Валентин Красилов - Метаэкология

• Название: Метаэкология
• Автор: Валентин Красилов
• Издательство: ПИН РАН
• Жанр: Культурология
• Год: 1997

В этой книге меня интересовало, в первую очередь, подобие различных систем. Я пытался показать, что семиотика, логика, этика, эстетика возникают как системные свойства подобно генетическому коду, половому размножению, разделению экологических ниш. Продолжив аналогии, можно применить экологические критерии биомассы, продуктивности, накопления омертвевшей продукции (мортмассы), разнообразия к метаэкологическим системам. Название «метаэкология» дано авансом, на будущее, когда эти понятия войдут в рутинный анализ состояния души. Ведь смысл экологии и метаэкологии один — в противостоянии смерти. При этом экологические системы развиваются в направлении увеличения биомассы, роста разнообразия, сокращения отходов, и с метаэкологическими происходит то же самое.

---

Эпоха Возрождения стала торжеством платонизма как светской философии жизни (протекавшее параллельно богословское возрождение — классическая схоластика Альберта Великого и Фомы Аквината — опиралось на Аристотеля). Ее логическим завершением было сформулированное Спинозой представление о свободе как осознанной необходимости. Сама же необходимость вытекает из закономерностей развития системы, определяющей судьбу отдельных элементов. Однако уже в рамках позднего Возрождения — раннего барокко произошел раскол, ознаменовавшийся возвращением странно преображенных средневековых фигур — Фауста, Дон Кихота, Дон Жуана, Гамлета. Именно они стали героями нового времени, оттеснив на задний план Геракла, Ахилла, Орландо и христианских святых.

Модель борьбы порождает героя. Классическая культура есть культ героя, о котором поют песни, рассказывают легенды, пишут романы. Герой древности — сильный человек, исполняющий волю богов или веление судьбы, т. е. работающий на систему. Это Персей, Геракл, Тесей, уничтожающие чудовищ, бывших тотемов. Однако со временем в герое появляется новая черта — приступы безумия, заставляющего бросить вызов системе (судьбе, воле богов, необходимости и, конечно, последнему врагу — смерти). Безумные, безответственные поступки, бывшие уделом слабых женщин — Евы, Пандоры, Софии, Елены — начинают совершать мужчины. Безумствуют Геракл, Ахилл, Аякс, Орландо. У исторических героев наблюдается склонность к эпилепсии, которой были подвержены Цезарь, Магомет и Наполеон. Вспомним, что безумием древние считали противостояние судьбе. Макбет, следующий предписаниям судьбы (озвученным тремя ведьмами), выглядит подонком. Бросив вызов судьбе (идущему на приступ Бирнамскому лесу), он превращается в героя. Это герой нового типа, сражающийся не на стороне системы, а против нее.

Фольклорные стрелки-супермены Робин Гуд, Гамелин, Адам Белл, запечатленные Чосером, Джонсоном и Шекспиром, послужили прототипами целой плеяды благородных разбойников, от кальдероновского Эйсебио до Карла Моора, Лары и Дубровского, бросавших вызов системе из лесной чащи, с каледонских скал, с пиратских кораблей. В конце XIX — начале XX в. их заметно выродившиеся потомки нападали на старух-молочниц и ростовщиц, возмещая недостаток мужества высокопарным философствованием, заимствованным у Шопенгауэра и Ницше.

Философы нового времени, обобщая духовный опыт романтического бунтарства, выступили против системы Платона почти с тех же позиций, что и его прижизненные оппоненты-киники. Эта философия жизни исходит из уникальности жизненного опыта, не подлежащего систематизации, фиктивности сущностей и утверждения свободы как выламывания из системы. Чередование платонических и кинических периодов определяет неровный ритм европейской истории.

В рамках платонизма сформировалось представление о подобии всех систем — космоса, социума, человеческой души, — управляемых общими системными законами — Ананкой, Фортуной, или как бы их ни назвали. Свобода виделась в превращении необходимости во внутреннюю потребность. Логика платонизма вела человечество прямым путем в идеальное государство, руководимое мудрецами, которые постоянно спасают народ от ими самими придуманных врагов, врут благодарным соотечественникам во их же благо, предают огню вредные сочинения Гомера, Гесиода и прочих бесполезных авторов, выводят новую расу стражей-роботов обоего пола, обдуманно скрещивая их между собой и с их помощью подавляя малейшие признаки волеизъявления граждан.

Средневековые и возрожденческие утопии, от Августина до Мора и Бэкона, следуют той же схеме (только философов все чаще заменяют технократы), и лишь Рабле начертал на стенах Телемской обители: «Делай, что хочешь».

Противостоящая платонизму философия свободной воли (древняя магия — Протагор — киники — романтики — экзистенциалисты) выявила упрощающее воздействие системы на человека, связывая преодоление необходимости с развитием человеческой личности, тем самым поднимающейся над животным существованием. Доведенная до логического завершения, философия воли ведет к разрушению системы, на обломках которой личность оказывается никому не нужной, а существование абсурдным. Ведь деструктивные действия приносят удовлетворение лишь при наличии карающей их системы.

