Алан Черчесов - Вилла Бель-Летра

• Название: Вилла Бель-Летра
• Автор: Алан Черчесов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

«Настоящий интеллектуальный роман. Сказал бы „западный“, кабы не богатство и свобода русского языка» (Андрей Немзер). В начале прошлого века мадам Лира фон Реттау пригласила на виллу трех писателей, предложив сочинить по новелле о Бель-Летре. Едва познакомившись с приглашенными, Лира исчезает с виллы навеки, но писатели, следуя уговору, создают по новелле, из которых ясно, что последнюю ночь хозяйка виллы провела... с каждым из них?

Новые герои виллы, как и их предшественники, — это три писателя из России, Франции и Англии. Общество друзей Лиры фон Реттау предлагает им временно поселиться в месте прошловековой драмы, с тем, чтобы в созданных на основе личных изысканий художественных текстах хоть немного приблизиться к правде об исчезновении хозяйки Бель-Летры.. Книга о том, как и почему писателем быть невозможно… И о том, что писательство не иссякнет.

---

С точки зрения мифологических параллелей знаменательно название ресторана — «Плутон». Порывшись в справочниках, мы удостоверились, что судьба Тесея, решившего украсть для своего друга Пейрифоя прекрасную Персефону, приходившуюся женой богу подземного царства, уготовила афинянину похожую участь: Тесей прилип задом к трону, специально припасенному для него заподозрившим неладное хозяином, откуда затем похитителя вырвал, с немалой потерей для плоти героя, великодушный Геракл. Как видим, в нашем случае обошлось без Геракла. Во всем остальном совпадение чуть ли не полное;

3) повсюду в тексте романа Расьоль демонстрирует свой воинственный атеизм, с коим, однако, плохо стыкуется привычка француза регулярно являться на исповедь к отцу Бонифацию в церковь Св. Катерины Парижа. Падре охотно нам показал, что приходится Жан-Марку духовником уже двадцать семь лет и за все эти годы его подопечный не пропускал рождественской мессы, за вычетом двух-трех раз, когда находился «вдали от Христовой обители, но только телесно. Душа раба Божьего и тогда обреталась под сенью распятия: прихожанин он щедрый и преданный»;

4) недостоверными выглядят и измышления Расьоля об иудейском происхождении его покойной матушки: потомственная католичка польско-французских кровей была бы сильно покороблена, доведись ей услышать от сына такие фантазии;

5) в главе 19 Расьоль неоднократно ссылается на бессмертие как на отличительный признак слабого пола. Но не упоминает о том, что сам данного свойства совсем не лишен: нам известны по меньшей мере три эпизода, выкарабкаться из коих Жан-Марку споспешествовало разве что чудо.

Тридцати лет он попадает в жестокую переделку, врезавшись в таксомоторе в рефрижератор на самом въезде в Париж. Водитель и спутница погибают. Сам Жан-Марк два месяца пребывает между жизнью и смертью: его буквально «собирают по частям». Семь реберных переломов, разорванное плечо, ущемленная печень, вывих обоих колен — вот далеко не полный перечень полученных травм, тяжелейшими из которых медики посчитали проникновение в черепную коробку куска льда из холодильной камеры грузовика и сильно поврежденный детородный орган (сию часть тела пришлось вызволять из разбитых уст юной покойницы — ночной бабочки с Монмартра). Расьоль перенес несколько операций, включая лоботомию, о чем не распространялся, даже когда выслушивал шутки про то, что у него от волненья «шевелится лысина» (очевидно, что тик — лишь последствие хирургического вмешательства. Так же, впрочем, как и приобретенное Жан-Марком хроническое бесплодие).

