Фрэнсис Бэкон - Великое восстановление наук, Новый Органон

• Название: Великое восстановление наук, Новый Органон
• Автор: Фрэнсис Бэкон
• Жанр: Философия

---

Удивительно тонко и в то же время очень верно изображение тела природы покрытым волосами: ведь это же лучи, исходящие от вещей, а лучи -- это своего рода волосы или "кудри" природы. Почти все в природе в большей или меньшей степени испускает лучи, что становится особенно ясным в способности зрения, точно так же как и во всякой способности действовать на расстоянии: ведь обо всем, что способно действовать на расстоянии, поистине можно сказать, что оно испускает лучи. Но особенно длинны волосы в бороде Пана, как лучи, исходящие от небесных тел, они действуют на особенно большом расстоянии и проникают повсюду. Да ведь и Солнце кажется нам бородатым, когда его закрывает сверху облако, а снизу пробиваются из-под облака лучи.

В высшей степени правильно и изображение тела природы обладающим двоякой формой, ибо тела высшей сферы отличны от тел низшей. Ведь первые благодаря своей красоте, равномерности и устойчивости движения, а также своей власти над землей и земными вещами с полным основанием изображаются в облике человека; вторые же вследствие своей беспорядочности, нестройности движения и зависимости от небесных тел вполне могут удовольствоваться образом бессловесного животного. Это же изображение тела природы олицетворяет и взаимоотношения видов. Ведь никакая природа не может рассматриваться как простая, всегда она заимствует что-то у другой и как бы сливается с ней. В самом деле, человек имеет что-то общее с животным, животное -- что-то общее с растением, растение -- с неодушевленным телом, и поистине все обладает двоякой формой и складывается из элементов высшего и низшего видов. Очень тонкой является также аллегория о козлиных ногах, раскрывающая восхождение земных тел к небесным областям: ведь коза -- горное животное и любит взбираться на крутые скалы и почти повисать над пропастью; нечто подобное удивительным образом происходит и с вещами, принадлежащими даже к низшей сфере, что особенно ясно на примере облаков и других метеорологических явлений.

Пан держит в руках два символа -- гармонии и власти. Ведь свирель из семи тростинок достаточно ясно указывает на созвучие и гармонию вещей, или согласие, переплетающееся с раздором, возникающее из движения семи планет. Посох -- также прекрасная метафора, потому что пути природы могут быть то прямыми, то окольными. Эта палка или трость изогнута именно в верхней своей части, ибо почти все совершаемое в мире божественным провидением осуществляется сложными и запутанными путями, так что внешний ход событий может порой показаться противоречащим их подлинному смыслу, как, например, продажа Иосифа в Египет и тому подобное. Да и все более или менее разумные правители с большим успехом внушают и указывают народу то, что они считают нужным для него, -- опять-таки не прямо, а исподволь, прибегая к различного рода уловкам и околичностям, так что всякий жезл или посох власти поистине оказывается изогнутым сверху. Остроумно изображение одежды Пана в виде накидки, сделанной из шкуры леопарда. Ведь шкура леопарда пятниста. Но и небо усеяно звездами, моря -- островами, земля покрыта цветами, да и вообще почти все вещи обладают неоднородной поверхностью, которая служит для них одеждой.

Занятие же Пана нельзя, пожалуй, изобразить вернее и удачнее, чем сделав его богом охотников: ведь любое действие природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Действительно, науки и искусства охотятся за своими созданиями, сообщества людей преследуют свои цели, да и вообще все создания природы охотятся или за добычей ради пищи, или за удовольствиями ради отдыха, прилагая к этому все свое умение и ловкость.

Львица за волком бежит свирепая; волк за козою,

А за китисом бегут цветущим блудливые козы[4].

Пан является также богом вообще всех сельских жителей, потому что эти люди живут по природе, тогда как в городах и дворцах природа уничтожается чрезмерным ростом культуры. Так что правильны слова поэта любви:

Дева себя лишь наименьшая часть[5].

Пана прежде всего называют господином гор, потому что в горах и на возвышенных местах раскрывается природа, становясь более доступной для созерцания и наблюдения. И уж поистине божественной аллегорией оказывается изображение Пана вторым после Меркурия вестником богов, потому что вслед за словом Божиим сам образ мира является провозвестником божественного могущества и мудрости. Об этом сказал и боговдохновенный поэт: "Небеса повествуют о славе господа, и твердь небесная указует на творения рук его"[6].

