С Мюге - Улыбка фортуны

• Название: Улыбка фортуны
• Автор: С Мюге
• Издательство: ЧМО
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Итак, теория Павлова не может объяснить все явления, связанные с гипнозом.

И. П. Павлов

В тоталитарных странах любят создавать авторитеты. Если из рабочей среды можно просто, ткнув наугад пальцем, выбрать Стаханова или Марию Демченко, то в науке желательно выбрать личность, всемирно известную. Выбор властей пал на И. П. Павлова, лауреата Нобелевской премии, присужденной ему за работы по пищеварению. Вторую половину своей научной жизни он посвятил изучению условных рефлексов. Его-то и сделали знаменем материалистической физиологии. Разумеется, он высказывался по самым различным вопросам, в том числе, и о некоторых психических расстройствах, и о гипнозе. Чаще всего это были абстрактные рассуждения о том, нельзя ли увязать рассматриваемый вопрос с теорией условных рефлексов. Но его мнение считалось безапелляционным, и ссылка на Павлова была довольно веской гарантией, что научная статья увидит свет. Доходило до курьезов. В годы, когда психоанализ находился под строжайшим запретом, печатались работы, где теория Фрейда выдавалась за теорию Павлова.

Для многих исследователей истории науки И. П. Павлов является загадкой. Его теория условных рефлексов представляется абсолютно материалистической трактовкой мышления. И тем не менее, Павлов был глубоко религиозный человек. Существует мнение, что в его сознании представление о Боге как бы раздваивалось. С одной стороны, Бог — творец Вселенной, с другой — Бог — судья моральных поступков. Первого Павлов начисто отвергал, а во второго верил: ходил в церковь, исповедывался, причащался, замаливал свои грехи. Но попробуем взглянуть на творчество Павлова с другой стороны. Действительно, в его высказываниях об. условных рефлексах идеализмом и не пахнет.

Изучение условных рефлексов у разных типов животных, начиная с червей, у которых вообще нет головного мозга, до высокоразвитых млекопитающих, показало, что, хотя у последних рефлекторная деятельность развита гораздо сильнее, но в принципе она имеет одинаковую основу. Чем больше нервных клеток, тем она сложнее, а так как в сером веществе мозга этих клеток больше всего, то существо с головным мозгом способно «запомнить» больше ситуаций и выдать больше (говоря языком кибернетики) единиц информации. Доказательством того, что головной мозг подчиняется только физическим законам, служит создание компьютеров.

Но так ли механистичен был Павлов? Он не мог не знать о работах автора слова «интуиция» Бергсона и, судя по высказываниям некоторых его современников, относился к ним с большим почтением. А Бергсон как раз считал, что мысль и душевные функции не связаны с материальной структурой человеческого тела, так как это является свойством души. Мозг, по его мнению, не что иное, как нечто вроде телефонной станции: его роль сводится к выдаче сообщения или к выяснению его. Вот эту мысль Бергсона блестяще доказал в своих экспериментах Павлов. Душа как нематериальная субстанция не нуждается в каком-либо материальном вместилище. А ведь совсем незадолго до этого анатомы пытались найти в теле человека место обитания души. Разумеется, Павлов не говорил об этом прямо, а руководствовался принципом: «Умный и сам догадается». К сожалению, этот принцип действует далеко не всегда. Даже такой блестящий хирург и анатом как профессор Войно-Ясенецкий, он же архиепископ Лука, в книге «Дух, душа и тело» высказывает предположение, что вместилищем души является сердце, поскольку «нервная система, и в особенности, мозг, не аппарат чистого представления и познания, а лишь инструменты, предназначенные к действию».

Теперь-то мы сможем узнать, меняются ли душевные качества у людей, перенесших операцию пересадки сердца!

Еще в студенческие годы, когда слухи о моем увлечении гипнозом дошли до заведующего кафедрой физиологии Тимирязевской академии профессора К. Р. Викторова, тот познакомил меня с учеником Павлова П. К. Анохиным, в то время очень интересовавшимся различными «таинственными проявлениями психики». Каково же было мое удивление, когда я узнал, что интерес к этим вопросам Анохин перенял у своего учителя, и что Павлов верил в передачу мыслей на расстоянии и даже в предсказания будущего! От него-то я впервые услышал и о Бергсоне, и об интуиции — слове, которое в то время считалось чуть ли не крамольным.

