Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были

• Название: Корень жизни: Таежные были
• Автор: Сергей Кучеренко
• Издательство: Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Сергей Кучеренко живет и работает в Хабаровске. Он известен дальневосточному читателю как автор книг «Звери у себя дома», «В снегах Сихотэ-Алиня», «Зов Сихотэ-Алиня».

В рассказах и очерках своего нового сборника С. Кучеренко размышляет о соприкосновении мира живой природы и мира людей. Он рассказывает о своеобразной природе Хабаровского края, наполненной поразительными контрастами, красотами, загадками, а также о делах и заботах биологов, охотоведов, егерей, связанных с решением проблем сохранения и умножения таежных богатств.

---

…С утра двадцать пятого мы обратились в слух. Улавливая всякие шумы и звуки, томительно и напряженно ждали, когда раздастся характерное трескучее тарахтенье вертолета. Крики кедровок, порывы ветра, «стрельбу» лопающихся от мороза деревьев и другое мы почти не воспринимали, но всякое отдаленное гудение в воздухе обостряло слух и волновало. Мы замирали, ожидали, надеялись… Но это гуденье превращалось то в низкий басовитый гул Ту-114, то в свистящий рев Ил-62, то в грохот Ту-104 или спокойное ровное мурлыканье Ан-24. Только теперь заметили, как часто летают самолеты, как много их и как они разнообразны — чудовищно громадные и маленькие, реактивные и винтомоторные — всякие! Только вертолетов как будто не существовало.

В волнении и нетерпении мы сначала раз за разом бегали на вертолетную площадку, поправляли красиво выложенное из еловых веток свежезеленое «Т» на ровном снегу, загадывали, может ли что на этот раз воспрепятствовать посадке винтокрылой машины. Потом, когда ноги начинали мерзнуть, мы без толку топтались, ходили, бегали и наконец понуро брели в избушку. Полежав молча, один начинал возиться с печкой, другой выходил колоть дрова, третий перебирал жалкие остатки самых неходовых продуктов и решал сложную проблему, что сварить.

В четыре часа мы решали, что теперь не прилетит, потому как до заката оставалось всего час, после которого вертолетчикам непременно надо сидеть на земной тверди. Не разговаривалось, не елось, не спалось.

Прошло еще три дня, а вертолета не было. В мучительном и напрасном ожидании Володя наколол гору дров, я наточил до остроты бритвы все топоры и ножи, а Николай до корки исписал свой пухлый блокнот, но и это не помогло.

К концу пятого дня, когда съели все, что можно было есть, а хлеба давно не стало, решили выходить пешком. На всякий случай — чем черт не шутит! — договорились, что мы с Николаем выйдем еще затемно, с расчетом часам к трем быть на Большом, а Володя задержится с выходом до полудня — вдруг все-таки прилетит вертолет? Тогда он подберет нас по пути.

Решение «на всякий случай» оказалось удачным: в половине двенадцатого, когда Володя уже залил огонь в печке остатками воды и надевал на плечи рюкзак, донесся долгожданный рокот вертолета. Пока Володя убедился в этом да пока бежал к площадке, «стрекоза» лихо подлетела к ней и с размаху плюхнулась на косу, разметав еловые ветки посадочного знака и оголив речную гальку от снега…

Мы с Николаем в это время уже выходили с Вятского на ровно и широко замерзшую Тырму и тоже слышали шум вертолета. Он замер в стороне каранакской избы, а через четверть часа снова возник, становясь с каждой минутой все громче… Какая радость!

Мы были уверены, что теперь окажемся в Хабаровске легко и быстро — сегодня же, через полтора часа, и не надо будет месить три дня тырминский снег, а потом еще бог знает сколько ожидать с протянутой рукой попутного лесовоза. Но эту радостную уверенность вертолетчики разметали, как те еловые ветки на посадочной площадке.

Когда мы влезли в кабину опустившегося на лед Тырмы и тут же взмывшего Ми-4, нам бросилось в глаза совершенно безрадостное выражение лица Володи. Я вопросительно поднял брови, на что он прокричал на ухо: «Летим в Ургал, там нас высадят. В Хабаровск — полтысячи километров! — добираться будем как знаем». Это же он и Николаю проревел, отчего лицо у того мгновенно окаменело в шоковом безразличии ко всему, что творилось и в этом вертолете, и в этой тайге, и в этом огромном суматошном мире…

Нас выгрузили в Ургале, закрыли кабину и ушли. На том миссия экипажа вертолета, выполнявшего заявку на спецрейс «с Каранака в Хабаровск», была закончена. Даже не посоветовали, что делать дальше, хотя экспедиционного груза было достаточно. Намотались мы с ним так, что и теперь, когда все позади, вспоминать не хочется.