Пана услаждают нимфы, т. е. души, ибо души живущих -- это услада мира, а он с полным основанием считается их повелителем, ведь каждая из них следует за своей природой, как за вождем; в беспрерывном движении, в бесконечном разнообразии фигур, как бы подражая отцу, они танцуют и ведут хороводы вокруг него. Пана постоянно сопровождают сатиры и силены, т. е. старость и молодость. Ибо всему на свете выпадает возраст веселья и плясок и возраст неторопливости и пьянства; и пристрастия обоих этих возрастов, может быть, кажутся мудрому наблюдателю (как Демокриту) смешными и безобразными, подобно какому-нибудь сатиру или силену. Очень глубокий смысл заложен в рассказе о паническом страхе. Природа всему живому дала чувство страха как средство сохранения своей жизни и существования, помогающее избежать и отразить надвигающуюся опасность. Однако та же самая природа не умеет сохранить меру и к спасительному страху примешивает всегда страхи пустые и неосновательные, так что, если заглянуть поглубже, все вокруг охвачено паническим страхом, особенно же люди, которые в огромной степени подвержены суеверию (а ведь оно есть не что иное, как панический страх), особенно в трудные, тяжелые, смутные времена.

Что же касается дерзости Пана, вызвавшего на борьбу Купидона, то смысл этого состоит в следующем: материя обладает известной склонностью, стремлением к разрушению своей формы и возвращению в первоначальный Хаос, и только более могучая сила согласия (воплощенная в Амуре, или Купидоне) сдерживает ее разрушительные порывы и заставляет подчиниться порядку. Поэтому если Пан терпит поражение в этой борьбе и удаляется побежденным, то люди и вся природа обязаны этим своей весьма счастливой судьбе. Сюда же можно в полной мере отнести и рассказ о Тифоне, пойманном в сети. Ведь всюду в природе время от времени мы можем наблюдать обширные и необыкновенные вздутия вещей (что и обозначает образ Тифона): вздуваются моря, набухают тучи, вздымается земля и т. п.; однако природа неразрывными сетями сдерживает и обуздывает такие возмущения и эксцессы, как бы сковывая их стальной цепью.

Что же касается того, что именно этот бог во время охоты обнаружил Цереру, остальным же богам это не удалось, хотя они и старательно искали и все делали для того, чтобы найти ее, то этот эпизод заключает в себе очень верный и глубокий смысл: не следует ждать открытия полезных и необходимых для практической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции (которых можно сравнить со старшими богами), хотя они всеми силами стремятся к этому; таких открытий следует ждать только от Пана, т. е. от мудрого эксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходят почти всегда случайно, как бы во время охоты.

Музыкальное же состязание и его исход дают нам разумный совет, как можно обуздать и привести в себя человеческий разум, слишком возомнивший о себе и утративший чувство здравого смысла. Ведь существуют, по-видимому, две гармонии, или музыки, -- гармония божественного провидения и гармония человеческого разума. Для человеческого ума, как и для слуха смертных, божественное управление миром и тайные предначертания Бога звучат как что-то грубое и как бы дисгармоничное. И хотя это человеческое невежество вполне заслуженно символизируется ослиными ушами, однако сами эти уши обычно прячутся и не выставляются напоказ, и поэтому люди не видят этого уродства и не обращают на него внимания.

Наконец, нет ничего удивительного в том, что Пан никого не любит (исключение -- его брак с Эхо). Ибо мир довольствуется самим собой и всем, что есть в нем; ведь тот, кто любит, хочет пользоваться тем, что любит, а изобилие не оставляет места стремлению. Поэтому мир не может любить никого и не может стремиться овладеть чем-то (ибо он вполне довлеет самому себе), за исключением, может быть, любви к речи; она и олицетворяется нимфой Эхо или же Сирингой, символизирующей речь более отделанную. Но среди всех видов речи одна только Эхо оказывается вполне достойной быть супругой мира. Ведь именно та философия является подлинной, которая самым тщательнейшим и верным образом передает его собственные слова и сама как бы написана под диктовку мира; она есть не что иное, как его подобие и отражение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяет произнесенное им. На самодовлеющее и совершенное состояние мира указывает и то, что он не имеет потомства: ведь он рождает лишь в отдельных своих частях. Ибо как бы он смог рождать в целом, если за его пределами вообще не существует тела? Что же касается той самой женщины, его предполагаемой дочери, то упоминание о ней является весьма мудрым добавлением к мифу. Она олицетворяет различные пустопорожние теории о природе вещей, в изобилии существовавшие во все времена, теории, по существу бесплодные, как бы незаконнорожденные, привлекающие иногда бойкостью своего изложения, но подчас тягостные и невыносимые. VII. Персей, или Война