Лев Константинов - Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)

• Название: Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
• Автор: Лев Константинов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Боевик
• Год: 1976

Отзвучал салют Победы, но не для всех закончились бон. Выстрелы из-за угла, в спину, зарево ночных пожаров, кровавые налеты на мирные села… В первые, очень трудные послевоенные годы предатели украинского народа — буржуазные националисты, бандитским ножом и пулей пытались помешать утверждению новой жизни на западноукраинских землях. Коммунисты и комсомольцы, чекисты мужественно защищали интересы народа, в жестоких классовых схватках разгромили реакционнее подполье, бандитскую ОУН. О сложной чекистской операции, начавшейся в тихом западноукраинском городке и завершившейся на Западе, о подвиге молодой сельской учительницы Марии Шевчук, волею народа ставшей разведчицей, рассказывается с повести Льва Константинова «Схватка с ненавистью».

---

Девушка встала, прошлась по камере, словно давала возможность полюбоваться, какая у нее красивая, грациозная фигурка, упругая, сильная походка, как хорошо, будто богатый наряд, сидят на ней простенькая вышитая блузка и расклешенная юбка из недорогого серого сукна.

«Благородной крови панночка, — Леся цепким взглядом оценила девушку, — такой бы на балах да по шляхетным гостиным красоваться».

— Вошла — поздоровайся, — сказала Леся.

— Здороваются, когда в хату входят, — неприветливо ответила девушка. Выговор у нее был мягкий, только некоторые слоги она произносила жестковато.

— Здороваются не с углами — с людьми, — не уступила Леся.

— День добрый, если вам от того легче станет. — Новенькая зло отвернулась к окошку.

Время от времени, словно тень, по лицу незнакомки скользила злая гримаса. И тогда красота ее сразу меркла, она становилась похожей на привередливую Оксану из бувальщин, рассказанных Гоголем про вечера на хуторе близ Диканьки.

В тот день новенькая больше не проронила ни слова. И когда утром с лязгом открылась дверь камеры, она так же молча, даже не глянув на своих случайных подруг, ушла по вызову следователя.

Возвратилась часа через два: такая же спокойная, неприступная, только усталость бросила легкую тень под глаза.

— Ну как там? — осторожно спросила Леся, кивнув неопределенно на дверь.

— Не понимаю, о чем вы, — резко бросила девушка.

— Понимаете! — обозлилась Леся. — Вы здесь недавно, а у меня — стаж…

— Не мое дело. — Девушка стала против Леси и в упор на нее посмотрела. — Не я вас сюда упрятала…

Леся подошла к стене, на которой выцарапана была длинная вереница палочек, провела пальцем по выщербленному цементу.

— На досуге посчитайте. Каждая — сутки. Это только здесь. Кое-что было и раньше. Я не хвалюсь, а говорю, что за это время многому научилась.

Девушка по-прежнему смотрела на нее с легким, высокомерным презрением:

— Я при чем?

Леся сделала небольшую паузу, чтобы слова ее прозвучали убедительнее:

— Здесь одной нельзя. Одиночка — самое тяжелое наказание. А ты, — она намеренно сказала этой гордячке «ты», — сама в нее рвешься, хотя рядом с тобой люди. Сдадут скоро нервы, заест тоска, и сама не заметишь, как сломаешься… — Леся сказала это и отвернулась, будто черту подвела: мое дело предупредить, твое — решать. Но в словах ее была правда, и даже толстенькая Яна своим красивым голосом подтвердила:

— Говорят люди: одинокую волчицу и плохой охотник подстрелит.

— Я не волчица, — обидчиво сверкнула темными глазами девушка.

Леся улыбнулась примирительно:

— Зато охотники идут по твоему следу. И неплохие, заметь.

В камеру вползли ранние сумерки. Там, на воле, было еще совсем светло, а здесь уже тени легли по углам, зачернили стены. Впереди был длинный однообразный вечер. И тишина, прерываемая лишь мерными шагами часового.

Разговор оборвался. Леся и не хотела его продолжать: на правах старожила она дала новенькой совет, а последовать ли ему — пусть сама решает. Она тихо, для себя, запела песню. Песня была о том, как тоскует человек, которому не дано стать соколом, и нет у него крыльев, чтобы покинуть землю и подняться в небо, далеко-далеко, за синие тучи. Вплелись в песню тоска и бессилие.

— Хорошо поешь, — задумчиво протянула девушка. — Ну-ка, еще…

— По заказу не могу. — Леся чуть приметной улыбкой смягчила резкость.

Потом за нею пришли.

Леся кивнула Яне и вышла из камеры, даже не взглянув на новенькую.

Когда затихли шаги, девушка повернулась к Яне.

— Кто она такая? — спросила властно.

— У нее и спрашивай, — недружелюбно ответила Яна. Она заметила, что Леся почему-то пререкалась с новой, не совсем было понятно почему, но симпатии ее были на стороне веселой и общительной Леси. Ишь ты, новая, как сова, уставилась, будто хочет испугать ее. Недаром Гнат говорил, что все городские девушки бесстыжие. А эта была тоже из городских, хоть и надела вышитую блузку. Ручки нежные, с такими за плугом не походишь, грасу[5] они не удержат. Вот Леся — другое дело, эта своя, хуторская, хоть и учительница. Гнат говорил…

— Откуда эта дивчина? — резко прервала неторопливые размышления Яны новая.