Итак, подведем итог сказанному в предыдущих главах. Один человек с помощью концентрации в себе какой-то биологической энергии может влиять на организм и физиологическое состояние другого человека. Объяснить это исключительно гипнозом или самовнушением пациента, в том смысле, как понимают сущность гипноза материалисты, трудно. Во-первых, потому, что в некоторых случаях пациент не знает, что над ним «колдуют», и внушение тут не при чем, во-вторых, само материалистическое объяснение гипноза не может считаться исчерпывающим, так как в него не укладываются многие факты. Однако, начиная с примитивных народов и кончая представителями высокоразвитых цивилизаций, существует убеждение в том, что кроме материального тела есть еще какая-то нематериальная субстанция — по одним верованиям это — душа, по другим — астральное тело. Это убеждение основано на интуитивном опыте отдельных лиц, передаваемом устно из поколения в поколение у примитивных народов и содержащимся в священных писаниях у более развитых. Для верующего человека священное писание или предание не поддается сомнению. Однако скептик вправе задать вопрос: а где гарантия, что интуитивный опыт отражает реальную действительность? Ведь для доказательства истины необходимо или поставить эксперимент, или собрать и обработать полученные независимо друг от друга данные. Вот если бы можно было экспериментально доказать правильность интуиции…

Озарения в науке

Как и в предыдущих главах, прежде, чем обобщать имеющийся материал, я поделюсь своим личным опытом. Так же, как далеко не все сны у меня сбывались наяву, так и далеко не каждая, даже носившая печать вдохновения догадка в науке ощущалась мной как какое-то откровение. Обычные сны быстро забываются и не оставляют ощущения реально пережитого события. «Вещие» не выходят из головы долгое время и не дают покоя, пока не сбудутся. Так же и «откровения» в науке — они незабываемы и создают непередаваемое ощущение приобщения к какой-то тайне. Я опишу два таких ощущения.

В жизни каждого человека есть наиболее памятные даты, а то и моменты. Для меня один из таких моментов наступил 4-го февраля 1949 года примерно в два часа дня по Московскому декретному времени, когда я, стоя за кафедрой, делал доклад на Всесоюзной студенческой конференции сельскохозяйственных, зооветеринарных, лесотехнических и лесохозяйственных ВУЗов страны. Заявленный мною доклад «О поедаемости некоторых растений в горах Алтая» был на уровне средней (если не ниже средней) студенческой научной работы. Сотрудники кафедры луговодства Тимирязевской академии пытались как-то меня поднатаскать перед первым публичным выступлением. Они не слишком на меня надеялись и, сидя в аудитории, явно волновались. Но это волнение перешло у них в испуг, когда я, отложив в сторону проконсультированные заранее конспекты, начал говорить совсем не о том, о чем мы условились. Я должен был зачитать список и показать гербарий собранных на Алтае растений, описать их кормовые достоинства, урожайность зеленой массы. Сообщить (предположительно) о том, какие растения наиболее полезны для животноводства и в каком направлении следует совершенствовать (если они когда-нибудь будут совершенствоваться) пастбища. В конце доклада я мог сказать о том, что белая чемерица на Алтае, по моим наблюдениям, не ядовита и может также использоваться на корм скоту.

Но когда я, взошел на трибуну и услышал жиденькие поощрительные аплодисменты, то подумал, как, должно быть, неинтересно будет слушать собравшимся мое сообщение. И тут я сначала почувствовал волнение, на секунду это волнение сменилось чуть ли не паникой, но вдруг меня «прорвало». Я стал неожиданно для самого себя излагать совершенно новую (по крайней мере, для меня) теорию образования алкалоидов, дал довольно логичное объяснение, почему алкалоиды не образуются именно в Горно-Алтайской чемерице, какие перспективы сулит ее использование в животноводстве Алтая… И вот я вижу, как на лицах моих луговодов испуг сменяется удивлением, а удивление переходит в восхищение. Впрочем, восхищаюсь собой и я сам. Язык продолжает говорить, а в сознании проскальзывает удивление: неужели это я говорю? Неужели это я все сам придумал?

Наверное, подобное чувство, только противоположное, испытывает разошедшийся психопат, начавший материть своего начальника: умом понимает, что эта тирада ему дорого обойдется, что он говорит лишнее, но остановиться уже не в силах. И если в этом случае уместна поговорка: «Язык мой — враг мой», то в происшедшем со мной он оказался другом.