Герберт Циргибель - Иной мир

• Название: Иной мир
• Автор: Герберт Циргибель
• Жанр: Научная Фантастика

Спустя девять месяцев после того, как космический корабль «Чарльз Дарвин» столкнулся с неизвестным небесным телом, профессор Шаган, руководитель обсерватории Маник Майя, обнаружит что астероид Ре 37 больше не находится на своей траектории обращения. На ничтожном участке у Ре 37 и «Дарвина» была одинаковая орбита. Стал ли Ре 57 убийцей шести космонавтов? Но и эта мысль — почти непроизносимая, напрашивается сама собой: Явилось ли причиной пылеобразования вблизи кратера Плутарха, которое наблюдалось и было сфотографировано многими астрономическими станциями, совсем не разрушенный, упавший на Луну космический корабль, а разлетевшийся на куски астероид? И где же «Дарвин»? Носит его, сбитого со своей орбиты, где-то во Вселенной? Невероятная мысль. Теория профессора Шагана недоказуема. Но ее поддерживает его ассистентка Нанга, у которой свои способы, она вдруг упрочняется таинственными радиосигналами, которые не поддаются расшифровке, она наконец-то подтверждается спасательным зондом из из злосчастного корабля, который несет информацию о том, что уже несколько месяцев трое мужчин и одна женщина живут в космосе; запертые в своей капсуле, ограниченные минимальным мирком, оторванные от всего, что может в жизни показаться нам достойным того, чтобы жить. Невероятная история.

Герберт Циргибель описывает экстремальную ситуацию, и он не закрывает глаза на катастрофу, которая может наступить несмотря на все достижения в освоении космоса. Он отказывается от таинственных явлений и утопичного естества, он добивается остроумной техники, он подходит к проблеме с гуманистической точки зрения. Он заставляет читателя, несмотря на весь внешний драматизм, задуматься и не отпускает его до самой последней строчки.

---

Это было странно, он говорил совершенно нормальным тоном, от чего мы все уже давно отвыкли.

— Бах, — продолжил он, — он был твоим земляком, не так ли?

— Нет, — проворчал я.

— Конечно, он был твоим земляком, он был европейцем. Я чту Баха больше, чем вы. Я назвал три созвездия по трем начальным буквам его имени. И — С — Б — таким он был великим. Я хочу сказать вам еще кое-что. Если бы на Земле сгорела бы вся мировая музыка и только Бах бы остался — тогда бы ничего не сгорело. Теперь ты знаешь, что я думаю о запевале, Стюарт. Я видел его во сне. Знаете ли Вы, что я был его чистильщиком обуви?

Соня посмотрела на меня и засмеялась.

— О, господи, боже мой, — пробормотал я.

— Да, я чистил его обувь, и Анны Магдалены и его детишек. Это было самое счастливое время в моей жизни. Когда он сочинял музыку, я тайком подглядывал. Он был весел и строг, и он выводил ноты, словно он писал математическое уравнение.

— Это хорошо, — сказал Чи.

— Он был способен на крепкое словцо, продолжал Паганини, — он мог браниться как кучер, если кто-нибудь мешал его сочинению. Однажды, солнечным утром, он заметил, как хорошо я почистил его ботинки. Он был очень добр ко мне и сказал:,В таких ботинках нужно прогуляться. Знаешь что, Дали, сейчас мы оба пойдем на рыбалку. У тебя есть удочка?' Да', сказал я, я даже знаю, где водится рыба. Но сегодня воскресенье, маэстро, Вы должны быть в церкви, чтобы играть на органе. Иоганн Себастьян засмеялся и грубо похлопал меня по плечу. Сегодня Господь Бог обойдется без меня, Дали. Меня заменит рак — этот рак тоже обойдется без Баха.' Он охотно выдавал подобные невинные шуточки. Я был очень счастлив в этот день. Мы сели на берегу озера и забросили удочки. Иоганн Себастьян рассказывал мне истории из свое жизни, и он бранился на отцов города городской совет и тех, кто им заправлял, и на святош, которые не понимали его музыки. „Как ты думаешь, Дали“, спросил он, сколько еще будут играть мою музыку?' Я ответил:,До конца света.' Он сказал:,Это было бы нехорошо, Дали, потому что путь до конца света далек, а Господь откроет еще много источников. Я был бы доволен уже тем, если бы время от времени вспоминали обо мне и Фридемане. Он будет творить более великие произведения, чем я.' Да, Фридеманн — это была вся его надежда. Мы ловили рыбу до полудня и наловили очень много. После этого Иоганн Себастьян пригласил меня на обед. Анна Магдалена ничего об этом не знала, и когда мы подошли к их дому, она выглянула в окно и упрекнула мужа. Иоганн Себастьян взмахнул мешком рыбы и воскликнул: Я привел тебе гостя к обеду.',Как не везет', сказала Анна Магдалена и выглядела растерянно. Я приготовила сегодня только фасольный суп.'

Иоганн Себастьян довольно подмигнул мне. Мы поднялись, и он вывалил рыбу на блюдо. Затем он позвал своих дочерей, и они чистили рыбу, а Анна Магдалена в это время чистила картошку…

— Почему картошку? — оборвал его Чи. — Если я правильно проинформирован, тогда картофель еще не был распространен в Европе. Здесь что-то не так, Паганини.

Тот запнулся, затем со злостью ответил: «Тогда ты продолжай, я больше ничего не скажу».

— Расскажи нам историю до конца, Дали, — сказала Соня, — это хорошая история.

Он лишь упрямо закачал головой. Возражение Чи относительно картофеля расстроило его. На меня его наивное, детское повествование подействовало примиряюще. Я сказал: «Я не хотел тебя только что обидеть, Паганини, извини».

