Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

• Название: Корабль идет дальше
• Автор: Юрий Клименченко
• Издательство: Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

«Корабль идет дальше» — документальная автобиографическая повесть. Здесь нет вымысла — только события, фамилии, факты, сюда вошли также воспоминания автора о четырехлетнем пребывании в баварской тюрьме-лагере в 1941–1945.

---

Почти то же, только в разных вариантах, гестаповцы пытались выбить и от других моряков.

Теперь мы были все вместе. Оставалось только терпеливо ждать обмена.

…Наши девушки пользуются большим успехом у французов. Вечером, когда остается часа полтора до отбоя, военнопленные выходят на двор, становятся у проволоки, разделяющей наши половины, и начинают молчаливый флирт. Улыбаются, суют под проволоку сигареты, печенье, хлеб. Женщины одаривают поклонников благодарными улыбками, собирают все и делятся с нами.

Сколько раз, когда тревога за близких сжимала сердце, падало настроение, я слышал тихий голос:

— Ну, что пригорюнились? Закурите, легче станет, Вот вдобавок кусочек хлеба. Извините, больше нет.

Это наши девушки, Клава Лещева, Таня Окулова, Нина Салтанова, пытались поддержать меня. Да не только меня. Многих. Я им очень благодарен за это. Тогда сигарета ценилась у нас дороже золота. И еще Миша собирал обильную жатву. Он прекрасно пел итальянские песенки, и французы, как-то услышав Мишин голос, теперь частенько просили его спеть. Эти импровизированные концерты у проволоки нравились даже охранникам. Поэтому, наблюдая за тем, что происходило в лагере, они сквозь пальцы смотрели на такое нарушение режима. Кроме того, они знали, что мы собираемся ехать домой, и не боялись, что кто-нибудь из нас захочет бежать. Такое либеральное отношение позволило нам тайно переправить на французскую сторону два штатских костюма. Вскоре двое французов успешно бежали с работы. Их не поймали. Немцы спохватились, но было поздно. В наказание нам резко ухудшили питание и ограничили место прогулок. Общение с французами стало крайне затруднительным. У проволоки постоянно дежурил автоматчик и не позволял подходить к ней. Концерты прекратились, подарки с французской стороны тоже.

.. Радиоприемник Арташа все еще существует. Иногда днем нам удается поймать Москву. Рудаков забирается под одеяло вместе с приемником, слушает. Кто-нибудь из интернированных громко поет в бараке, шумно убирает помещение, кто-нибудь отвлекает часового разговорами, — не то разряды в приемнике могут быть услышаны. Сообщения с Родины самые неутешительные. Пока отступление продолжается, но во всех передачах слышится твердая уверенность, что так не будет вечно. Временно — вот слово, которое всегда присутствует в сводках. Мы верим этому. Но гитлеровцы делают все, чтобы поколебать эту уверенность, несмотря на то что мы едем в Советский Союз. Авось кто-нибудь испугается и захочет остаться в Германии. Напрасные надежды! Мы рвемся домой, на суда, помогать фронту, хоть чем-нибудь быть полезными своей стране. Такое у всех желание. Мы не должны остаться в стороне, когда все наши товарищи воюют. Нам приносят немецкие газеты. Наши города окружены, сообщения о победах, списки награжденных Железными крестами. «Зондермельдунг!» «Зондермельдунг!» «Зондермельдунг!»

А сегодня нам подослали солдата. Он чисто говорит по-русски. У него приятное простое лицо. Он в немецкой форме с автоматом на плече, охраняет нас, но смотрит доброжелательно и негромко, ласково говорит:

— Идите ко мне, хлопчики. Курить хотите? Вот вам сигареты. Покурите. Знаю, как трудно курящему человеку без папирос. — Он сует под проволоку полпачки сигарет. Это целое богатство. Мы с наслаждением закуриваем.

— Ты что, русский? — спрашивает солдата Мудров. — Чего же эту форму напялил?

Солдат смотрит на повара с сожалением.

— Эх, милок, не знаешь ты ничего, потому и вопросы такие задаешь. А я всего три дня как с фронта…

— С какого? — вырывается у всех.

— С Ленинградского, — спокойно отвечает солдат. — Вот ранили в руку и сюда прислали.

— Ну, как Ленинград, стоит?

— Взяли ваш Ленинград.

— Что? Как взяли? Врешь ты все. В газетах ничего не было.

Взяли Ленинград… Неужели правда? Все дорогое, что есть в жизни, там… Город, где я родился, прекрасный мой город, мать, жена, сын… Нева, спуск, где я сидел и размышлял о жизни, когда меня исключили из Мореходки… Все мечты и надежды связаны с Ленинградом…

А солдат закуривает новую сигарету и спокойно продолжает рассказывать:

— Почему вру? В газетах еще будет. Ой, ребята, вы не представляете, какая у немцев сила! Как поперли мы ходом, так в самый Ленинград и вкатились. Конечно, сопротивление нам оказали, но куда им… Как пошли танки прямо на дома, стены падают, под ними так сотнями красные и погибают… Вы не видели еще немецких танков! Звери, а не машины. Нет им преград. Да…

— А Эрмитаж целый? — не удержался и спросил я.

