Даниил Мордовцев - Державный плотник

• Название: Державный плотник
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История

Творчество писателя и историка Даниила Лукича Мордовцева (1830 - 1905) обширно и разнообразно. Его многочисленные исторические сочинения, как художественные, так и документальные, написанные, как правило, с передовых, прогрессивных позиций, всегда с большим интересом воспринимались современным читателем, неоднократно переиздавались и переводились на многие языки. Из богатого наследия писателя в сборник вошли произведения, тематически охватывающие столетие русской истории: "Сиденне раскольников в Соловках" (конец XVII века), "Державный плотник" (о Петре I) "Наносная беда" и "Видение в Публичной библиотеке" (время Екатерины II).

---

- Смилуйся, великий государь, помилуй! - трепетно говорит Виниус.

- Где боевые припасы?

- Непомедля придут, государь… за распутицей опоздали…

- А лекарства для войска?

- По вестям, государь, недалече уж.

- Со шведской стороны слаба защита крепости! - гремит гневный голос.

Несмотря на адский стук и лязг нескольких тысяч топоров, на визг множества пил, ужасающий скрип тачек, которыми подвозили к крепости десятки тысяч солдат и согнанных на работы со всего северо-восточного угла России крестьян, страшный голос гневного царя гремел, как труба страшного, последнего суда.

- Разносит… разносит! - с испугом шептали работавшие на крепости, и еще громче потрясали воздух стук и лязг топоров, визг пил и скрип тачек.

- Кого разносит?

- Старого Виниуса.

- О, Господи! Спаси и помилуй.

Вдруг отчетливо выделился из всего шума звонкий, юношеский голос.

- Упали в воду!.. Тонут!.. Спасите! - в ужасе кричал Ягужинский.

Все на мгновение смолкло.

- Кто упал? - прогремел голос царя. - Павел зря кричать не станет… Кто тонет?

- Кенигсек, государь, да лекарь Петелин… Вон с тех досок упали в канал… Вон видно руки… борются со смертью…

- Живей лодок! Багров! Тащите сети!

Это уже распоряжался царь. Куда и гнев девался! Его заступило царственное человеколюбие - человеколюбие, которое через двадцать с небольшим лет и унесло из мира великую душу величайшего из государей… Известно, что в конце октября 1724 года Петр, плывя на баркасе к Систербеку для осмотра сестрорецкого литейного завода, увидел недалеко от Лахты севшее на мель судно, которое плыло из Кронштадта с солдатами и матросами, и тотчас же бросился спасать людей, потому что судно, потрясаемое волнами, видимо погибало. Великодушный государь, добрый гений и слава России, сам бросился по пояс в воду, в ледяную воду конца октября! Всю ночь работал в этой воде, спасая людей, которых не успело унести бушевавшее море, и хотя успел спасти жизнь двадцати своим подданным, но сам схватил смертельную простуду и через несколько месяцев отдал Богу свою великую душу…

Это ли не величие!

И теперь здесь, в Шлиссельбурге, забыв Виниуса, свой гнев, нашествие шведов и все на свете, Петр, стремительно сбежав с крепостной стены, так что за ним не поспевали ни Меншиков, ни Ягужинский, моментально вскочил в первую попавшуюся лодку и, чуть не опрокинув ее, начал работать багром, страшно бурля воду в канале.

- Не тут… спускай лодку ниже… их унесло водой, - торопливо командовал он матросам.

И опять багор пенит воду в канале.

- Нет… еще ниже двигай…

Багор не выходил из воды.

- Данилыч! Вели закидать сети ниже, на перехват утопшим…

- Сам закидаю, государь… Помоги, Господи!

Багор что-то нащупал.

- Стой! Ошвартуйте лодку веслами… Здесь!..

И багор, поднимаясь из воды, поднимал на ее поверхность что-то вроде мешка…

То была спина утопленника… Скоро показались болтавшиеся, как плети, руки и ноги… повисшая долу голова… мокрые черные волосы, с которых струилась вода…

- Кенигсек! Благодарение Богу… может, отойдет.

И царь снял шляпу и перекрестился.

- Ищите других!.. Они тут, должно быть, недалече.

Из толпы солдат и рабочих, стеною стоявших вдоль канала, послышались возгласы:

- Не клади на землю утопшего, государь! Не клади!

- Качать ево! Качать!

- Сымай кто зипун! На зипун ево! Живо, братцы!

На берег из лодки полетел кафтан.

- Сам царь-батюшка не пожалел своей государевой одежи, - слышалось на берегу.

- Пошли ему, Господи, Царица Небесная!

Государь бережно поднимает утопленника, как малого ребенка, тревожно смотрит в его бледное лицо, посиневшее, еще за несколько минут такое прекрасное лицо и так же бережно передает несчастного на руки подоспевшим с Меншиковым матросам.

Утопленника кладут на растянутый царский плащ.

- Качайте… качайте, дабы изверглась из него вода… А ты, Данилыч, обыщи его карманы… нет ли важных государственных бумаг.

Меншиков вынимает из карманов утопленника несколько пакетов, отчасти подмоченных.