Свобода противоречива. Если речь идет об удовлетворении желаний, то самые примитивные существа наиболее свободны: у них мало желаний. У высших больше желаний, в том числе неисполнимых, а следовательно, меньше свободы. Легко сказать, делай, что хочешь. А чего мы хотим? Кто-то должен нам это подсказать. Если желательно избавление от желаний, то само стремление к свободе есть желание, от которого следует освободиться, чтобы обрести свободу.

Раб, выполняющий положенную ему механическую работу, может готовить восстание, сочинять стихи или разрабатывать философскую систему. На свободе, обремененный заботой о хлебе насущном или о приобретении собственных рабов, он вынужден оставить эти занятия.

Мы делаем карьеру ради свободы, которую дает высокое положение в обществе, но, поднимаясь по служебной лестнице, все больше расширяем круг своих обязанностей, увеличиваем тяжесть лежащей на нас ответственности, которая чаще всего непропорциональна вознаграждению. Мы жалуемся на переутомление, недостаток досуга, потребительское отношение к нам семьи и общества, но, как старая ездовая собака, никому не уступим место в упряжке.

Врастание в систему оборачивается отсутствием свободы, выламывание из системы — тем же самым, ибо абсолютная свобода парадоксальным образом совпадает с абсолютной несвободой. Свободный выбор одинаково неосуществим в ситуации Адама, выбирающего жену, и в ситуации буриданова осла, выбирающего между двумя равновеликими охапками сена. Система ставит человека в положение Адама, отсутствие таковой — в положение осла.

Проблема Великого Инквизитора в том, что бог показал себя нерадивым тюремщиком, оставив человеку возможность выбора. Проблема Гамлета в том, что для него бытие и небытие — равноценные альтернативы. В развитии европейской культуры переход от платонизма к экзистенциализму занял несколько столетий. В творческой биографии Шекспира он уложился в одно десятилетие, между тридцатью («Ромео и Джульетта») и сорока («Король Лир»). Ромео, отправляясь на бал, где ему предстоит роковая встреча с доселе неведомой Джульеттой, произносит следующую примечательную фразу: «Пусть тот, в чьих руках руль, направляет мой парус». Юные герои этой трагедии, шуты Фортуны (fortune's fools), ничего не совершают по своей воле (не исключение два невольных убийства) и в конечном счете приносятся в жертву ради системных целей — прекращения давней вражды между кланами. Гамлет отражает промежуточную стадию, на которой герой впервые испытывает сомнения в том, что быть слепым орудием судьбы — предназначение, достойное человека.

Многие поколения превратно толковали историю Гамлета как трагедию склонного к рефлексии человека, попавшего в обстоятельства, требующие решительных действий. Вообще этот герой казался странным и действительно был таким для людей, воспитанных в традициях платонизма. Будь он персонажем Сартра или Камю, никто не нашел бы в нем ничего странного, и он мог бы занять свое законное место рядом с Посторонним и Самоучкой. Однако до появления этих последних оставалось, ни много, ни мало, триста пятьдесят лет, а пока «нерешительный» Гамлет был одиноким безумцем, уничтожавшим, следуя античной версии безумия как противостояния судьбе, крыс-конформистов вроде Полония и Лаэрта, Розенкранца и Гильденстерна. Эти импульсивные действия, впрочем, не были окончательным ответом на вопрос, существовать в системе или противостоять ей. Кризис наступил после встречи с норвежской армией на марше.

На вопрос о цели похода норвежский капитан ответил, что таковой является кусок польской земли, который не стоит и пяти дукатов, а ему, капитану, и даром не нужен. Но станут ли поляки защищать эту землю? О да, они уже выдвинули свой гарнизон. И глядя вслед шагавшим навстречу смерти десяти тысячам, что едва ли найдут достаточно места на отвоеванной земле, чтобы похоронить своих мертвецов, Гамлет подумал, что по сравнению с этим широкомасштабным абсурдом его собственная миссия не столь уж абсурдна. С этой минуты в его действиях не усматривается ничего личного: тот, в чьих руках руль, направляет его парус к жертвенной смерти во имя прекращения давней вражды между датской династией Гамлетов и норвежскими Фортинбрасами.

Итак, путь был пройден лишь наполовину. Завершить его предстояло другим шутам Фортуны — дословно повторенное, это определение теперь отнесено к безумному Лиру и нежной Корделии, одновременная смерть которых столь же ужасна, сколь и бессмысленна, абсурдна уже тем, что настигает не любовников, а отца и дочь. Если в эпилоге «Гамлета» звучит триумфальный марш, то «Лир» завершается похоронной процессией. Это, как сказано в трагедии, история, поведанная идиотом, полная шума и ярости, не имеющая никакого смысла. Это решение гамлетовского вопроса в пользу небытия — отказ от всего, что до сих пор составляло смысл жизни.