить, Арсений Данилович? Я должен спасти Зуха. Посоветуйте, помогите! Нельзя ему умирать! Пусть меня накажут, пусть в рядовые разжалуют, отправят в штрафбат, только пусть его в живых оставят. Помогите... - капитан вдруг замолчал.

Упала короткая тяжелая тишина.

- Я вам без обиняков скажу, Руслан Сергеевич, - все так же не шевелясь, заговорил комиссар, - то, о чем вы просите... Такое только в книгах может случиться. Если бы книга закончилась чудом, о котором вы просите, читатель вздохнул бы с облегчением. Книга, если в ней чуда нет, мертвая книга. А здесь... - Он вдруг вскинул голову, прислушался к отчетливым артиллерийским раскатам и кивком показал вокруг. - А здесь жизнь. Здесь война. И свои суровые законы. Я наверх шифровку послал, просил изменить приговор. Ответ должен прийти в течение двенадцати часов. В семь тридцать конечный срок. А сейчас, - он посмотрел на наручные часы, четыре. Будем ждать. Если ответ придет благоприятный - можно считать, что случилось чудо. Кто знает...