Эмиль Кардин - Минута пробужденья (Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском))

• Название: Минута пробужденья (Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском))
• Автор: Эмиль Кардин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Герой повести «Минута пробужденья» — декабрист Александр Бестужев, офицер-гвардеец, писатель, критик, соиздатель журнала «Полярная звезда». Он вывел на Петровскую площадь в декабре 1825 г. один из восставших полков. Из каземата Петропавловской крепости отправил Николаю I письмо, обличающее самодержавие. Сослан рядовым на Кавказ. Ему было запрещено печататься под собственной фамилией, и он вскоре прославился как Марлинский. Легенды окружали жизнь и таинственную смерть революционера, опального писателя.

---

Время всегда катилось для Бестужева с оглушительной быстротой. Оно ослабило свой бег в Якутске и, наверстывая, помчалось в кавказских расщелинах, в многоцветном, голосистом Тифлисе. В Дербенте время замерло.

Он достает часы, луна тускло освещает серебряную луковицу. Стрелки приржавели к циферблату.

Остановившееся время в царстве мертвых.

Шершавой ладонью Бестужев ведет по глазам, небритым щекам, колкому подбородку, острому кадыку. У покойников день-два растут ногти и борода.

Не лихорадка, так воспаление легких, не холера, так подполковник Васильев. Живым отсюда не выбраться. Однако смерть его не пугает, — доказал при Байбурте; страшен безгласный конец.

Об этом думает, стоя на карауле, терзаясь бессонницей в казарме с тяжелым духом портянок, смазанных дегтем сапог, нестираной амуниции, потных тел.

В карауле Бестужев ждет не дождется рассвета. Бегает, согреваясь, между рвом и прогнившим палисадом, смотрит в сторону моря. Вот-вот полоска зари подожжет мелкую волну, она розово вспыхнет.

Только и радости — эти минуты. Потом — артикулы, фрунт, муштра и голод.

Нет у него покровителя, вновь адресоваться к Дибичу неразумно: рвался на Кавказ — терпи.

Воззвать к всемогущему Бенкендорфу? Но Васильев, увидев на конверте грозную фамилию, сцапает послание.

Письмо к матушке и сестрам подполковник изучать не станет, в чтении не силен. Маменька и Елена смиренно обратятся к графу Бенкендорфу: исходатайствовать у императора перевод в любой армейский полк, употребляемый против неприятеля. Бенкендорф увидит — Бестужев рвется на верную гибель. Но поймет ли, что не все равно — кончить дни в битве или околеть в зловонной дыре?..

Не получая вестей от Петра — как там его рана? — Бестужев попросил у Васильева разрешения съездить к брату. Петра назначили в крепость Бурную, это менее ста тридцати верст от Дербента.

Подполковник поучающе рек, подчеркивая в воздухе толстым пальцем каждое слово: отпуска даются только в виде поощрения.

— Получше бы держал «гусиный шаг» на плацу.

«Гусиный шаг», маршировка вместе с рекрутами при ранце, ружье, полной амуниции… Местоимение «ты» не произнесено, однако: «Получше бы держал…»

* * *

Преследуемый запахом щей и солонины, Бестужев — не сыт и не голоден — покинул столовую. Навстречу — запыхавшийся вестовой из батальонного штаба: рядового Бестужева спешно к коменданту города господину майору Шнитникову.

Ничего хорошего от этого вызова Бестужев не ждал; очередной подвох, не иначе.

Вытянулся в дверном проеме. Напротив — конторский стол, над ним — портрет императора.

Комендант сидел не за столом, а на диване, закинув ногу на ногу. Вскочил, не дав нижнему чину отрапортоваться.

— Здравствуйте, любезнейший Александр Александрович… Садитесь, пожалуйста… Меня величают Федором Александровичем…

Майор усадил его на диван, а сам, прогуливаясь по кабинету, говорил, говорил, повергая Бестужева во все большую растерянность.

Кабинет как кабинет; чернильные кляксы на облезшей столешнице, гора серых папок, с коих свешиваются сургучные печати, обшарпанные стулья у стены. Единственная особенность — этажерка с книгами.

Комендант — ненасытный книгочей, и Бестужев — почитаемый автор. Еще со времен «Романа и Ольги», «Замка Вендена», «Вечера на бивуаке», «Замка Нейгаузена», «Ревельского турнира»…

— На радуге воображенья

Воздушный замок строит он;

Его любви лелеет сон…

Но бьет минута пробу жденья! —

одушевленно декламировал Шнитников.

— Сколько воздушных замков мы воздвигаем в младости! — все так же увлеченно рассуждал комендант. — Что жизнь наша без них? «Но бьет минута пробужденья!»

В эту минуту, дражайший Александр Александрович, каждый держит ответ перед совестью и перед ним, — Шнитников воздел перст к потолку, у которого по углам отвалилась штукатурка.

Ошеломили Бестужева эти признания в казенном кабинете, пропахшем сургучом, чернилами и канцелярской пылью.