— Я должен работать, — ответил он, — сейчас у меня невероятные идеи. Сейчас я создам новую фугу, я хочу озвучить хаос Вселенной, я …

Он затих, его лицо сморщилось в гримасу.

— Мертвецы оживают!

Во входном люке появился Гиула.

Он смущенно сказал: «Я желаю вам хорошего Нового года».

В нашей радости его неожиданным появлением мы на мгновение словно языки проглотили.

— Гиула, проклятый сорванец! — наконец воскликнул я. — Ты заслуживаешь хорошей взбучки.

Соня подплыла к нему и поцеловала его. Он покраснел. Чи сказал: «Значит ты выдержал, да? Ты стал разумным?

— Да, Чи.

— Все люди празднуют в эти часы Новый год, — сказала Соня, — и сейчас у нас тоже есть причина для того, чтобы позволить себе немного вина.

Она выбралась из кабины, чтобы принести кое-что из нашего запаса.

Гиула внимательно посмотрел на меня. «Стюарт, что с тобой случилось? Почему твои волосы белые?»

— Я их покрасил, Гиула, — пошутил я, — я хотел тебя удивить.

— Мы живем в мире белых волос, — закряхтел Паганини, — если ты внимательно посмотришь на меня, то и меня найдешь несколько седых прядей.

— У него сегодня изумительная фантазия, — сказал Чи. Это после долгого времени был первый раз, когда между нами царила дружественная атмосфера. Даже Паганини теперь хотел остаться с нами. Соня принесла еще прочие сладости, шоколад и фрукты. К нам пришел кусочек Земли. Мы наполнили наши бутылочки. Я сказал: «Первый глоток за Землю, за прекрасную и самую лучшую планету, которая только есть во Вселенной».

— За Новый год, который вернет нас домой, — добавил Чи.

Мы выпили, и Паганини с удовольствием осушил бы всю бутылку одним глотком. Соня помешала ему сделать это. Он снова стал задиристым, настаивал на своем. В нем была странная жадность, жажда наслаждений, которую я раньше не наблюдал в нем. Его травма, казалось, пробудила в нем самые низменные инстинкты, и он злился, если кто-то противоречил его воле. И сейчас, когда Соня призывала его пить размеренно, он обиженно пыхтел. Затем он поднял свою бутылку и с пафосом закричал: «Я пью за неизвестную планету во Вселенной, на которой живут одаренные разумом существа; существа, которые не грозятся уничтожить друг друга. Люди на Земле — патологическое развитие. Было бы плачевно, если бы природа создала только таких жадных до власти, властолюбивых существ как род, к которому мы принадлежим. Сейчас на Земле они играют Девятую симфонию. „Обнимитесь, миллионы!“ — Но каждый чувствует, что он под угрозой другого и в правой руке держит плутониевую бомбу. Патологическое развитие — этот человек, да здравствует неизвестная планета во Вселенной».

— Так говорит варвар, — сказал Чи. — Утешает то, что эти мысли возникли в больном мозгу.

— Ну да, — сказал я, — я не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, чтобы постоянно жить в этом мире. Если понимание необходимости — разум, тогда я по-своему не более разумен, чем Паганини.

— Не нужно ломать над этим голову, Роджер, — сказала Соня. — Мы живы, и это все.

— Постоянно одна и та же тема, — пробормотал Гиула.

— Мы вернемся на Землю, — сказал Чи, — эту надежду я никогда не потеряю…

— Надежда и любопытство, а этом вырос род людской! — изрек Паганини. — Он постоянно надеется — изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение…

— Однажды мы вернемся на Землю, — повторил Чи и обосновал новую теорию об этом возвращении. Его оптимизм был достоин восхищения. Он уже почти рассчитал нашу орбиту вращения вокруг Солнца. В определенной точке мы должны были выстрелить наши капсулы. Согласно его убеждению, капсулы могли бы приблизиться к Земле. Мы слушали его, но его выкладки произвели на нас незначительное впечатление.

Гиула сказал: «Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что больше не может быть возвращения, Чи. Воспоминания — это все, что нам осталось. Какое ваше самое прекрасное воспоминание о Земле? Я думал об этом, но нет ничего, о чем бы я мог особенно вспомнить. Даже самое худшее в моей памяти о прошлом еще чудесно. Все было прекрасно.

Его вопрос пробудил прошлое, сон нашей жизни. Да, все было прекрасно, и все же были моменты, которые были по-особенному полны жизнью. Я подумал о моем мальчике, о домике, о моем друге Александре Вулько, о незабываемых минутах на озере Нясиярви. Я мог бы рассказать об этом, но как можно передать словами такие ощущения?

— Ты прав, Гиула, — сказал я,

— Все было прекрасно.

— А ты, Соня?

Она сказала, погрузившись в мысли: «Эти воспоминания каждый носит в себе — есть столько много всего…»

— Есть только одно! — ухмыляясь заявил Паганини. — Я знаю, что на Земле было самым прекрасным!

— Ну?

Он показал пошлый жест.

— Кончай с этим, — сказал я.

— Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем спать с женщиной? — бесцеремонно продолжил он. — Гиула, конечно, не имеет никакого представления об этом o, mahadeo! Святой Тагор! О, Будда и все сопутствующие боги, нет ничего прекраснее, чем раздевать женщину, чувствовать ее кожу и ложиться с ней в постель… Чи, будь честен, разве это было не чудесно?

Чи ответил с усмешкой.

— Я не хочу утверждать обратное, Паганини, но нам не стоит вспоминать об этом.

— А ты, Чи, — спросил я, — какое твое самое прекрасное воспоминание?

Он задумался.

— Что мне на это ответить? С нашей точки зрения можно восхищаться всем. Странным образом мне приходит в голову детский сад.