Михель Гавен - Месть Танатоса

• Название: Месть Танатоса
• Автор: Михель Гавен
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9533-2631-5

Шестидесятые годы двадцатого века. Немецкий журналист Курт Штайнер собирает сведения о женщине-хирурге, служившей в войсках СС. Пытаясь шантажировать этой информацией одного из руководителей неонацистской организации, Штайнер погибает. Расследуя гибель Курта, его жена узнает, что та самая женщина-хирург была последней габсбургской принцессой, которая волею судьбы оказалась в нацистской Германии и попала в концлагерь. Однако благодаря мимолетному знакомству с Отто Скорцени она проходит путь от заключенной до самых верхов эсэсовской иерархии.

«Месть Танатоса» — первый роман немецкого журналиста и военного историка Михеля Гавена, принесший ему известность в Германии.

---

Борман, Кейтель и начальник Управления личного состава Бургдорф умоляли фюрера сохранять самообладание. Они просили его немедленно переехать в Берхтесгаден, но все попытки уговоров остались безрезультатными. Продиктовав текст телеграммы со своим решением о том, что он берет оборону города лично на себя, фюрер закрыл совещание. Все его участники были потрясены и измотаны.

— Он утратил веру! — воскликнула Ева Браун, бросаясь к Маренн, когда та вышла из кабинета фюрера. — Ведь если фюрер потеряет веру в успех, то все потеряно безнадежно. Господи, я не могу понять, как все это могло произойти, — она нервно сжимала руки Маренн, глаза ее были полны слез, — от такого можно потерять веру в Бога. Нет, нет, мы не позволим, чтобы нас схватили живыми, — голос ее дрожал.

— Успокойтесь, — Маренн ласково обняла ее за плечи, — не позволяйте ему принимать этих лекарств, которыми его пичкают доктора. Они намеренно губят фюрера. И идите к нему — он зовет Вас.

Однако новый приступ ярости не заставил себя долго ждать. Он случился, когда в разговоре с Гитлером обергруппенфюрер СС Бергер упомянул о народе, «который так долго и преданно выносил все». Наблюдая со стороны, Маренн не могла не заметить столь бросающиеся в глаза резкие перемены в настроении Гитлера — от состояния эйфории прямо, без какого-либо перехода, к глубоким депрессиям. Скачки этой диаграммы убеждали ее, что на состоянии психики фюрера сказывается наконец многолетнее злоупотребление мореллевской психофармацевтикой.

Не привлекая к себе внимания, она снова обратилась к Еве Браун. По совету Маренн Ева настояла, чтобы Гитлер распрощался со своим врачом вечером того же дня, но исправлять что-либо всерьез, как ни просила ее Ева, было уже поздно.

Смирение и равнодушие фюрера явились отнюдь не результатом его философского понимания своего положения и готовности принять неизбежное. Гитлер всегда был далек от какой-либо слепой покорности судьбе — и в депрессии он неизменно сохранял свой извечный тон отталкивающей презрительности. В фюрере открыто сосуществовали иллюзорная эйфория, подавленность и презрение.

Осознав это, Маренн не сомневалась, что врачеватели Гитлера целенаправленно готовили его к такому концу, причем на протяжении многих лет. А ведь именно фюрер, — Маренн полностью соглашалась с несчастной Евой, — будь он в здравом рассудке и обладай прежней волей и энергией, мог бы предпринять что-то радикальное для своего народа в эти катастрофические дни. Ни Геринг, ни Гиммлер, ни кто-либо еще. Ведь только в фюрера, каким бы он ни был, верила нация.

«Я — фюрер, пока я действительно могу вести. А я не могу вести, если буду сидеть где-то высоко в горах. В тысячу раз трусливее покончить с собой где-нибудь в Оберзальцберге, нежели остаться и пасть здесь…» — заявил Гитлер на все увещевания Евы и даже пошутил: «Я лягу спать и хотел бы, чтобы меня разбудили, если у моей спальни появится русский танк».

— Как Вы полагаете, — робко обратилась Ева к Маренн, — я тоже решила остаться… Я правильно поступаю? Вы извините, — она смутилась, — мне даже не у кого спросить совета. Мне так тяжело, так тяжело… Что бы Вы сделали на моем месте?

Маренн ободряюще улыбнулась ей.

— Даже будучи на своем месте, я остаюсь, — ответила она мягко, — конечно, Вам бы лучше уехать. Но Вы должны сами решить. Если Вы его любите…

— Я люблю его больше жизни! — призналась Ева.

— Тогда — оставайтесь…

— Ты же знаешь, я останусь с тобой. Я никуда не поеду… — Ева взяла фюрера за руки, спокойно улыбнулась. Его глаза сразу оживились, и он сделал то, чего никогда прежде не позволял себе в присутствии посторонних, — поцеловал Еву в губы. «Мы тоже остаемся», — повторили вслед за Евой личные секретари фюрера Траудль Юнге и Герда Кристиан. Гитлер настаивал на их отъезде, но женщины упрямо твердили свое.

Поблагодарив их за преданность, Гитлер прошел в кабинет, где его ждали генералы. Присутствовавший в приемной генерал Фегеляйн схватил телефон и, набрав номер Гиммлера, уведомил рейхсфюрера о происходящем. Вскоре Гиммлер перезвонил фюреру и умолял его не терять надежды. «Каждый из Вас, господа, — обратился Гитлер к присутствующим, — должен принять собственное решение о том, как быть дальше».