- Отдай их Павлу… пускай отнесет в мою ставку и запечатает моей малой печатью… на досуге я сам разберу.

Меншиков отдал пакеты Ягужинскому.

- Нащупали! - крикнули с другой лодки, что была пониже.

- Подавай на берег! Да легче!

- Вот бредень, братцы, на бредне способнее качать!

- А другого на рогожу клади, рогожа чистая.

И началось усиленное качание трех мертвых тел.

Царь стоит около Кенигсека и не спускает глаз с его посиневшего лица, перекатывающегося с правой щеки на левую и - наоборот…

"Не изрыгается вода, не изрыгается… вот печаль! Какого нужного человека лишаюсь! Новый бы Лефорт был".

Царь подходит к покачивающемуся утопленнику и осторожно дотрагивается до его высокого, мраморной белизны лба.

- Холоден, как лед…

- Вода студена, государь, - тихо говорит Меншиков.

- От ледяной воды, поди, сердце замерло, не выдержало.

- Знамо, государь, и не от такой воды дух захватывает, а тут долго ли?

Петр, Меншиков и два матроса сменяют прежде качавших.

- Тряси дружней, вот так: раз-два, раз-два…

Жалкое, безжизненное, беспомощное тело!..

- Наддай еще! Тряси!..

- Эх, государь, кабы в нем была душа, давно бы вытряхнули, - тихо говорит Меншиков.

- Так думаешь, нет уже ее в нем?

- Думаю, государь; она ведь из воды умчалась в ту страну, где ей быть предопределено, може, в рай светлый, може, во тьму кромешную.

Между тем Ягужинский, придя в царскую палатку (государь не хотел жить в крепости, в доме, а предпочитая свежий воздух открытого места, велел разбить себе палатку вне крепостных стен), чтоб запечатать вынутые из карманов утопшего Кенигсека бумаги в отдельный пакет, положил их на стол и при этом нечаянно выронил из одного конверта что-то такое, от чего он со страхом отшатнулся…

- Что это? - шептал он побледневшими от страха губами. - Она сама?.. У него?..

Он дрожащими руками взял конверт, из которого выпало это что-то страшное, и вынул оттуда розовые листки, которые привели его в еще больший ужас…

"Ее почерк… Господи!"

Листки выпали из его дрожащих рук.

"Сжечь все это… уничтожить…"

Он торопливо зажег свечу.

"Сожгу… жалеючи государя, сожгу… А того не жаль, его уже не откачать… И ее не жаль".

…Листки и то страшное - у самого пламени свечи.

"Нет, не смею жечь… Пусть будет воля Бога… А я от своего государя ничего не скрывал и этого не скрою. Пусть сам рассудит".

И Ягужинский взял со стола отдельный поместительный конверт, вложил в него бумаги Кенигсека и то… страшное с розовыми листками… и все это запечатал малой царской печатью.

17

Уже поздно ночью в сопровождении только Ягужинского возвратился царь из крепости в свою ставку.

- Какой пароль на ночь? - спросил он вытянувшегося перед ним у входа в палатку богатыря преображенца.

- "Март", государь, - шепнул преображенец.

- Не "Март", а "Марта", - поправил его царь.

Войдя в палатку и поставив в угол дубинку, он спросил Ягужинского:

- Где бумаги Кенигсека, которые я велел тебе запечатать? И не ждал, не гадал, и вот стряслось горе. Какого человека потеряли! Эх, Кенигсек, Кенигсек!

Ягужинский побледнел. Царь заметил это.

- Что с тобой, Павел? - спросил он. - Ты нездоров?

- Нет, государь, я здоров, - с трудом произнес Павлуша.

- Простудился, может?

- Нету, государь.

- Но ты дрожишь. Может, я тебя замаял, утомил?

- Нету, государь, с тобой я никогда не утомляюсь.

- Не говори. Вон и Данилыч к ночи еле ноги таскал, а он не чета тебе, цыпленку. Так где бумаги Кенигсека?

- Вот, государь, - подал Павлуша страшный пакет.

- А, хорошо. А теперь ступай спать, отдохни… Завтра рано разбужу… Похороним Кенигсека и Лейма с Петелиным, да и за работу… Экое горе с этим Кенигсеком!.. Ну, ступай, Павлуша, ты на ногах не стоишь.

Павлуша, взглянув на страшный пакет, медленно удалился в свое отделение палатки, откуда слышен был малейший шорох из царского отделения.

И вот слышит Павлуша: царь потянулся и громко зевнул.

"Спать хочет, видимо, хочет, а не уснуть ни за что, не просмотревши бумаг, что в проклятом пакете", - мысленно рассуждает с собой Павлуша.

Слышит, звякнула чарка о графин.

"Сейчас будет пить анисовку… Пьет… Вторая чарка"…

Слышится снова зевок…

"Ох, не уснет, не уснет".

Вдруг Павлуша слышит: хрустнула сургучная печать. Сердце его так и заходило…

Зашуршала бумага…

- Ба! Аннушка! - слышит Павлуша. - Анна! Как она сюда попала к Кенигсеку? Стащил разве? Да я у нее не видел этого портрета…