Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

• Название: Молодость Мазепы
• Автор: Михаил Старицкий
• Жанр: Историческая проза

Молодость Мазепы (укр. Молодість Мазепи) — роман Михаила Старицкого, первая книга, рассказывающая о молодых годах будущего гетмана Украины Ивана Мазепы. Впервые была опубликована в 1898 году в газете «Московский листок», после чего была запрещена к публикации и впервые была переиздана в 1997 году на русском, украинском и английских языках.

Сюжет книги посвящен среде, в которой формировалось мировоззрение Ивана Мазепы и которое предопределило его дальнейшие поступки как государственного деятеля. Старицкий подчеркивает, что жизнь Мазепы на хуторе, в простой казацкой семье, где красота природы гармонирует с красотой человеческих отношений, в дальнейшем сравнивалось Мазепой с прогнившими устоями королевского двора в Польше, куда он был направлен на учебу. Отдельным сюжетом описаны отношения Ивана Мазепы с его первой любовью — казачкой Галиной, которая сыграла важную роль в дальнейшей судьбе будущего гетмана.

---

Сердце Мазепы болезненно сжалось. Он вспомнил, как накануне его отъезда, вечером, в садочке, Галина рыдала, целуя его руки и умоляя вернуться назад. И в самом деле, казалось бы, такой пустяк — разлука на какую-нибудь неделю, — но он и сам не знает, что случилось с ним тогда: слезы ли девчины так подействовали на него, — только и его охватила жгучая, беспредельная тоска.

«Как-то она теперь, верно, тоскует и высматривает меня, бедная, бедная моя дивчинка!» — подумал Мазепа и почувствовал, как при этой мысли сердце его охватило такое нежное, теплое чувство, что ему неудержимо захотелось тут же, сейчас, прижать к своей груди эту маленькую головку и отереть ее заплаканные глазки.

— Но ничего, ничего, голубка, не печалься, жди меня, скоро увидимся! — прошептал он тихо. — Вот только попрощаться с Сирко, взять у него письмо к Дорошенко и тогда — гайда в степь. Он сейчас же заедет на хутор и уговорит Сыча переехать со всем своим хозяйством к ним в Мазепинцы, там для всех найдется место. Надо, надо вывезти его дорогую сестричку, там он будет к ней часто наведываться из Чигирина, а в степи теперь оставаться совсем не безопасно. Подымается буря. Дорошенко пригласит татар, а известно, как распоряжаются они со всем тем, что встречается на их пути. Нет, нет! Боже сохрани несчастья какого. Надо поскорее вывезти их всех из степи.

И Мазепа почувствовал, как сердце его тревожно забилось.

— Дорогая моя, квиточка моя чистая! — прошептал он про себя, вызывая в своем воображении милое, бледное личико Галины, — приеду за тобой и возьму тебя.

— А вот и батьков курень! — прервал его размышления голос посланца Сирко, шагавшего впереди него.

Мазепа встрепенулся. Они стояли перед такой же мазаной хатой, как и другие курени, только отличавшейся от них большей опрятностью, и значительными размерами.

Поблагодарив казака за услугу, Мазепа оправил на себе одежду, молодцевато подвинул шапку и, отворивши дверь, переступил через порог.

В хате было светло и Мазепа сразу заметил ее щеголеватое убранство. Белые стены ее покрывали до половины турецкие ткани и ковры; поверх ковров висело всевозможное драгоценное оружие, а на длинных полках красовались отбитые у татар и турок трофеи, серебряная и золотая посуда. Лавку покрывало красное сукно, а на глиняном полу лежали лосьи и медвежьи шкуры.

У стола, на котором горели в тяжелых неуклюжих медных подсвечниках восковые свечи, сидел Сирко.

Теперь это был уже не тот добродушный и веселый богатырь, с которым Мазепа познакомился у дида Сыча, нет, Это был уже кошевой атаман, привыкший управлять тысячной толпой. В данную минуту лицо его было озабочено, между бровей лежала глубокая, характерная складка, и эта складка придавала ему выражение какого-то непреклонного упорства.

Сирко тотчас же ласково приветствовал Мазепу.

— Здоров був, пане-брате, — произнес он веселым голосом, и лицо его приняло прежнее добродушное выражение, — слыхал уже про твой молодецкий жарт. Ты, как я вижу, не токмо языком, но и саблей добре владеешь.

— Выучили добрые люди.

— Так, так, гаразд! Правду, значит, говорят добрые люди, что наука в лес не водит. Ну, а теперь садись здесь, хочу я потолковать с тобой, да поручить тебе одно дело…

Мазепа сел на указанное ему подле стола место, а Сирко отодвинул от себя лежавшие перед ним бумаги и, сложив руки на столе, обратился к Мазепе.

— Видишь ли, друже мой, счинилась нам еще новая забота. Прислал гетман сюда к нам своих людей разузнать, кто прикончил стольника Ладыженского. Дело-то, выходит, не малое, ведь он был царский гонец. А где искать виновного? Да и опасливо наказать кого, народ теперь очень разыгрался. Того и гляди, чтоб не загорелся большой огонь.

— Да теперь, батьку атамане, вскорости такое настанет, что если почнешь искать виновного, то придется пол-войска, а может и больше на кол сажать. Что так печалиться о крыше, когда вся хата горит?