— Эрмитаж? Камня на камне не осталось от Эрмитажа. Как упала с неба многотонная, только пыль пошла…

Эрмитаж разрушен. Он рядом с домом, где я живу, на Мойке. Значит… Не хочется думать. Страшно…

— Да… До Марсова поля я дошел. Там меня и ранило. Бои ужасные там были.

Все подавленно молчат. Никак не укладывается в голове мысль, что Ленинград взят. Вдруг Мишка Мудров спрашивает:

— А памятник Ленину на Марсовом поле как? Стоит?

— Памятник?

— Ну да, памятник. Такой огромный из красного гранита, самый высокий памятник в Ленинграде.

— Как же, знаю. Я его как раз и подрывал. Майор мне приказал. Ну, я выбрал патрон посильнее и как ахнул…

Мы дружно хохочем. Ведь памятника Ленину на Марсовом поле никогда не было. Камень свалился с сердца. Ну что за молодец Мишка! Сообразил, как проверить этого негодяя. Солдат недоуменно глядит на нас. Чувствует, что заврался.

— Ахнуть бы тебе по роже, сволочь. Может, не стал бы так врать, — говорит кто-то из присутствующих. — Морда паршивая, нашел кого обманывать! Ленинградцев.

— Сами вы сволочи, — злобно говорит солдат. — Давайте сигареты обратно.

Сигарет ему жалко. У немцев с куревом туговато.

— А этого не хотел? — делает неприличный жест Блажевич. — Может, тебе ключ от квартиры отдать?

Охранник вскидывает автомат, но это никого не пугает. Мы знаем, он не выстрелит. Не имеет права, пока мы в списках на обмен.

По ночам воют сирены. Воздушная тревога! Воздушная тревога! Охранники бегают по лагерю, щелкают автоматами, запирают двери бараков и истошно кричат: «Затемнение! Из бараков не выходить! У окон не стоять!»

Но мы спрыгиваем с коек и сбиваемся у окон. Слышатся далекие взрывы. Оглушительно трещат зенитки. Их много. Кажется, что весь Берлин в кольце зениток. Вспыхивают зарева пожарищ. Значит, бомбы достигли цели. Мы радуемся, забывая о том, что и на лагерь может упасть бомба. Небо прорезают длинные узкие лучи прожекторов. Они перекрещиваются, сходятся и расходятся, шарят в поисках противника. Где-то над нами, очень высоко, гудит самолет. Его не видно. Прожектора начинают метаться по черному небу. Мы замираем. Неужели обнаружат? Гул самолета становится отчетливее. Три прожектора пересекаются, и очень высоко мы видим серебряный крестик. Он пытается уйти от безжалостных лучей, ныряет в черноту, но прожектора вновь настигают его и уже больше не выпускают. Как он попал сюда, бедняга, один? Отбился от своих? Или какие-нибудь неполадки в моторе? Зенитки, как свора собак, набрасываются на самолет. Видны белые комочки разрывов. Они похожи на обрывки ваты.

— Ребята, ведь наш это, — вдруг печально говорит Игорь Маракасов. — Видите, какая форма крыльев? Только у наших такие.

Мы вглядываемся. Игорь прав. Это наш. Сердце сжимается от тоски и жалости. Ведь там у штурвала сидит русский парень. Свой! Только бы хватило у тебя бензина, только бы ты добрался до дому…

Все больше прожекторов в небе, все ближе и чаще рвутся белые комочки… Нет, не вырваться нашему летчику. Стишком неравные силы. Вся оборона немецкой столицы обрушилась на советский самолет. Проходит еще несколько минут, и мы видим, как, закувыркавшись в воздухе, падает серебряный крестик…

— Все… — говорит моторист Соколов. — Пропал… Ах, сволочи!

Мы подавленно молчим. Становится очень тихо. Замолкли зенитки. Погасло небо. Через минуту завыли сирены. Отбой воздушной тревоги. Мы забираемся обратно в койки и молча лежим. Говорить не хочется…

Мучительно долго тянется время. Мы уже устали ждать. Что-то немцы помалкивают об обмене. На все наши вопросы комендант пожимает плечами. «Ждем распоряжений», — говорит он. Тревога наша растет. А вдруг обманут? От них можно ждать всего.

В один из дней к баракам подъезжают машины. Мы бросаемся к ним. Наверное, привезли советских моряков, чьи суда были захвачены в других портах. Но нет. Из грузовиков вылезают толстые, хорошо одетые люди, женщины, дети… Кто они? Зачем их привезли сюда, в лагерь интернированных моряков?

Скоро выясняется, что это группа богатых коммерсантов, в большинстве своем владельцы магазинов, торгующих дорогими мехами. Каким-то непонятным образом они получили право на обмен. Всю сознательную жизнь они прожили в Германии и к России не имеют никакого отношения, если не считать подозрительных паспортов — не то нансеновских, не то просроченных советских, не то советских без права въезда в Советский Союз. И этих людей тоже должны менять на немцев, оставшихся в России! Их поселяют в отдельный барак, и с нами они общаются мало.