Шестью годами позже он, уже сам управляя автомобилем, по дороге в Брюссель умудрился четырежды (!) за три сотни верст наехать на беспризорную живность, пытавшуюся перебежать шоссе: под колеса его попали два зайца, лиса и собака. Последняя отделалась передавленным хвостом и расплющенной лапой, но попытки француза водрузить зверя в машину восприняла неадекватно: собака накинулась на Расьоля, оцарапав ему клыками лодыжку, прежде чем он успел ее придушить. В состоянии шока подследственный, забыв заглушить двигатель, покинул место происшествия и двинулся пешком, не разбирая пути, в направлении близлежащего хутора. Почти невменяемого, его обнаружили поздно вечером в крестьянской конюшне, где он обнимал какую-то клячу и плакал, расточая молитвы и покаяния на волнующихся лошадей. Утихомирить его удалось лишь при помощи подручных средств, коими оказались конские поводья, после чего Расьоля на тракторе препроводили в больницу. Там он будто бы присмирел, но, оставленный на минуту медсестрой без присмотра, кинулся опорожнять без разбору склянки с микстурой, предназначенные для разноса больным. Отравление было причислено к третьей степени тяжести и потребовало от провинциальных лекарей особого усердия и сноровки. «Можно сказать, вытащили с того света, — поделился со мной эскулап, промывавший Расьолю желудок. — Проглоти столько гадости его „Ситроен“, наверняка бы взорвался. А этот вот, надо же, даже не окосел. Только мозгами немного оплавился. Точно говорят: зараза к заразе не пристает…»

Нет нужды объяснять, что случившееся разоблачает в Расьоле неожиданное суеверие, что вкупе с утаиваемой религиозностью вносит существенные коррективы в его романный портрет.

Еще через шесть лет, сорока двух лет от роду, подследственный участвует в массовом побоище на площади вокзала Гар-дю-Нор, где встает на защиту чернокожего бродяги, взятого в круг толпой арабских юнцов. В свалке Жан-Марку достается сперва от алжирцев, а затем и от гвианских негров, примчавшихся соплеменнику на подмогу и мутузивших без разбору каждого, кто был ликом светлее их (на поиски правых и виноватых время они не транжирили). Прежде чем спохватилась полиция, в дело пошли ножи. Куртка Расьоля была исполосована так, что превратилась в кожаную стружку, но сам Жан-Марк практически не пострадал: за исключением ссадин, на нем не было ни царапины. Когда его грузили в карету «скорой помощи» вместе с двумя десятками раненых, он не отбивался, смекнув, что иначе придется менять средство передвижения и отправляться на допрос в участок. В больнице Расьоль, балагуря, усыпил бдительность персонала, а потом ускользнул, прихватив протокол своего поступления в госпиталь.

«Я, конечно, догадывался, что бессмертен, но не подозревал, что до такой степени», — хвастал он затем своей второй жене. Вступив в возраст, когда, по его словам, «прибавляется поросли на запястьях и убавляется на щиколотках, а на макушке впору открыть ледовый каток», он сильно переживал за мужскую свою репутацию, и потому счастливое спасение на Гар-дю-Нор необычайно его вдохновило. Оставшись неуязвим для ножей, Расьоль вдруг почувствовал, что уязвим для другого: ему захотелось ребенка. Он загорелся идеей усыновления и втолковывал скептичной супруге несколько месяцев кряду, что «дети — единственное оправдание наших грехов», что младенцы «более истинны, чем даже святая вода» и «пахнут пронзительно солнцем, в какую бы темную ночь их ни зачали чужие и темные люди». Встретив категоричный отказ, он сгоряча предложил развод, за что незамедлительно поплатился (см. об этом подробнее в гл. 19 романа).

Поскольку пребывание на Бель-Летре пришлось на 2001 год — спустя очередные шесть лет после изложенного выше приключения, — Расьоль нервничал: к этому его вынуждала магия «трех шестерок». Как показали дальнейшие события, тонул в Вальдзее он очень даже всерьез, но и на сей раз фортуна Жан-Марка не подвела. Хотя впечатления записного счастливца он все же не производит: выдает непомерная суетливость, столь характерная для преступивших грань субъектов.

Подводя итог, констатируем: Расьоль, в отличие от Суворова, вполне мог претендовать на то, чтобы войти без изъятий в текст книги в качестве персонажа — «перипетий» в его жизни хватало. Однако и этот подследственный, что называется, «выкинул фортель», отказавшись предстать пред читателем самим собой.

Подходящий момент, чтобы вывести закономерность: сочинители одержимы влечением к фабрикации всяких подделок, чья цель — сокрыть во что бы то ни стало собственное лицо. Невольно наводит на размышления о параллелях с преступным сообществом…

Спинелли, Адриана, 1975 г.р., гражданка Италии, урожденная Одри фон Шпиннель. На виллу прибыла второго июня в 02.55 в сопровождении Жан-Марка Расьоля (см. о нем выше).