Геббельс находился дома, когда узнал, что его срочно вызывают к Гитлеру. Пока он собирался, ему передали, что Гитлер хочет видеть также Магду и детей. Фрау Геббельс спокойным тоном приказала няньке собрать детей к фюреру. Дети обрадовались: у фюрера их часто угощали шоколадом и печеньем, но мать догадывалась, что всех ждет роковая развязка. Однако она сумела изобразить улыбку и сказала: «Каждый из вас может взять по одной игрушке, но ничего больше». Фюрер предложил Геббельсу переселиться со всей семьей в фюрер-бункер.

К рассвету 27 апреля Берлин был полностью окружен. Два последних аэродрома захвачены Красной армией. В ту же ночь первые советские снаряды стали рваться на территории рейхсканцелярии, и бункер вздрагивал, когда наверху рушились стены. В некоторых местах наступавшие были уже на расстоянии примерно одного километра.

* * *

Накануне с последнего аэродрома, отчаянно обороняемого немецкими частями от наступавших крупными силами в этом направлении советских войск, Маренн отправляла на юг транспортные самолеты с ранеными, эвакуируемыми из Шарите.

В госпитале под охраной нескольких солдат во главе с Фрицем Раухом оставались только постоянные «жители» клиники — тяжелобольные психически пациенты, не подлежавшие транспортировке. Их Маренн предполагала передать заботам швейцарского Красного Креста.

Эти люди, для которых не существовало ни войны, ни политики, требовали особого отношения и обращения. По приказу Маренн их всех перенесли из подземелья в чисто убранные палаты во флигеле клиники, который менее всего подвергался обстрелу. Там же находилась и Джилл.

Советская артиллерия вела постоянный огонь по аэродрому. Самолеты взлетали под градом снарядов. Вместе с ранеными улетали также медсестры, нянечки, врачи. Тепло прощалась Маренн с людьми, со многими из которых проработала восемь лет, разделила трагические дни войны и осады Берлина. Они сопровождали ее на фронт, оперировали в прифронтовых госпиталях. Теперь фронт пришел сюда. Маренн отпустила весь персонал клиники. Напрасно настаивал де Кринис, хоть и считался старшим по званию и должности, чтобы остаться. Он тоже улетал на юг.

— Благодарю Вас за все, Макс, — ласково говорила ему на прощание Маренн, сжимая его руку. — Вы были мне не строгим начальником и добрым другом эти Годы.

— Я никогда не прощу себе, если Вы погибнете, — на глаза де Криниса навернулись слезы. — Никогда! Дорогая моя, поедемте!

— Я не могу, — мягко ответила она, — Вы же знаете, из-за дочери я должна остаться. А у Вас семья, интересная работа, не думайте… Не волнуйтесь за меня, — комок подкатывался к ее горлу. Не говоря больше ни слова, профессор сжал Маренн в объятиях, — я преклоняюсь перед Вашим мужеством, — прошептал он, — перед Вашей стойкостью. Храни Вас Господь…

Кто-то крикнул:

— Танки!

Маренн обернулась: на кромке летного поля показалась отступавшая немецкая пехота, а за ней шли русские танки.

— Скорее, Макс, скорее, — Маренн почти втолкнула де Криниса в самолет. — Прощайте! Свидимся ли еще когда! Спасибо Вам за всё!

Летчики подняли трап. Когда самолет, на борту которого находился профессор, оторвался от земли, танки уже выехали на аэродром и вели прямой огонь по уносящемуся на низкой из-за перегрузки высоте самолету. «Господи, хоть бы не задели!» — молила про себя Маренн, с тревогой наблюдая за машиной.

— Фрау, Вы что, в плен захотели, или жить надоело?! — какой-то офицер, почерневший от пороховой гари в обожженном пехотном мундире, грубо схватил ее за руку и потащил за собой. «Кажется, самолету удалось выйти из зоны обстрела. Слава Богу», — мелькнуло в голове у Маренн. Но как теперь вернуться в Шарите? Опрокинутый танком, ее «мерседес» горел в кювете. По всему Берлину кипели ожесточенные бои.

С наступлением темноты перестрелка стала заметно ослабевать. И русские и немцы устали от непрерывного боя. Но то и дело сполохи разрывов освещали руины города. Они возникали в пустых глазницах окон, среди развалин зданий и где-то у берегов Шпрее, где высился Рейхстаг…

Сжимая в руках автомат, Маренн осторожно пробиралась среди обуглившихся останков домов, с трудом узнавая знакомые улицы. Над городом взлетали ракеты. От полыхающих пожаров ночное небо, казалось, подсвечивается красным изнутри. «Словно и на небе тоже… Сатана правит бал, — подумалось Маренн. — Что ж, у него есть повод: земля и небо — все в его руках и в его власти».

Трассирующие пулеметные очереди проносятся в темноте. Правильно ли она идет? Надо быть очень осмотрительной и осторожной. Ведь в самом деле, не приведи господи, попасть к русским — в мундире СС, с погоном оберштурмбаннфюрера…