Неизвестен Автор - Сказки и легенды ингушей и чеченцев

• Название: Сказки и легенды ингушей и чеченцев
• Автор: неизвестен Автор
• Издательство: Наука
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 1983

В сборнике представлены наиболее популярные жанры чечено-ингушского фольклора — сказки и легенды, записи фольклорных текстов осуществлены в годы Советской власти. Сказки и легенды сопровождаются предисловием и обширным комментарием.

---

Ингуши и чеченцы долгое время жили при родовом строе и до Великого Октября не имели письменности и литературы, но зато высоко ценили искусство устного слова. Общественный уклад, весь многовековой опыт убеждали в силе воздействия меткого, лаконичного слова.

«В дороге, какой бы долгой она ни была, достаточно один раз хлестнуть хорошего коня. На площади, как бы она ни была велика, достаточно один раз сказать правдивое слово» — гласит народная мудрость вайнахов. Вера в беспредельное могущество слова выражена и в таких пословицах: «Красивое слово вершину Казбека расплавило», «Пуля убивает одного, а язык — девятерых», «Доброе слово змею из норы выманило», «Плохая молва волчьей рысью бежит». В пословице «Война сына не родила — война сына убила» передано отношение народа к войне вообще, но защита родины — священный долг.

Даже такой персонаж, как сармак, подобно греческому сфинксу, задает братьям вопросы: умеют ли они петь песни и сказывать сказки? Младший брат, рассказав свою незамысловатую небылицу, побеждает дракона («Как обманули сармака», № 74). В другом сюжете герой окаменел из-за того, что не рассказал сказку («Наказание тому, кто не расскажет сказку», № 36), Песенники и сказители всегда пользовались в народе всеобщим уважением и любовью; они приравнивались к настоящим героям. Достаточно вспомнить Ахмата из Автуров (чеченское село) или Ирчи Казака из Дагестана. Они оба за исполнение песен политического содержания были брошены царским правительством в тюрьмы и сосланы в Сибирь. Подобные песни, предания, легенды исполнялись и во второй половине XIX — начале XX в. и мгновенно становились достоянием всего народа.

Подробное описание исполнения эпической песни (эти песни передаются сказителями и как предания) приводит собиратель фольклора народов Северного Кавказа Н. С. Семенов:

«Явилась откуда-то трехструнная самодельная балалайка. Молодой человек сел на траву и взял несколько аккордов. Затем он начал настраивать инструмент, а когда кончил, то дал свободу пальцам. Раздалась живая, хотя монотонная, но приятная мелодия. Говор понемногу стал утихать. На лицах чеченцев улыбка сменилась серьезным выражением. Все ближе подвинулись к музыканту; образовался кружок. Беспрерывно и долго лились живые звуки, пока музыкант не вдохновился.

„Валай-лай иллалай лайла яллай!“ — запел он медленно и грустно, сначала тихо, потом все громче и громче. „Валай-лай иллалай яллай!“ — варьировал он все тот же куплет, резко переходя от одного тона к другому и протягивая окончание. Иногда он повторял то же самое в пятый, шестой и седьмой раз; в голосе его послышались скорбные звуки.

„Я поднялся на Черные горы и глядел с них на большую Чечню“, — запел он в том же тоне недавно сложенную в Чечне песню о последнем абреке Варе, убитом в 1865 году.

„Я поднялся на голые горы и глядел с них на Гехинскинй народ“ (чеченцы, имеющие большой аул Гехи). Кружок чеченцев сдвинулся к певцу. На всех лицах явилось торжественное выражение.

„Я искал себе товарища в жизни и брата по вере“. Чеченец не пел, а только говорил в тон балалайке. Это было вроде нашего речитатива. Каждая строфа кончалась долгим и быстрым перебором струн. Но певец до того углубился в положение воспеваемого героя, что казалось, будто он импровизирует. Что-то вдохновенное слышалось в его голосе, полном тоскливого, созерцания павшего абрека. Да, он действительно импровизировал, иначе ему не удалось бы так цельно пропеть всю эту песню.

„Я голод утоляю зелеными травами и вместо воды пью сок шиповника“, — продолжал импровизатор.

„Когда я вспоминаю о боге, то восклицаю: Аллах! — когда вспоминаю о любовнице, обнимаю свое оружие!“

— Ойт! — гикнул кто-то из компании. — Ойт! — послышалось затем восторженное восклицание.

„Уже звери отправлялись на добычу, пели петухи, когда я, как раненый волк, вскочил с постели, сел и начал думать“.

„Где бы мне найти друга, где я мог бы безопасно отдохнуть?“

— Ойт! Ваша вала цуни! (Чтобы тебе лишиться брата!).

Эта песня, эти беспрерывные звуки балалайки, этот звучный и приятный голос певца, вероятно, не одному из кружка напомнили его удалые набеги, его молодецкие драки и те критические, голодные и холодные часы, когда каждый на них находился в положении героя песни. Все слушатели были возбуждены; как-то никому не стоялось на месте; стали переминаться с ноги на ногу, склонять головы на плечи соседей, обхватывать друг друга за талии» [21, 14].

Некоторые сведения о дореволюционных вайнахских сказителях содержатся в работах Б. К. Далгата [114]. Вообще же опубликованных материалов о сказителях очень мало. Данные, которыми мы располагаем, позволяют сделать вывод, что легенды и предания более активно бытуют в горных районах Чечено-Ингушетии, а социальные и бытовые сказки, притчи, о муллах и анекдоты — в равнинной части республики.

