Вера Семенова - Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания

• Название: Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания
• Автор: Вера Семенова
• Жанр: Фэнтези

Крылатых издавна ненавидят и презирают в Круахане. Тем не менее из года в год крылатые женщины покидают свой народ из-за любви к мужчине-человеку — любви всегда неразделенной, поскольку над ними тяготеет древнее проклятие. Подобная судьба ожидает и главную героиню — Гвендолен Антарей, виртуозно умеющую попадать в цель как кинжалами, так и язвительными репликами. Ради любви к бывшему круаханскому чиновнику, Эберу Баллантайну, она готова помогать ему в деле его жизни — поиске Чаши, хранящей все знания мира и основании Ордена. Дело это смертельно опасное и в Круахане, где человеческая жизнь подчинена всезнающей Службе Провидения, и в Эбре, где Баллантайн объявлен вне закона, но куда лежит их путь за Чашей. К ним присоединяются двое странных книжников, обладающих магическими способностями, которых сложно отнести к обычным людям — Логан и Дагадд, побратимы, являющиеся полной противоположностью друг другу. Суждено ли им найти Чашу? Если они достигнут своей цели, чем она обернется для наших героев? Сможет ли Гвендолен добиться того, чего она хочет больше всего в жизни — быть вместе с Баллантайном? Она готова для этого на все, даже на изменение своей сущности. А нужно ли это ему? И когда Орден будет основан, кто станет его Великим Магистром? Проклятие Вальгелля будет снято — но какой ценой, это мы узнаем…

---

— В мире столько людей, чьей жизнью не стоит дорожить. Наоборот, если они быстрее умрут, то причинят меньше зла другим, — капюшон наконец упал с ее головы, открывая мокрые волосы, слипшиеся кольцами, и кривую ухмылку на разбитых губах. — Твой Изир так не думал?

Я вдруг понял, кого она мне напоминает. Когда-то давно, еще в Гревене, когда я жил в доме Ордена, я видел девушку из породы крылатых. Ее все побаивались и называли почему-то Великим Магистром, хотя она была совсем молоденькая. У моей ночной гостьи были похожие рыжие волосы, но она была заметно старше, на ее лице уже пролегли первые морщины. А главное — у нее не было крыльев.

— Что бы ни совершил человек, его жизнь в любом случае для Изира великая ценность. — я не был уверен, что она меня поймет и захочет слушать, но все равно сказал это. — Понимаешь, наша живая душа — это как горящий фитиль. Все злые поступки, которые мы совершаем, все пороки, от которых не можем отказаться, они причиняют вред только нам самим. Они как грязь и копоть, что оседают на лампе. Но фитиль горит по-прежнему, и Изир его прекрасно видит.

— Если он такой замечательный и милосердный, этот Изир, — ей было не очень легко шевелить губами, но она выталкивала слова, не отводя упорных темно-серых глаз, — почему он позволяет, чтобы одни лампы гасли, а другие оставались гореть? Причем дольше всего горят самые грязные.

— У Изира нет власти над человеческими поступками. Только над огнем души, который Он сам и зажег.

— Выходит, он ни на что не способен? Зачем тогда вы тратите время? Построили этот дом, рисуете на стенах? Морочите всем голову своими выдумками?

Ее глаза были сухими, но я понимал, что на самом деле она заходится от рыданий. Я не мог представить, что у нее случилось, но прекрасно знал, что никому не пожелал бы когда-нибудь выйти ночью под проливной дождь, неся такое в душе. Она была очень сильной и упрямой, а таким всегда намного труднее, потому что утешить их невозможно.

— Не ищи в мире справедливости. — сказал я. — Ее нет. У Изира иногда получается совершать чудеса, поэтому мы и собираемся вместе, чтобы благодарить Его. Или искать у Него успокоения, когда чудес не происходит. Здесь мы по крайней мере ближе к Тому, кто думает о нас и кому мы дороги. Разве этого мало?

Странная девушка наконец отогрелась настолько, что начала вздрагивать, но по-прежнему не замечала своей мокрой одежды и воды на полу. Я задумался, как бы поаккуратнее предложить ей переодеться, и как вообще с ней быть дальше. Вряд ли кто-то из наших собратьев мог бы ей чем-то помочь — на таинства Изира обычно ходят люди слабые, небогатые и далекие от власти, а я не сомневался, что ее горе имеет к делам власти прямое отношение. Многих собратьев она бы скорее напугала, в ней было слишком много сжатой в кулак силы. Нехорошо так сразу думать о человеке, которого не знаешь, и я мысленно попросил у Изира прощения, но мне показалось, что она должна владеть каким-то оружием и даже когда-то пускала его в ход.

Не осуждай меня слишком сильно, друг мой Лэйсалль — не то чтобы я хотел от нее избавиться, но подумал, что надо наутро послать кого-нибудь к почтенному Дагадду или Кехтану и попросить совета у Ордена. Поэтому я невольно обрадовался, когда она сама заговорила:

— Ты позволишь, я посижу здесь до утра? — и словно отвечая на мои мысли, распахнула плащ, показывая пустой пояс. — Оружия у меня с собой нет.

— При одном условии, — ответил я. — Если ты наденешь сухой камзол и выпьешь горячего вина. Я сейчас все принесу.

