Герберт Циргибель - Время падающих звезд

• Название: Время падающих звезд
• Автор: Герберт Циргибель
• Жанр: Научная Фантастика

"Время падающих звёзд" — это любовно-фантастический роман, написанный с полной серьезностью. В нем ирония граничит философскими рассуждениями, техническими подробностями. Увлекательный сюжет не даст читателю заскучать.

Герой книги — Ганс Вайден, художник, типичный житель Германской Демократической Республики, попавший в необычные обстоятельства. Его похищают инопланетяне, и он попадает на другую планету, находит там свою настоящую любовь.

---

Пересекай Вселенную, Ме и однажды возвращайся. Мои потомки поспешат тебе навстречу и встретят достойно. Возможно, ты вспомнишь потом еще о человеке, которого к этому времени больше не будет среди живых…

Мое решение подняло мое настроение. Я бы с большой охотой сейчас начал бы громко петь и пожелал бы всем людям доброго дня. Неукротимое желание сделать что-либо из ряда вон выходящее, вдруг овладело мной. В кармане моего пальто хрустели банкноты. Зачем мне столько денег? На пару желаний старика хватило бы крупицы. Кроме того — успокаивающее ощущение — в сто раз больше лежало в стенном шкафу в Маник Майя.

В какое-то мгновение мне пришла в голову мысль пойти домой. Наверное, у Йоханны рабочий день уже закончился.

Но что я бы ей сказал? В доме меня ждала Ауль. Я сначала должен был выяснить отношения, справиться со всем этим, с тем, что было и с тем, что в полночь глава моей жизни заканчивалась навсегда. Завтра все будет по-другому, еще двадцать четыре часа… В порыве моей радости заново обретенной жизни во мне проснулось легкомыслие. Впервые я мог выполнить сумасшедшее и, пожалуй, даже ребяческое желание, которое я давно лелеял. Я мог теперь сыграть запоздалого Деда Мороза, который в виде исключения даже спустился с небес. Деньги, которые не были заработаны кровью и потом, можно было легко транжирить.

Я зашел в кондитерскую, купил плитку шоколада, несколько коробок самых дорогих конфет, заплатил и ушел, не дожидаясь сдачи. Продавщица бежала за мной до самой улицы, чтобы прояснить мое недоразумение. Она не могла понять того, что я не хотел забирать «мелочь». Возможно, она приняла меня за выжившего из ума. Сладости я дарил школярам. Несколько раз мне посчастливилось подсунуть пачки банкнот в авоськи пожилым дамам, которые пришли за покупками. На углу мужчина продавал лотерейный билеты. Я взял всю коробку, щедро расплатился и выбросил билеты в ближайшую корзину для бумаг.

Оказалось, что утомительно избавиться от такого количества денег. Наконец, я упростил метод, ходил по подъездам и без разбору распихивал банкноты по почтовым ящикам. Когда стемнело, я в прямом смысле этого слова «раздал народу» состояние до последнего пенни. Не часто я был так счастлив и доволен, как после этой напряженной деятельности, которой у старшего врача Хаусшильда, наверняка, нашлась бы латинская формулировка parat.

На рынке я купил двух петухов, клетку для них, коробку цветочных и овощных семян и букет альпийских фиалок для Ауль. От пары птичек я вынужден был отказаться. Денег как раз хватало на полкило кислых конфет, которые Ауль хотела прихватить для своего отца, и на обратную дорогу в Маник Майя.

XXVI

Ауль с нетерпением ждала меня. Она оценила мои покупки, высказала удовлетворение по поводу петухов в слишком узкой клетке, на которых нельзя было посмотреть без жалости. Ауль хотела усыпить их на борту и продезинфицировать.

Я озабоченно обдумывал, каким образом я мог щадяще преподнести ей свое мое решение. Я дал ей конфеты для отца и альпийские фиалки и был удивлен тем, как сильно она обрадовалась моему вниманию.

— Как хорошо, что ты подумал обо мне, — тронуто сказал она. — Таких цветов я никогда еще не видела.

Она открыла стенной шкаф, нашла там вазу. На верхней полке, небрежно положенные, между уложенными банкнотами мерцали камни. Цена старого крестьянского дома в одно мгновение взлетела до небес, словно шикарная вилла. Рядом Фритцхен изучал петухов. Когда я спросил его, знает ли он теперь, в чем разница, он ответил отрицательно. Ему эти научные знания не были запрограммированы.

Ауль хотела знать, почему я не принес еще и пару птичек. Я рассказал ей о моем сумасшествии, которое стоило мне всех денег, еще раз насладился сомнабуличным состоянием моего расточительства.

К моему удивлению, знаки моего великодушия не вызывали у нее одобрения. Хотя, она не упрекнула меня, но ее лицо стало вдруг необычайно задумчивым.

— Почему ты смотришь на меня так укоризненно? — обеспокоено спросил я. — Я должен был принести деньги обратно, или ты злишься, потому что я не принес птичек?