Исполнителями легенд и преданий, нартских сказаний (и тем более героико-эпических песен) являются мужчины, а волшебных сказок и сказок о животных — преимущественно женщины. Так, из 45 текстов легенд и преданий, зафиксированных в горных районах Чечено-Ингушетии, представленных в сборнике, лишь два записаны от женщин. Встречаются, конечно, и одаренные сказительницы, которые владеют всем жанровым арсеналом фольклора, К ним относится, например, Лули Сергеевна Мальсагова (1899–1909). Она слышала сказки от своего отца и часто рассказывала их сыновьям. Кроме сказок она звала много легенд и преданий. Мальсагова очень серьезно относилась к рассказываемому. Речь ее была тихой, но доходчивой и убедительной. Иногда она взглядывала на слушателя, как бы оценивая его реакцию, а затем степенно продолжала повествование. Она знала много пословиц, афоризмов, и в разговоре на любую тему использовала их. Ее уважали и побаивались родственники, потому что «приговор», вынесенный ею, был всегда справедлив и надолго сохранялся в памяти людей.

Другой сказитель, Магомет Дзаурбекович Чахкиев (1883–1980), уроженец с. Базоркино ЧИАССГ, также знал много сказок, преданий и легенд. Очень любил рассказывать о проделках весельчака и балагура Цагена. Я записывал от него тексты, когда он был прикован к постели. Вернее, я не записывал, а только слушал и иногда задавал наводящие вопросы. Следует отметить, что сесть с карандашом в руках и записывать — значит потерять многое из рассказа. Слушать должен один, а записывать другой. Так я по возможности и поступал. М. Д. Чахкиев внимательно следил за слушателем, и если он был доволен тем, как слушатель воспринимает его рассказу то мог импровизировать долго, переходя от одного жанра к другому. Повествуя, сказитель сопереживал, и когда в сказке («Ахкепиг», № 35) девушка согласилась выйти замуж за убийцу своих родителей, он даже прослезился. Чахкиев сам был сиротой и имел большую семью: пять сыновей и семь дочерей. Магомет Дзаурбекович от серьезных жанров мог легко переходить к веселым: анекдотам, притчам, каламбурам. Оправдывая такую легкость, он сказал мне: «Когда у Шамиля спросили, какими языками он владеет, говорят, он ответил: „Кроме арабского я знаю три языка: аварский, кумыкский и чеченский. На аварском я иду в бой, на кумыкском изъясняюсь с женщинами, на чеченском шучу“». И добавил: «Если имам Шамиль шутил, то мне и подавно можно».

Как-то в 1966 г. я выступал по телевидению, разговор шел о фольклоре. Вечером ко мне зашел мой сосед Ихван Ибрагимов (род. в 1928 г., образование начальное, за трудовые заслуги награжден «Знаком почета») и сказал, что знает много сказок. Он рассказал замечательную сказку «Сын отважной женщины», сказки о нарт-орстхойцах, в том числе «Гезама Али и Толам-Аго». Через несколько лет (в 1977. г.) я вновь попросил его рассказать мне эти сказки, и он почти слово в слово повторил их.

Зайнди Патарханович Цуров (род. в 1909 г., работает ночным сторожем в Джераховском интернате, образования не имеет)[3] рассказал, что во времена его детства люди знали много сказок. Особенно часто сказывали их, когда пасли скот или ночевали в поле во время пахоты, сева, прополки. «Было скучно, и, чтобы скоротать время, мы рассказывали друг другу кто что знает. Часто забавляли и гостя сказками. Таким образом, гость приносил какую-нибудь сказку и уносил с собой вновь услышанную». Сам Цуров рассказал несколько сказок, в том числе сказку о Тамаш-Таштамире. Голос у 3. Цурова громкий, говорил он быстро. Большое внимание уделял тому, насколько внимательно его слушает собеседник, поэтому пристально смотрел в глаза слушателя. Особый восторг у него вызывали комические ситуации сказок. 3. Цуров был большом знатоком обычаев, этнографии, хорошо знал где жили и как расселялись тайпы (роды).

Шишха Абдулаевна Ханиева (1903–1974) обладала качествами, необходимыми сказителю: имела хорошую память и с любовью относилась к сказочному эпосу. Она преображалась, когда начинала рассказывать. Ее манера рассказа напоминала исполнение артистки. «Музыкальная интонация, сдержанная жестикуляция и тонкая мимика будили интерес у слушателей и в то же время были лишены наигранности. Создавалась иллюзия правдивости рассказываемых событий, особенно когда она изображала голосом и жестикуляцией чудовищ, бравого юношу на коне или труса» [117, 435]. Ханиева была старшей среди сестер. В детстве сестры по многу раз слушала сказки старой женщины Даби (сказки «Дабе фальгаш»). Она очень хотела, чтобы ее сказки слушали, и гостинцами иногда заманивала девочек-сестер и без устали рассказывала им одну сказку за другой. «Мы знаем, — говорили сестры, — едва ли пятую часть сказок Даби, хотя многие сказки по нашей просьбе она рассказывала по нескольку раз». Все сестры одинаково слушали «сказки Даби», но лучше всех их знала и передавала Шишха. Интересно было наблюдать за сестрами Шишхи. Они с неослабным вниманием слушали хорошо известные им сказки. Рассказывала Шишха не по-женски степенно. При передаче особенно интересных эпизодов сказки (драматических, комических) она внимательно следила за глазами слушателей. Ей очень правилось, когда слушатели буквально «пожирали» Шишху глазами.