Когда через некоторое время я поднимался по лестнице в библиотеку при храме, где имел обыкновение ночевать — она сидела на полу у ног Изира, продолжая смотреть на Него так же неотрывно. Губы ее непрестанно шевелились и потому из открывшейся раны на подбородке текла тонкая струйка крови. Признаюсь, Лэйсалль, я невольно рад был плотно закрыть за собой дверь, отгородившись от какого-то нечеловеческого отчаяния и напряжения. Мне казалось, что оно медленно скапливается в воздухе и поднимается наверх, к стропилам, так что в храме становилось трудно дышать. Да, это был малодушный поступок с моей стороны. Расстилая кровать, я повинился перед Изиром, что полностью взвалил на него заботу об этой непонятной девушке. "Но раз уж Ты позвал ее к себе, — прошептал я, засыпая, — значит, Тебе лучше знать, что с ней будет. И Ты во всем разберешься".

Наутро я нашел ее лежащей на полу в лихорадке.

Три дня она пролежала без сознания, изредка выгибаясь дугой, и была такой горячей, что я отдергивал руку, меняя под ней простыни. Она все время что-то шептала, но ни разу не перешла на какой-либо из понятных мне языков. Сначала я был уверен, что все скоро закончится, потому что обычный человек должен был сгореть к вечеру второго дня. Потом, когда на третий день она перестала метаться, только дышала со свистом, но все еще была жива, я понял, что это только начало. Я по-прежнему собирался послать за Кехтаном, и сам давался диву, что меня каждый раз удерживало. На четвертый день лихорадка стала немного утихать, и я решил ее переодеть, для чего попросил у одной из ходивших в храм женщин длинную рубаху. Но едва приступив к делу, я выронил одежду и опрокинул чашу с водой, которая стояла у постели.

При других обстоятельствах, друг мой Лэйсалль, ты мог бы посмеяться над моей подслеповатостью, сказать, что мне все привиделось и посоветовать чаще пользоваться увеличительными стеклами. Но если глаза могли бы меня обмануть, то руки нет.

Я нашарил стул, сел на него и долгое время не шевелился, пытаясь собраться с мыслями и уговорить себя держаться спокойно. Потом кликнул своего юного помощника Тильбу — мальчишку, который переписывает книги, и попросил его проводить меня. Доверять такое дело посланнику я не хотел, а идти один тоже опасался, потому что от волнения обычно видел еще хуже.

Держась за плечо Тильбы и слегка его подталкивая, чтобы шел быстрее, я зашагал по улице. Но двигался я вовсе не к дому Кехтана. Я шел в пригород Круахана, где, как мне передавали, жил некий человек по имени Кэссельранд. И если то, что о нем говорили, было правдой, то мое сообщение предназначалось в первую очередь для него".

— Эбер, мне передают, что вы все еще упрямитесь и не хотите поделиться с нами тем, что вам известно, — Фредерик Гнелль задумчиво вертел в руках виноградную гроздь, наблюдая, как солнечный луч просвечивает сквозь ягоды. Он казался совсем старым, и под глазами лежали черные тени, но мало кто из присутствующих это замечал. Все провожали взглядом огромный перстень с печатью протектората, вспыхивающий огнями каждый раз, когда Гнелль поворачивал руку.

Баллантайн тоже посмотрел, только одним глазом. Второй был подбит и потому не желал открываться.

— Просто вы еще не взялись за меня как следует, — сказал он. — Тогда вы бы поняли, что скрывать мне особенно нечего.

— Вот как? Ноккур, а почему вы медлите? — Гнелль повернулся в сторону своего бывшего собрата по Провидению, расхаживающего в конце зала. Остальные — судя по костюмам, половина принадлежала к протекторской гвардии, а прочие — к канцелярии — его несколько сторонились. — Как-то на вас это не похоже.

— Потому что ваши палачи. Гнелль, слишком высокого о себе мнения! — рявкнул Ноккур, пребывающий в крайней степени раздражения. — Вначале они бесконечно набивают цену за свою работу, а ваши финансовые гении, будь они неладны, не желают подписывать подобные расходы! А когда я пытаюсь нанять в Эбре таких же умельцев, даже лучше, меня обвиняют в недостатке круаханского патриотизма и в том, что я отбираю работу у честных граждан ради презренных иноземцев. Вы сами развели подобные порядки, а меня упрекаете? Да я бы давно уже…

— Мне что, вас учить таким вещам? — Гнелль поморщился, придавая взгляду благородную усталость. — Куда вы подевали эту… Гвендолен? Сами же за ней гонялись столько времени! Слегка попинать ее ногами в его присутствии, или наоборот — в канцелярии не хватило бы бумаги записывать все, что они расскажут.

Ноккур заскрипел зубами, но ничего не ответил.

— Так, понятно, вы ее упустили, — печально заметил Гнелль. — И после этого еще пытаетесь высказывать какие-то критические замечания? Видите, Эбер, кто меня окружает? Если бы вы знали, как хорошо я вас понимаю. Править Круаханом — исключительно неблагодарное занятие.

Баллантайн ничего не ответил, но не из-за того, что ему было нечего возразить. Он собирал все остатки сил, чтобы бороться со своим лицом, сохраняя на нем неподвижное выражение. Но эту борьбу он безнадежно проигрывал — ликование светилось даже из поврежденного глаза.

— А кто позволяет этому толстому колдуну безнаказанно шляться по городу? — Ноккур наконец разцепил сведенные челюсти. — Если бы мы знали, в чем его сила, мы бы давно уже от него избавились!

— Заметьте, Эбер, это все ваши бывшие друзья по странствиям, — Гнелль внимательно разглядывал свои пальцы. — Один поспешно уехал, второй гуляет неподалеку, занимаясь своими излюбленными делами, то есть пьянством и обжорством, но совсем не торопится к вам на выручку. И незабвенная Гвендолен предпочла благоразумно исчезнуть, вместо того чтобы разделить вашу участь. Стоит ли ради них хранить тайну?