— С начального часа вашего прибытия в Дербент мы с моей Таисией Максимовной ждем, когда вы пожалуете в гости.

— Но я… — заикнулся было Бестужев.

— Знаю, все знаю, — радостно сиял синими глазами Шнитников, — потому не сразу пригласил. Эту дубину стоеросовую — Васильева — надобно брать во внимание, надобно быть чуть-чуть Талейраном.

Положим, Талейран из тебя неважнецкий, подумал Бестужев, больно быстро ты моего батальонного командира дубиной окрестил.

Шнитников, угадав это, рассмеялся еще пуще:

— Никудышный из меня Талейран… Однако соловья баснями не кормят… Чем бог послал.

Бестужев попытался отказаться — он уже обедал. И вызвал у коменданта новый приступ смеха: казарменный обед в лучшем случае дразнит аппетит, в худшем — отбивает оный.

По долгому коридору проследовали в жилую половину дома, миновали какие-то комнаты и оказались перед накрытым — у Бестужева зарябило в глазах — столом, из-за которого поднялась смуглая красавица с тяжелым пучком волос, оттягивающим голову.

— Я вас наверняка встречала, — без тени жеманства Таисия Максимовна подала гостю мягкую руку. — Говорила Федору Александровичу: вероятно, Бестужев…

Таисия Максимовна разбирается в отечественной словесности, они с мужем библиоманы, обладают редчайшими по нашим временам книгами, номерами «Полярной звезды».

Внутреннее оцепенение, не отпускавшее после Тифлиса, покидает Бестужева. Раз в вонючем омуте — иначе Дербент не назовешь — попадаются такие люди, как супруги Шнитниковы, не все потеряно. Подо льдом, которым сковал страну декабрь, бежит ручей.

Федор Александрович раскраснелся, русые волосы спутались, молодо сверкает глазами — кахетинское делало свое дело, — но судит здраво, без прекраснодушия.

От Васильева — что попишешь — никуда не деться: невежда, получивший власть.

Бестужеву почудилась укоризна. Он и его братья отнюдь не намеревались передать власть невежественным мужланам, мечтали споспешествовать общему просвещению. Он уже сталкивался с людьми, облеченными властью, но не отягощенными знаниями. Попадаются забавнейшие экземпляры. В форте «Слава» начальствовал поручик Хоруженко…

Бестужев ударился в воспоминания; получалось, что жили в форте «Слава» не худо, весело, он сочинял стихотворную повесть…

— Какую повесть? — нагнулась над столом Таисия Максимовна.

Ляпнул лишнее, но запираться перед Шнитниковыми грешно. Когда назвал «Андрея Переяславского», комендант вышел из столовой и вскоре вернулся со злосчастной книжкой.

— Мы с Таисией Максимовной подозревали, что сочинитель из опальных поэтов.

В своей драной рубахе и шароварах с заплатой Бестужев свободно чувствовал себя за этим столом. Родство всех трех душ настолько властное, что Бестужев отогнал фривольные мысли, когда Таисия Максимовна склонилась над столом, а он невзначай глянул в вырез платья. Ему везет на комендантов и комендантш. Но с Шнитниковой не затеет романа, умеет дорожить дружбой — мужской и женской.

У добряка Бухарина, кажется, из-за него осложнения, надо предупредить дербентского коменданта.

Шнитникову известно об отставке Бухарина с должности, догадывается о тайном надзоре. Что с того, однако? Жизнь с вечной дрожью перед доносами унизительна для человека, русского офицера. Ломать себя из-за соглядатаев? Натягивать личину угодливости? Потакать всякому прохвосту?.. Как же тогда нам с Таисией Максимовной смотреть в глаза друг другу?

— Я ничего не совершаю во вред отечеству. Подставлял и еще подставлю грудь под пули…

Таисия Максимовна стала быстро-быстро креститься.

— …Но отворачиваться от человека потому лишь, что его, истине вопреки, зачислили в государственные преступники, отдали во власть стоеросовой дубине Васильеву… Кто в полном значении более полезен родине — губящий дарования (сколько их уничтожено, пущено на распыл?) или тот, кто старается им содействовать?..

Бестужев, сдерживая слезы, отошел к окну.

Таисия Максимовна крикнула слугу, велела в соседней комнате накрыть чай.

Шнитников стал рядом с Бестужевым у окна. Перед комендантским домом улица раздалась, образуя подобие площади. У столба дремали низкорослые лошаденки, короткими хвостами отгонявшие мух, солдат без ремня нес на коромысле ведра, у забора на лавке сидели изваяниями трое в черных чохах и белых папахах, мохнатым шаром надвинутых на брови.

— Впереди море, — тихо сказал Шнитников. — Куда же нас с вами дальше посылать?.. Оставим это.

Комендант не отмахивался, однако, от положения, в каком находился Бестужев.

Шнитников выше Васильева должностью, но ниже чином, моложе почти на десять лет; как комендант располагает большей властью, но батальонный командир всегда при солдатах — напакостит, не успеешь опомниться. Со Шнитниковым он на ножах, хотя как будто и не ссорились.