Николай Андреев - За Русь святую!

• Название: За Русь святую!
• Автор: Николай Андреев
• Издательство: М.: Яуза, М.: Эксмо
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2009
• ISBN: ISBN: 978-5-699-36905-8

Февраль 1917 года. Мятеж в Петрограде подавлен верными престолу войсками. Петроградский Совет разгромлен, Александр Керенский погиб в бою. Худшая страница русской истории зачеркнута и переписана набело. Не будет ни бессильного Временного правительства, ни большевистского переворота, ни похабного Брестского мира. Весной 1917 года русская армия — впервые с начала войны в избытке снабженная всем необходимым, не разложенная пораженческой пропагандой — готовится к решающему наступлению на всех фронтах, а Черноморский флот — к Босфорской десантной операции. Мы поднимем русский флаг над древним Царьградом! Мы вернем кресты на Святую Софию! Мы омоем сапоги в Одере и Эльбе и будем печатать шаг по мостовым поверженного Берлина — под гром торжественных салютов, под ликующую медь победных маршей: «Смело мы в бой пойдем За Русь святую!..»

---

Вернувшись в Петроград, домой, Великий князь все продолжал выглядеть чернее грозовой тучи в первый майский день. Даки постоянно спрашивала, что же произошло, однако Кирилл не хотел и не мог ответить. Во всяком случае, не в тот день. Как сказать любимой жене: "Дорогая, император, уповая на волю Господа Бога, не решился остановить гибель страны?". К тому же так и подмывало добавить пару далеко не ласковых слов.

Но где-то к утру нового дня тучи начали расходиться: Кирилл снова взял себя в руки. И решил, что пора приступать к исполнению второго плана. Долгого, кровавого, но верного. Сперва — уже ставшее привычным письмо. На этот раз ему предстояло идти не так долго: в Балтийский флот, Алексею Михайловичу Щастному. В тот момент он был всего лишь командиром эскадренного миноносца "Пограничник", но в дальнейшем Шастному отводилась довольно-таки весомая роль. Скажем, именно он выведет в тысяча девятьсот восемнадцатом году Балтийский флот к Кронштадту, спасая от уничтожения или пленения. А потом корабли сдадут в утиль, а самого Щастного расстреляют. Конечно же, за измену Родине. Интересно только, в чем же была измена? В спасении достояния уже Советской республики? Или в том, что врагу не сдался? Или в том, что просто — офицер? Но это уже совсем другая история. К тому же у Кирилла было такое состояние, что лишнее воспоминание о подлостях, совершенных в истории, могло стать опасным. Вдруг бы и правда такими темпами потянуло к водке? Или к такому прохладному, спокойному "товарищу Маузеру?".

Нет, шальные мысли, прочь! Нельзя предаваться унынию, когда такое дело предстоит. У Сизова иногда опускались руки, когда цель, до исполнения которой всего мгновенье назад было рукой подать, становилась недосягаемой. Особенно депрессии обострялись от чувства того, что приходится скрывать свои убеждения, везде и всюду.

Кирилл встряхнул головой, прогоняя совершенно лишние в такие моменты думы. Предстояло решить весьма важную проблему: как дать понять Львову и другим министрам еще не существующего Временного правительства, что Великий князь полностью поддерживает их политику?

Только будущий министр-председатель мог помочь Сизову-Романову воплотить его планы в жизнь. Рискованно, конечно, было искать его помощи. Кирилл сомневался, что после Февральской революции даже самое страстное желание помочь "Прогрессивному блоку" и Временному комитету не позволит члену рухнувшего царского дома занять мало-мальски серьезное положение в правительстве. Разве что придется действовать подлостью и двуличием. Что ж, Сизов вполне на это готов…

Николай II самозабвенно играл в домино. Он не обращал внимания на окружающий мир. Разве только изредка поглядывал на вздыхающего, сидящего в кресле Воейкова.

— Ваше Императорское Величество, разрешите обратиться! — внезапно перешел на воинское обращение флигель-адъютант.

Император очень удивился, перевел взгляд на Воейкова, вздохнул и одобрительно кивнул. Похоже, вскоре самодержцу предстояло услышать что-то о политике. И скорее всего, в не самых красивых выражениях. Скорее, красноречивых.

— Я считаю, что Великий князь, говорил, пускай и не во всем, очень умные вещи…

— Не продолжай. Я знаю, что Кирилл был прав. Однако не могу я пойти сейчас на какие-либо страшные шаги. Французское правительство давно требует конституционных преобразований как плату за наши долги. Думцы говорят о правительстве доверия. Народ имеет некоторые проблемы с продовольствием. Я понимаю, что слишком опасно ничего не менять сейчас. Но война… Я не могу поступить, имея даже тень сомнения в полном спокойствии народа в ответ на мои действия. Армия поднимется, начнет роптать. И это при угрозе ежедневного нападения врага. Бог даст, справимся, переживем зиму. А там уже и война закончится. Можно будет заняться внутренними врагами, как говорит Саша…

— Эх, Ваше Императорское Величество, — Воейков тяжело вздохнул, и уставился в пол. Щеки его покраснели, однако он не решился сказать те слова, что пришли ему на ум. Князь правильно сказал, что страна катится в пропасть.

