Эммануил Казакевич - Дом на площади

• Название: Дом на площади
• Автор: Эммануил Казакевич
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Хорошо, я все это обдумаю, - сказал Себастьян и, не выдержав, пожаловался: - Я очень сожалею, что принял на себя обязанности ландрата. Это оказалось куда сложнее, чем я думал.

- Это только начало, - мрачно произнес Вальтер, вставая. - Стоит вложить только палец в этот грубый и страшный механизм, и они тебе покажут, что такое демократия и что такое самоуправление.

Хотя Себастьян сам думал нечто подобное, но эти слова рассердили его. Он покраснел и вызывающе спросил:

- Кто это они? Союзники господина Коллинза?

Господин Коллинз в это время долго примеривался к стоявшему на другом конце стола кофейнику и при последнем вопросе Себастьяна наконец протянул руку и погладил кофейник быстрым и ласковым движением всех пальцев.

- Да, - сказал он, не переставая поглаживать кофейник, - мой друг Вальтер, кажется, намекает именно на них. - Имя "Вальтер" он произносил по-английски: "Уолтер".

Получив это подтверждение из уст официального лица, Вальтер опять заговорил. Он говорил о том, что мир расколот и что если раньше благодаря глупой политике Гитлера русские нашли общий язык с англосаксонским миром, то теперь дело коренным образом изменилось.

- Выходит, что идея господина Рудольфа Гесса близка к своему осуществлению? - спросил Себастьян.

- Ах, при чем тут Гесс! - с досадой воскликнул Вальтер. Он был удивлен, что встретил со стороны отца противодействие.

В этот момент раздался пронзительный звонок. Эрика пошла вниз открывать. К великому конфузу и удивлению профессора в комнату вошел советский комендант. Все встали. Себастьян, сам не зная почему, смутился и покраснел, представляя Лубенцову своего сына и американца. Пожав им руки, Лубенцов сел за стол и не понял, а почувствовал в атмосфере этой большой комнаты что-то очень напряженное, двусмысленное, полное недосказанности и надрыва и подействовавшее не на зрение и слух Лубенцова, а на некое шестое чувство, которое можно было назвать служебной ревностью. Из тысячи мельчайших оттенков поведения, из неверных, фальшивых нот в разговоре, из предательского дрожания век, даже из сухого похлопывания форточки, открываемой и закрываемой ветром, в нем оформилось неясное подозрение. Все длилось, может быть, одно мгновенье и было слишком неопределенно, нематериально, чтобы человеку, столь трезво мыслящему, как Лубенцов, воспитанному в глубоком недоверии ко всему кажущемуся, мерцающему в глубине сознания, это могло показаться важным и убедительным.

Так как переводчицы с Лубенцовым не было, он заговорил по-немецки самостоятельно - вначале несмело, запинаясь, потом все смелее и свободнее, что доставило ему неожиданное наслаждение. Вот когда сказались длинные монологи на немецком языке, которые Лубенцов произносил перед сном, оставаясь в одиночестве.

Он спросил, не может ли профессор Себастьян сопутствовать ему завтра утром в поездке по некоторым деревням. Себастьян ответил, что может. Лубенцов спросил, не создаст ли это неудобств для профессора, учитывая, что у него гости. Не дожидаясь ответа, он попросил извинения у Вальтера и американца и пообещал, что он не задержит профессора слишком долго и что к обеду они обязательно вернутся. Мгновение подумав, он пригласил их всех к себе обедать.

- Как только мы приедем, - сказал он, - прошу пожаловать ко мне. Постараюсь вас угостить как можно лучше. У меня есть нечто, любимое даже теми, кто не любит русских, а именно: русская водка и русская икра. Прошлой ночью один знакомый сделал мне этот маленький подарок, и я с удовольствием разделю его с вами, господин профессор, и с вашими друзьями.

- Почему ты не подаешь кофе, Эрика? - спросил профессор. Его лоб покрылся испариной.

- Нет, спасибо, - возразил Лубенцов. - Я только что пил кофе. - Он повернулся к американцу. - Вы говорите по-немецки?

- Да, - ответил Коллинз и любезно добавил: - И удивляюсь, как хорошо говорите вы.

"Следовало бы сказать: "Вы мне льстите", - подумал Лубенцов, но не мог вспомнить этих слов и сказал:

- Учусь. Это не очень трудно в стране, где даже маленькие дети говорят по-немецки. Вы надолго в гости? - спросил он вдруг и успокоительно добавил: - Это я не в служебном порядке спрашиваю. Достаточно быть другом профессора Себастьяна, чтобы не вызывать никаких подозрений комендатуры.

- Дня на два, на три, - сказал Вальтер.

- А потом дальше, в Берлин? - спросил Лубенцов. В ответ на быстрый вопросительный взгляд Вальтера он коротко рассмеялся и объяснил: - Не удивляйтесь моей осведомленности. Это очень просто - внизу в машине дремлет ваш негр-шофер. Я, естественно, заинтересовался чужой машиной с американскими военными номерами и позволил себе разбудить его и спросить, куда он следует.

- Почему ты не наливаешь кофе, Эрика? - спросил профессор, забыв о том, что уже задавал этот вопрос.