Все, что когда-либо начинается, имеет свое окончание. Было оно и у нашей небольшой экспедиции. В Хабаровске. В аэропорту малой авиации, куда мы наконец прилетели на Ан-24, преодолев на этот раз немало препятствий в Ургальском аэропорту. Нас встретил институтский «уазик»-головастик. Он так спокойно, но на удивление быстро развез нас в разные точки большого города, что мы на некоторое время забыли и вертолетчиков, и свои недавние лишения, и приключения, решив, что техника — это здорово…

Кажется, будто если и не вчера, то уж в прошлом месяце во всяком случае, а не три года назад, я любовался природой Каранака — его великолепными первозданными лесами, вольготно раскинувшимися почти на трехстах квадратных километрах, изумрудными лавами кедрачей по горным склонам, зверовыми тропами, плотно наторенными вдоль звонких, лабораторно чистых, вечно переговаривающихся потоков.

Я отчетливо увидел себя сидящим вот на этой же макушке сопки, только не на пне, как сейчас, а в густой тени той древней ели, откуда было так блаженно в торжественной тишине рассматривать целинные кедровники, густо-зеленые долинные ельники, голубую тайгу в верховьях Каранака, уходящую к небу. И повторять раз за разом слова в лирическом напеве: «Как прекрасен этот мир…»

Утешительно думалось, что грохот лесозаготовительной техники обходит эту чудную первозданность дальней стороной. Мечталось о вечности красоты каранакской природы, которую не осквернят прикосновения жадных рук.

Но как просто оказалось разрушить и эту красоту, и этот покой, и мечты. Железные чудовища с втиснутыми в каждое из них двумя сотнями лошадиных сил в какой-то месяц проложили по бело-зеленому чистому миру черную многокилометровую лесовозную дорогу, расшвыряв деревья-великаны с потрясающей легкостью, попутно засыпав мерзлыми глыбами ключи. Могучие бульдозеры опустили многотонные ножи и подровняли рваные раны земли. И тут же торопливо потянулись за ними автобусы с лесорубочным начальством и техническим персоналом, потом пошли бензовозы, грузовики, трелевочные тракторы. И снова автобусы, но уже с лесорубами, умеющими так виртуозно «играть» мотопилой «Урал».

…И вот уже на Каранаке первозданный хаос. Искореженные остатки лесов, невообразимо захламленные лесосеки. Пни, корчи, кучи хвороста. Облысевшие горные склоны с веерами волоков, унылые пустыри, обесцвеченно-скорбящее небо.

И грохот техники, которая становится недобрым порождением НТР, если опережает сознание и оказывается в бездумно равнодушных руках. Той самой, что попутно с прогрессом способна безжалостно уничтожать зеленое чудо Земли и жизнь в ней, кромсать вековечный покой, заглушать пение птиц и звон хрустальных рек, осквернять дыхание планеты, лишать ее красоты, здоровья и целительности. Способна! Но не должна бы!

Человек в отношении к природе бывает злым и беспощадным, и уж во всяком случае недальновидным. Ради сверхпотребления, из-за ненасытной и неумной жадности, неумеренных желаний он вместо дружбы воюет с природой, часто не сознавая этого, не понимая, что она не сдается, не отступает, а терпеливо сносит насилие. И, к сожалению, родительски великодушно прощает. Но ведь давно известно, что всякому терпению наступает конец, и приходит возмездие, которое может стать для людей и всей цивилизации гибельным. Уже теперь все в этом мире повисло на волоске. Но до сих пор люди не пришли к простой мудрости: приобретая, взвесь и оцени потери. Предусмотри последствия каждого своего шага на планете.

Умный человек давно сказал: «Природа побеждается только подчинением ей». Ну если и не подчинением, то во всяком случае в связях «на равных». Жадность, высокомерие и жестокость в отношении всеземной «альма-матер» — от скудоумия и безнравственности. Другой мудрец изрек: «Природу можно покорять лишь любовью». Но беспечных бесхозяйственников подобные мудрости не трогают.

…Верхнюю половину Каранака не вырубили: не успели… Она сгорела. Полыхала долго, страшно и скорбно, хотя суетились вокруг огня лесники, пожарники авиаохраны лесов со своими игрушечными пульверизаторами да метелками, суетились, как в большинстве подобных случаев, до обидного бесплодно, пока не пролил дождь. Только поздно он пролился… А теперь там столь же печальное пепелище, какие оставляют за собой война да стихийные бедствия…

Глядя на изуродованный Каранак, я много и невесело размышлял. Так долго и много говорится и пишется умных, озабоченных слов о бережном отношении к природе, о рачительном хозяйствовании в лесах, и так небрежно и бесхозяйственно в большинстве случаев ведется. Сколько раз слышалось: «Срубил дерево — посади два»; а я мечтаю о внедрении в дальневосточную жизнь более скромного: «Срубил или сжег пять деревьев — посади и вырасти хотя бы одно».

Не злой я человек, но хотелось бы увидеть тех, кто фактически действовал по морально давно разгромленным принципам «На мой век хватит» и «После меня хоть потоп», кто обрек каранакские и прочие леса на столь бесхозяйственно варварские топор, пилу и огонь, нимало не заботясь о восстановлении, увидеть на скамье подсудимых, и чтоб суд над ними транслировался по Всесоюзному телевидению, и чтобы закончился этот процесс суровым приговором: «Именем закона, который конституционно обязывает постоянно помнить о будущих поколениях…»