Глава 4

В прихожей жалось несколько рабочих. Они неуверенно мяли в руках кепки. Отчего кепки? А вы пробовали купить теплую шапку на меху, когда денег на и хлеб не всегда хватает? Когда ваши жены доходят до такой крайности, как желание взять булочные? Когда дети жалобно просят: "Папка, а хлебушка сегодня не будет?".

Во многом из-за этого трое человек стояли в прихожей присяжного поверенного, депутата четвертой Государственной Думы, Александра Федоровича Керенского. Они надеялись испросить совета у этого заслужившего доверие работного люда человека, как жить дальше.

Жена хозяина встречала гостей, пока Александр Федорович одевался сообразно случаю. Керенский знал, что недавние мужики, крестьяне легче воспримут аккуратного барина, нежели интеллигента. А что составляет образ барина? Конечно же, лоск и аккуратность. Эти качества придавали хозяину квартиры извечный френч и короткая, бережно уложенная шевелюра.

— Товарищи. Проходите, что же Вы стоите как на приеме у городничего, — раздался голос Керенского, вышедшего в прихожую. Он мягко улыбался гостям, делая жесты руками, призывавшие рабочим пройти вглубь квартиры.

— Благодарствуем, — поклонился один из рабочих, постарше. Видимо, именно ему другие рабочие предоставили право говорить от своего лица.

Гости прошли в гостиную, сели за широкий круглый стол. Жена Керенского, недурная собой, удалилась на кухню, дать указания кухарке приготовить что-нибудь для гостей. Хозяйка дома разительно отличалась от Александра Федоровича: депутат-трудовик практически внешность имел заурядную, таких человек десять на дюжину. Может, именно из желания выделиться, кроме намерения изменить существующее положение дел, Керенский подался в политику?

— Как нынче вам живется? Сильно прижимают на заводе? Как семьи? — Александр Федорович проявлял самое искреннее участие. Или хотел показать, что проявляет.

— Кось на сикось, Александр Федорович, — старший хотел показать уважение к Керенскому, обращаясь по имени-отчеству. Язык не поворачивался по-другому обратиться к такому уважаемому в рабочей среде человеку. — Хлеба не достает, денег почти нету. Детишки кушать просят. А что делать, если самому впору живот пояском перетягивать? Жены каждый вечер спрашивают, когда деньги-то заплатят. Нелегко живется, Александр Федорович. Вот нас тут с дружками с Путиловского-то завода отправили, делегатами.

Старший немного замялся, подбирая слова. Керенский внимательно смотрел на рабочего. Короткая черная бородка, в которой уже появилось серебро. Обветренное лицо, карие глаза, очень много повидавшие в этом мире, изредка дрожавшие руки, сухие пальцы, на которых кожа висела папиросной бумагой. Темные пятна залегли под глазами. Видно было, что человек очень сильно уставал в последнее время.

— Мы тут думаем. Как жить-то дальше так? Устали мы, Александр Федорович, да оголодали, пообмерзли. Не можем мы больше, мочи уж нашей нету. Знаем, что нужна работа народу-то православному. Немчина так и ждет, когда бы кукиш показать. Ребятушки в окопах и землянках маются, мерзнут. Не лучше им, чем нам, только хуже даже. И вот порешили спросить совета у такого человека, как ты, Александр Федорович. Рассуди: устраивать ли нам сейчас забастовку-то, али пообождать? Потерпеть до тепла, авось полегче станет? Что скажешь, Александр Федорович?

Керенский, внутренне был готов к подобному вопросу. Поэтому и ответ пришел незамедлительно. Уверенный, красивый, тот, что так нравится простому мужику, уставшему от голода да непосильного труда.

— Недолго еще осталось, товарищи, недолго! Надо трудиться на благо народа и страны, на благо таких же простых людей, как и вы. Когда враг вот-вот снова пойдет на наших братьев и сыновей, когда готовится, — Керенский входил в раж, — борьба с немцами, когда враг еще не побежден, надо трудиться на благо нашей родной страны, нашего отечества, ради народа, ради победы.

Взгляд трудовика устремился вверх. Керенский поднялся на стул: он мог произносить речи только с возвышения, иначе "слова не шли". Александр Федорович, не делая никаких пауз, изменил тон своей речи, теперь он стал не пафосно-возвышенным, но яростным, взывавшим к сердцам рабочих:

— Но и не надо забывать о своих правах, о своем благе, о голодающих детях и женах, о самих себе. Надо заявить правительству и царю, находящихся во власти темных сил, — Керенский сделал ударение на последних трех словах, — что рабочий народ не намерен более терпеть такого к себе обращения. Надо заявить, что дальше жить нельзя так, как жили раньше.

Керенский говорил еще очень долго. Он упивался возможностью напрямую говорить с "народом", вещать, быть властелином их дум, объектом надежд и чаяний. Да, лидер фракции трудовиков четвертой Государственной Думы находился в своей любимой стихии. Может, именно из-за своей любви к вниманию других он когда-то перевелся с филологического факультета на юридический?