- Спасибо. Я только что пил кофе, - опять сказал Лубенцов.

Он простился и ушел. Коллинз тоже решил пойти спать, и Вальтер проводил его в отведенную ему комнату.

- Молодой нахал этот русский, - сказал Вальтер, вернувшись. - Ведет себя как завоеватель.

- Он и есть завоеватель, - возразил Себастьян.

- А как ведет себя мистер Коллинз? - вызывающе спросила Эрика. Хватает руками вещи, словно на аукционе. - Она казалась довольной тем, что Лубенцов посрамил Вальтера и этого американца, которые в его присутствии сильно присмирели. - По-моему, наш получше и поумнее твоего. К отцу он относится с большим уважением.

Себастьян сказал:

- Если ты даже считаешь русских нашими врагами, Вальтер, то должен тебе сказать, что недооценка врагов - глупость. Этот молодой комендант имеет огромный авторитет даже среди наших привередливых лаутербуржцев. Он работает по двадцать часов в сутки, и никто не знает, когда он спит. Положение в нашем районе он знает до мельчайших подробностей, словно здесь родился и вырос. Кроме того, он ухитряется много читать, и все жители могут тебе перечислить те немецкие книги, которые он прочитал за последнее время. Пастор Клаусталь рассказал мне ходячую остроту по поводу этого молодого человека. Пародируя первые строчки Библии, кто-то пустил о нем такую шутку: "И земля была безвидна и пуста, и было темно над бездной, и дух господина коменданта витал над водами. И господин комендант сказал: "Да будет свет". И стал свет. И господин комендант увидел, что свет хорош, и сказал: "Давай, давай".

- Дело в том, что он заставил господина Зеленбаха восстановить в городе электрическое освещение, - пояснила Эрика, захлебываясь от смеха.

- Как вам все это нравится! - устало сказал Вальтер. - В конце концов, дело же не в том, есть ли среди русских симпатичные люди. Дело в самом существе вопроса, в той политике, которую русские проводят в нашей стране... - Он с минуту помолчал. - Вы хоть не ставьте меня в неловкое положение перед американцем, - продолжал он. - Этот Коллинз влиятельный офицер экономического отдела Американской Администрации. Он один из видных сотрудников фирмы "Дюпон де Немур". Сейчас он разбирает архивы "ИГ Фарбениндустри". От него во многом зависит будущее нашей химической промышленности.

Себастьян пытливо посмотрел в глаза сыну.

- Надеюсь, "ИГ Фарбен" будет упразднена, согласно духу и букве потсдамских решений?

- Как знать, как знать, - возразил Вальтер. - Мне кажется, что среди американских офицеров на этот счет существуют разные мнения.

- Я все это обдумаю, все обдумаю, - пробормотал Себастьян.

Эрика отвела Вальтера в предназначенную ему комнату и вскоре вернулась. Она погасила верхний свет, оставив гореть в углу синюю настольную лампу, которую Коллинз в течение вечера особенно часто гладил руками. Так как ей не хотелось спать, - она была слишком взволнована событиями этого вечера, - Эрика уселась с ногами на диван и испытующе посмотрела на отца.

- Всюду политика, политика! - сказал Себастьян. - Она преследует тебя, как кошмар. Нет уже ни домашнего очага, ни домашних интересов. Все это поглотило страшное чудовище - политика! Она заглядывает в окна и в душу. Ты гонишь ее в дверь - она влезает в окно и спрашивает бесстрастно и по-хозяйски: с кем ты? "Не воображайте, что неучастие в политике убережет вас от ее последствий". Это сказал еще Бисмарк. Но что он знал? То были младенческие времена! Прошла та эпоха, когда каждый был сам по себе. Да, Эрика. Столкновения больших масс - вот что такое двадцатое столетие. На столе небесного крупье - судьба народов, а не отдельных людей. Санта Клаус приносит подарки не примерным детям, а удачливым народам... "С кем ты?" спрашивает политика. "Ты мой", - говорит одна сторона, заметь, не человек, не Вальтер, не доктор Шнейдер, не майор Коллинз, а сторона - огромный лагерь. "Ты мой", - говорит другая сторона, вот хотя бы господин Лубенцов, и опять-таки не он один, а огромный лагерь, который стоит за ним. И ты не можешь уйти от этого ни с альпенштоком в горы Гарца, ни в собственную квартиру, ни в пещеру...

XI

Так получилось, что в ближайшие после описанного вечера дни Себастьян все время был вместе с Лубенцовым. Впоследствии Лубенцова очень хвалили за это, считая, что он проявил недюжинную предусмотрительность, почувствовав, что гости профессора способны повлиять на Себастьяна в дурную сторону. Но на самом деле это было не так. Он просто решил, что приспела надобность ясно и недвусмысленно разъяснить Себастьяну суть земельной реформы, показать жизнь крестьян, в том числе беженцев, или, как их теперь вежливо называли, переселенцев, чтобы профессор своими глазами убедился в необходимости отчуждения помещичьих земель в пользу тех, кто обрабатывает землю. Лубенцов считал профессора Себастьяна очень честным человеком, которому предрассудки не помешают увидеть то, что есть на самом деле.