Яна лениво повела плечом.

— Может, со Львова, а то и из Ужгорода. Говорила еще как-то, что в Стрые жила. А еще вроде бы бывала в Каменце…

— Ты что, издеваешься? — вскипела новенькая.

Яна с медлительным равнодушием посмотрела на нее в упор. Ишь ты, губы дергаются, будто у припадочной. Куда и красота подевалась. Правду Гнат говорил, что настоящие украинцы на хуторах живут, а в городах те, кто омоскалился, забыл про этот, как его… дух предков…

— Так я же не знаю точно. Леся-учителька — так ее называют. Если хочешь про нее больше узнать, спроси у самой, когда вернется.

Леся пришла через несколько часов, и походка у нее была медленной, неровной, неуверенной. Казалось, идет по шаткому настилу и боится поскользнуться. Куталась она в платок, туго наброшенный на плечи, на щеках играл яркий, нездоровый румянец. Она устроилась на койке, повернулась лицом к холодной стене и не проронила ни слова. А утром поднялась снова бодрая, в глазах — смешливые искринки.

— Ну вот, подруженьки, — звонко проговорила, — бог даст, скоро я вас покину.

Яна широко раскрыла свои круглые глаза, изумленно уставилась на Лесю.

— Следователь сказал?

— Пока нет, но я сама чую: к этому дело идет.

— Передашь тогда весточку моему Гнату, — мечтательно протянула Яна, — расскажешь ему, как я его кохала, как в этих стенах сырых только про него одного и думала…

— Обязательно, — охотно пообещала Леся, — если бродит еще твой Гнат по лесам да встречусь с ним на узенькой дорожке, то передам, как ты страдала и молилась на него, как на икону… Может, и помилует меня, не прирежет, — неожиданно добавила она.

— Да что ты! — встрепенулась Яна. — Мой Гнат не такой…

— Ага, — продолжала иронизировать Леся, — не такой: он девушек не режет, только насилует…

Пока Яна переводила дыхание от возмущения — Гнат ведь для нее, несмотря ни на что, оставался воплощением всех добродетелей, к Лесе подошла новенькая.

— Нам пора познакомиться, — твердо выговаривая согласные, сказала она. — Меня зовут Ганна, Ганна Божко. — И протянула руку.

Она приветливо улыбалась, и Леся подумала, что улыбка этой дивчине к лицу: она немного смягчала бросающееся в глаза высокомерие.

— От и добре. Мое имя ты уже знаешь. — Леся небрежно стиснула ладошку Ганны, отметив, что мягкая она, ухоженная.

— Кстати, откуда у тебя этот выговор? — вдруг поинтересовалась она. — Никак не пойму: ни на Львовщине, ни в Закарпатье так не говорят.

Ганна отвела глаза, неохотно спросила:

— А что, заметно?

— Чувствуется.

— В войну служила в немецком учреждении. Скажи, и в самом деле бывают случаи, когда отсюда выходят?

— Не так уж и редко. Чекисты тут лишних не держат, у них с законностью строго. Вот она, к примеру, точно выйдет. — Леся кивнула на Яну, все еще не пришедшую в себя от возмущения. — Попала сюда по глупости, в том и вся вина ее перед Советами. А за глупость не судят, за глупость только предупреждают.

— А ты? — Ганна смотрела пристально, изучающе, будто хотела прочитать ответ в глазах, отгадать его еще до того, как будет сказан.

— Со мной сложнее. Думала я, что попалась крепко. И надежду потеряла. Но свет не без добрых людей. Пока человек живет — все надеется…

— Туманно очень, — разочарованно сказала Ганна.

— А яснее и не требуется. Во всяком случае, нам еще с тобой здесь не один день коротать — наговоримся. Если освободят — то не завтра…

И действительно, дни тянулись серые, однообразные — одинаковые. В камере почти всегда стояла тишина. Изредка горестно вздыхала Янина.

Воля давала о себе знать неясными сигналами автомобильных гудков, газетами, которые каждое утро приносили в камеру. Обычно это была «Радянська Украина» — Ганна прочитывала ее от строки до строки и становилась после этого еще сумрачнее. «Неплохо идут у Советов дела», — пробормотала как-то, вычитав, что успешно восстанавливается Киевский университет и трудящиеся столицы с энтузиазмом восстанавливают Крещатик.

— А чего ж, — охотно согласилась Леся. — Они — сила…

— Ты-то чему радуешься?

— Добрый вечер, дивчинонько! — издевательски поджала губки Леся. — Огнем и мечом пройдем по Украине? Так, кажется, мечталось? Дудки! Мне лично нужна родина, а не развалины от нее… Советы восстанавливают Украину — то добре.

— И сами крепнут. — У Ганны в глазах бушевала ярость.

— Народ хоть в себя придет от военного горя.

— И в большевиков поверит.

— А тот народ, для которого они стараются, давно в них верит.