Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

• Название: Судьба драконов в послевоенной галактике
• Автор: Никита Елисеев
• Жанр: Фэнтези

---

Стас ощерился и зарычал.

Варан отскочил в сторону.

– Вот именно, – кивнула Наталья.

Стас с силой ударил лапой по хребту варана, тот взвизгнул и пустился бежать со всех лап вверх по лестнице; сверху он крикнул: "Тварюга. Гад. Гадина", – и хлопнул дверью. Стас посмотрел наверх и только лапой махнул. Потом он уставился на меня, и мне стало не по себе от этого взгляда. Сколько раз мы виделись с ним в спортзале, и я уже умел преодолевать отвращение, когда видел его, или когда боролся с ним, умелым и сильным, но отвратительным…Странная, покорная ненависть читалась сейчас в его взгляде .

– Аа, – вскрикнул в последний раз облитый жабьей слюной человек.

Инстинктивно я схватился за руку Натальи Алексеевны. Стас зашипел. Наталья мягко высвободила руку. Зоинька всосала свисавшую прозрачной бахромой слюну в свой широкогубый рот.

Вместо Тараса перед нами стояло шестиногое клешнятое желеобразное существо, напоминающее полурасплавленного, но живого краба.

Из невидящих буркал существа текли слезы. Клешни чуть подрагивали.

– Зоинька, – попросила Наталья, – ушла бы ты вообще, ладно?

Она не успела договорить, потому что Тарас подпрыгнул и клешнями вцепился в подрагивающий горловой мешок Зоиньки.

– Тарас, – крикнула Наталья Алексеевна, – нельзя! Брось! Нельзя…

Она резко жахнула по телу Тараса хлыстом.

Тарас жалобно заверещал, брямкнулся на пол и боком-боком отбежал к другой двери.

Стас отвернулся и пошел прочь по коридору. В его походке вдруг увиделось нечто медвежковато-человеческое. Пришибленное.

Зоинька, на горловом мешке которой багровели два глубоких шрама, пискнула что-то испуганное, передними лапами схватилась за горло и ускакала в свою комнату.

Тарас трясся от рыданий, его темные, невидящие крабьи буркалы светлели, точно промывались слезами – и в них я начинал замечать неясные, искаженные, точно в зеркале "Комнаты смеха", отражения – мое и Натальино.

Наталья подошла к Тарасу, погладила по вздрагивающему желе его тела.

– Ну, ну, ну, мальчик, хороший, добрый, отдохни, отдохни…

Тарас всхлипнул, пошевелил клешнями и пообещал:

– Заклюю, заплюю, закусаю…

– Ничего, ничего, – принялась уговаривать его Наталья Алексеевна, – зато теперь ты – бессмертнее всех бессмертных. Тебя никто не сможет ни расплескать, ни раздавить – вмиг соединишься, слепишься еще прочнее, чем прежде.

– Это хорошо, – вздохнул краб, – сержанту горло перерву, тебя обмажу так, как меня обмазали…

– И зря, – нежно вымолвила Наталья, – зря… Иммунитет. Лучше – примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты – жив, а это – главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки?

– Тара, – совершенно по-идиотски сказал я, – ты… ты не расстраивайся, я тебя навещать буду…

Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол.

– Эй, – закричал сверху, с лестничной площадки варан, – новенький! Еще плюнешь – и дежурный – ты! Мы не поглядим, что у тебя – трагедия. У нас у всех тут… Тряпку в клешню – и вперед.

***

– Я пойду? – тихо спросил я.

– Погодите, – вздохнула Наталья, – я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус – он прямо напротив двери останавливается – и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" – так остановка и называется.

– А если… – начал было я.

– Что если? – переспросила Наталья. – Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства – под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть?

– Нет… Ннет.

– Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу.

Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство.

В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями.

Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось:

– Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц – ей-ей, попрут!

Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал.

Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом.

Странно, но это лицо показалось мне даже красивым.

– Лера, – Наталья Алексеевна отпирала дверь, – ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль?

– Тебя жалко, – и я увидел вздох Леры.

– Главное, Лера, – Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, – своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там – будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком – была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас – такой…

– Ну, – Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, – если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу!

– А я и так у вашего шалаша! – засмеялась Наталья.

– Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, – Лера завздыхал пуще обычного, – славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя – неправду? Ты же не у нашего шалаша – и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков – с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать…

– Джекки, – резко обратилась ко мне Наталья, – ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно?

– Интересно, – не подумав, брякнул я.

Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху.

Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама.

Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры.

– Лера, – отсмеявшись, отклокотав, сказала она, – правда, Джекки – прелесть?

Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора.

Я понял, что это Лера кивнул.

– Да, – подтвердил он, – хороший парень. Не жилец.

– Я его хочу в учителя определить.

– Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай…Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей – и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку – или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать.

Лера подполз к двери, пихнул ее – и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной – не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее.

– Так что делать? – поинтересовалась Наталья.

– Не соваться, – Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, – гибель для таких – лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте…

Лера захлопнул дверь.

– Аа, – я почесал в затылке, – как же он дверь открывает?

– Лера? – Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. – ну как… Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает… Малоаппетитное зрелище.

Глава девятая. Снова – человек со стеком. Кинематограф.

В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались.

– Плохо идет, – оправдываясь, сказала продавщица.

– Совсем не фурычит? – посочувствовал кто-то из очереди.

У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова – в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского.

Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" – кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь…

Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня:

– Солдатик, иди, становись сюда…

– Да я… – начал было я.

– Иди, иди, – настаивала женщина, – не бойся. Тебе спешить надо.