По классификации Дарси — Ариадна, обладающая спасительной нитью и бросаемая любовником, как только он набредает на ее открытие, позаимствовав у нее сюжет для рассказа. Но еще — и Арахна (потому и Спинелли, и Шпиннель — «паук»), грозящая в будущем превзойти искусностью плетения стилистических кружев самого г-на Расьоля. Еще и Антиоппа (см. гл. 4 романа), амазонка, жена Тесея, пострадавшая от копья амазонки же, укрыв своим телом мужа.

Как подается в тексте книги, г-жа Адриана — «весьма эффектная девушка», в чем мы и уверились, повстречавшись с ней шестого апреля 2004 года в деревне Воллезеле, Фламандия, где фрейлейн Спинелли проживала в усадьбе Хеллебош по приглашению Бельгийского литературного общества «Хет Бешрийф», почтившего ее талант престижной стипендией. Писательская карьера Адрианы явно шла в гору: за три года она издала два сборника рассказов, переведенных на дюжину языков. Книги снискали ей репутацию «самой умелой обманщицы из не умеющих врать и самой печальной насмешницы из радостных плакальщиц молодого отчаяния». Что сие значит, не имеем понятия. Предлагаем читателю самому разбираться во всех этих оксюморонах.

О Бель-Летре г-жа Спинелли вспоминала с заметным удовольствием: «Это был тот роман, написать который невозможно: не хватит воображения. Его было можно только прожить. Думаю, мне посчастливилось больше, чем мальчикам: почетнее уж персонажу позже вырасти в автора, нежели автору втиснуть свое самолюбие в шкуру какого-то персонажа. Я как бы повысилась в статусе, что до мэтров — им пришлось срывать с себя маршальские погоны, а потом еще и рыть своими руками окоп. Бель-Летра для них была вроде чистилища. Для меня же — райским подарком. Там я впервые вдохнула свободу и излечилась от старой болячки — боязни открытых пространств. Раньше, стоило мне очутиться на площади, в поле или на лугу, как меня тут же тянуло упасть, вжаться в землю и не поднимать головы. Такой вот страх перед миром, когда тебе кажется, что ты лишь мишень. То лето меня исцелило: я словно бы распахнулась. Как говорится, расправила крылья. Хоть сейчас, на ваших глазах, могу взобраться на крышу и спрыгнуть с конька. При этом уверена, что не разобьюсь. Глупое чувство, не так ли? Зато настоящее». Она выделила это слово, будто все другое в ее жизни до того сплошь было фальшивкой. «Вы спрашиваете, в чем причина? Конечно же, в Лире! Видите ли, вся эта история… Если вникнуть, она убеждает, что смерти фактически нет, сколько бы ее ни скопилось на кладбище наших потерь. Здесь вот что: стоит только сбежать с этого кладбища одному — для всех остальных оно уже как бы и не имеет значения. В фигуральном смысле, разумеется. Лира дала нам возможность понять, что мы больше себя. Что надгробия нас не задавят. Не знаю, как вам еще объяснить, но… Послушайте, это как с кольцом Мебиуса: надо только перекрутить второй конец ленты на сто восемьдесят градусов, а потом склеить с первым, и тогда обе стороны сольются в одну. Сколько ни режь вдоль полоски, кольца лишь вытягиваются в диаметре и плодятся новыми ленточками, спаянными между собой узелком. По-моему, эффект называется „одномерная бесконечность“. Так же точно и здесь: фон Реттау свела пресловутую нашу разъятость в единое целое. Ее исчезновение мнимо, как в фокусе с лентой — исчезновение одной из сторон. Лира куда как мудрее симпатичного нытика Суворова: помнится, в книге он мечтает обрести для себя третье измерение. Она же доказывает, что истинное измерение всегда одно и оно неделимо. Я бы назвала его одолением комплексов — клаустрофобии, как у Дарси, и агорафобии, как у бывшей меня. Или того и другого разом, как в случае с Георгием. Преодолением катастрофической замкнутости, а вместе с ней и разомкнутости, разрывающей напрочь пуповину наших последних тоненьких связей с пугающим миром. Короче, измерение это — возврат к бесконечности, которая в каждом. Просто каждый обязан расстегнуть на себе все застежки, распороть себя вдоль до изнанки нутра, тем самым удвоив диаметр личной своей бесконечности и снабдив ее по пути узелком — чтоб зацепиться за бесконечность другого. Ясно ли я излагаю?»