Она задумчиво засмеялась. «Нет, ты достаточно много принес, и деньги нам действительно не нужны. Я только не понимаю, почему ты их раздарил».

— Я и сам толком не знаю. Мне это просто нравилось, возможно, взрыв чувств…

Она молчала. У меня было такое впечатление, что она не одобряет мое настроение, склонное к пожертвованиям. Спустя мгновение она обняла и поцеловала меня, потянула меня к софе. Я подумал: Сейчас уже восемь часов, самое позднее, через четыре часа приземлится транспорт, ты должен сказать ей сейчас…

— Зима вовсе не так прекрасна, как ты мне ее описывал, — сказала она. — Фритцхен находился сегодня снаружи несколько часов, должен был определить местоположение транспорта, при этом его центральный процессор замерз.

— Ну да, Фритцхен… Если бы ты осталась здесь подольше, я бы показал тебе, как прекрасна зима. Но ты отгораживаешься от всего… Смотри, Звездочка, если бы ты осталась еще хотя бы на две, три недели… Я бы показал тебе музей Пергамон. Там ты можешь снова найти эпоху твоего отца — Мумии и всякое такое…»

Целую вечность она молча смотрела на меня. В моей просьбе, в сущности, содержалось все, что я хотел и должен был сказать ей. Это было для Ауль, пожалуй, слишком неожиданно, потому что она только лишь ответила грустным голосом: «Мумии — ты знаешь, что я не могу остаться здесь».

Совсем рядом раздавалось тиканье часов с кукушкой, время от времени петухи издавали несколько звуков. Наша беседа словно прервалась. Меня сразу бросило в жар. Догадывалась ли Ауль, о чем я думал? Я взял ее руку. «Звездочка, я много часов думал обо всем… Мне ужасно печально и я не знаю, как я сказать тебе это…»

Почти весело она ответила: «Ты это уже сказал, Ганс. Я понимаю тебя; это, пожалуй, жестоко и неприемлемо хотеть вырвать тебя из твоего круга».

Удивленно, но и с облегчением, я спросил: «Ты можешь читать мысли, Ауль? Я же еще не сказал тебе ни слова».

Она занялась обогревателем, склонилась над ним и что-то регулировала. Ее длинные волосы ниспадали на ее плечи. Не поворачиваясь, она ответила: «Когда ты рассказал мне о своей прогулке по городу, я догадалась о причине твоего настроения. Большая радость порой берет свое начало в сомнении…»

Она снова села рядом со мной, склонила голову на мое плечо. «Это хорошо, что ты не руководствуешься уважением», рассудительно продолжила она свою мысль. «Было бы ужасно, если бы мы ступили на борт с ложью». Объективность и спокойствие, с которыми она излагала мне свое мнение, могло бы послужить поводом для радости. Я совершенно зря беспокоился. Но Ауль приняла к сведению мое решение, как если бы это было само собой разумеющимся, что мы расстаемся навсегда. Ее безразличие расстраивало меня.

— Как я вижу, тебе совершенно безразлично, что я остаюсь здесь.

Ауль не отвечала.

— Звездочка, одно твое слово, и транспорт совершит посадку через несколько дней или недель…

— Что это бы изменило? К чему откладывать неизбежное?

И в этом она тоже была права. Дни или недели — это только бы оттягивало часы прощания. Но откуда у нее вдруг сразу появилось это мучительное самообладание и холодную объективность? Она забыла все то, что мы говорили друг другу, что чувствовали? Эта ее мысль о неизбежном расставании глубоко тронула меня. Сейчас, когда этот момент неудержимо приближался, я осознал, сколько она для меня значила. Мне причиняло боль то, что я не слышал от нее слов сожаления. Я хотел выразить ей мои ощущения, но ее поведение сбивало меня с толку; я не находил слов, которые могли бы передать мои чувства.

В комнату неожиданно зашел Фритцхен, монотонно сообщил параметры траектории транспорта. Ауль приняла их к сведению без комментариев и снова выпроводила его.

Молчание. Нам больше нечего было сказать друг другу? Тиканье часов с кукушкой в соседней комнате нервировало меня. Я встал, вышел и остановил часы. Как жаль, что нельзя остановить и время, пришло мне на ум, те счастливые мгновения, которые никогда не вернутся…

Когда я вернулся в комнату, я на мгновение потерял равновесие. Ауль лежала на софе, спрятала лицо в подушках и безудержно рыдала. Никогда я не видел ее такой дрожащей и потрясенной. Растерянный, я подсел к ней.

Нас связывали вместе радости жизни, теперь объединяла боль прощания. Она потребовала от нас дисциплины, заставляла наш разум, наши чувства держаться в рамках. Многого бы и не потребовалось, и я бы снова отказался от своего решения.

Когда Ауль начала что-то говорить, я сказал: «Ауль, любимая, мы оба связаны тысячью нитей к своему миру. Мы возвращаемся в них обратно и берем с собой тайну в неизвестное будущее. Месяцы нашей близости стоят больше, чем все сокровища Земли и шестого спутника.