— Так, так, — проговорил задумчиво Сирко, — об этом-то я и хотел потолковать с тобой. Ты поедешь к Дорошенко, так и передай ему слова мои. Бумаге-то я не много верю, да и привык писать больше саблей, чем пером. Так вот же слушай меня.

Сирко замолчал, закрутил длинный ус на палец и затем продолжал.

— Бумаги мы теперь перечитали и, слава Богу, разжевали. Вижу, что нас, как детей яблоком, тешат бумажными листами, чтобы мы верно Москве служили, а сама Москва, взяв братское желательство с королем польским, тотчас же с тем и к хану отзывается. Видно уже не об одном ремешке, а о всей нашей шкуре совет промеж наших соседей идет… так вот, скажи от меня Дорошенко, что я всей душой присоединяюсь к его думке, только против союза с басурманами буду до самой смерти стоять. Ты был на раде, слыхал, что большая часть войска против басурман стала, конечно, найдется много таких, которые заодно с Дорошенком пойдут, но я никогда за это не буду. Скажи ему, если хочет меня со всем Запорожьем иметь, пусть отступится от своей прелести агарянской.

— Так как же, батьку атамане, где же искать помощи? Ты же ведь и сам верно видишь, что самим нам, разорванным надвое, да еще с Бруховецким на шее, не отбиться от врагов? Кого же на помощь звать? Не ляхов же? Да они теперь и не пойдут.

— Кто говорит ляхов, — насупился Сирко, — я ляхам недруг: ляхи — паны; они утесняли вольность нашу, угнетали народ наш православный, но и татаре нам тоже не друзья, а еще горше враги. Ляхи нашу худобу поедают, а татаре кровь нашу пьют!

Чем дальше говорил Сирко, тем больше воодушевлялось его лицо, а голос звучал все властнее и грознее.

— Посмотри, уже и так орда опустошила дома наши, детьми и женами нашими наполнили татаре свои улусы, а сколько они казацкого народа в неволю продали на галеры и сколько их перебили! Не может быть приязни между басурманами и казаками! На то и Запорожье здесь Господь поставил, чтобы нам защищать народ от проклятых агарян, чтобы мстить им за унижение Христова имени, за поругание святыни! Покуда стоит Запорожье — не будет приязни между татарами и казаками! — вскрикнул грозно Сирко, и темные глаза его сверкнули гневным блеском, а между бровей залегла снова та глубокая складка, дававшая его лицу выражение такого необычайного упорства.

Мазепа взглянул с изумлением на Сирко. Его, присмотревшегося в Европе к смелой и хитрой политике, не пренебрегавшей никакими компромиссами, а руководствовавшейся правилом, — цель оправдывает средства, — такая прямолинейность и даже, как ему показалось, узость Сирко — поразила его. Дело идет о спасении отчизны, а он толкует о том, что с басурманами соединяться грех, что казаков поставил здесь Бог для того, чтобы ограждать христиан от напастников святого креста! — «Да ведь для всякого греха есть и покаяние! — даже усмехнулся он про себя. — Можно и соединиться, и разъединиться, какая в том беда, лишь бы силу приобресть».

И он попробовал еще раз повлиять на Сирко силой своего слова.

Он стал повторять Сирко всю необходимость, в данную минуту, этого союза и законную необходимость пожертвовать даже частью для того, чтобы спасти все целое.

Сирко слушал его молча с угрюмым лицом; слова Мазепы словно не касались его слуха.

— Видишь ли, пане-брате, — произнес он, когда Мазепа замолчал, — говоришь-то ты красно, только пословица разумная говорит нам: «лучше синица в руке, чем журавль в небе». А твоя прибыль с татарской помощью подобна журавлю в небе, зато горе и разоренье, которое они принесут уже зело вымученному войной люду, так верно, как и то, что над нами завтра солнце взойдет. Довольно уже пролилось от проклятых агарян христианской крови, когда блаженной памяти гетман Богдан призвал к себе на помощь орду; довольно уже лил ее и Дорошенко, когда его татары гетманом ставили. А теперь уже годи! Пора, говорю вам, дать несчастному люду успокоение, а то смотрите, чтобы желая спасти отчизну, вы не спасли один только мертвый труп.

— Так что же, по-твоему, батьку, так и пропадать оторванной правой половине в ляшской неволе?

— Упаси Боже от такого греха!

— Так на кого же ты надеешься?

— На Москву.

— Что? — переспросил Мазепа, словно не понимая ответа Сирко.

— На Москву, — повторил настойчиво Сирко. Мазепа даже отшатнулся от Сирко.

— На Москву? — переспросил он, останавливая на нем свой изумленный, недоумевающий взгляд. — Когда она согласилась на этот договор и отказалась навсегда от правой половины?

— Навсегда! — повторил Сирко. — Эх, пане Иване, вот ты и был в чужих землях, а будто того и не знаешь, что только то и верно, что пишется саблей, а не пером! Разве мало докончаний писала Москва с Польшей, а потом и снова разгоралась меж ними война. Москва согласилась уступить правый берег только потому, что нельзя было теперь иначе открутиться от ляхов, а вот пройдет год, другой, и она возьмет правый берег назад.