Георгий Голохвастов - Лебединая песня: Несобранное и неизданное

• Название: Лебединая песня: Несобранное и неизданное
• Автор: Георгий Голохвастов
• Издательство: Водолей
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91763-032-8

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г.

В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".

---

СКАЗАНЬЕ О НАРЦИССЕ

СОНЕТЫ

* * *

Ура! Да славится Павзаний,
Достопочтенный мифолог!..
Средь Ваших ценных указаний
Старик особенно помог.
Он выдал: сын реки Кефиса
Любил сестру… И предо мной
Явился в яркости двойной
Неизъяснимый лик Нарцисса.
Горю я… Снятся наяву
Виденья огненных фантастов…
Сонеты льются… grace a vous!.
Целую ручки.
Голохвастов.

ПОСВЯЩЕНИЕ
1

Для сердца Эхо, Миф, и Явь, и Сон – в сродстве.
Как Явь – лишь бытия иного отраженье,
Так отклик жизни – Сон. И явственно сближенье
Меж Мифами и Сном в их тайном существе.

Таится в мифе сон людской о Божестве;
О человеке Миф – во Сне, где дум броженье,
Как отголосков зов, живит изображенье
Той Яви, где царим мы в целом естестве.

И в мифе – эхо сна о яви позабытой…
Нет, не безумец тот, кто с грезой неизжитой
О мифе слышит сон, как эхо, наяву…

Я чую в мифе – явь. О ней преданье влито
В полупризнанье сна… Я этим сном живу,
И эхо прошлого душе моей открыто.

2

Нарцисс!.. В нем явь и сон сближает миф двойной.
Взлелеянный мечтой, поднесь неистребленной.
И в сказке чувствую я думой углубленной,
Как эхо, истину загадки основной.

Непонятый Нарцисс! Он не гордец смешной,
Плененный чарами красы самовлюбленной…
О, нет. В себе самом природы раздробленной
Распад преодолел он в косности земной.

Завет великий скрыт в оправе небылицы,
Как жизнь зародыша внутри яйца-гробницы:
Пусть замкнут внешний мир, как тесное кольцо,

И пусть мы пленники в кругу его границы,
Но в нем начертано чудесное лицо –
Изысканный Нарцисс, единый и двулицый.

24 июля 1939 Нью-Йорк I

С утра был ярок день. И к полдню стало душно.
Я шел по городу… без цели… наобум…
О стены жаркие плескался жизни шум,
Вокруг меня толпа кишела равнодушно.

А небо в высоте синело так воздушно;
Сквозили облака… Казалось, сразу к двум
Мирам я примыкал: за роем светлых дум
По небу, сын земли, я следовал послушно.

И вдохновение натягивало лук…
Уж не людских шагов я слышал дробный стук –
В ушах сонет звучал торжественно и четко.

Я шел, как будто влек стиха желанный звук,
И вышел к площади, где в сквере за решеткой
Фонтаном выведен подземный акведук.

II

Цистерна плоская; гранитная скамья,
Где можно отдохнуть, где, праздностью влекомый,
Прочтет случайный гость пророка стих знакомый
В поминной надписи, как это сделал я.

И скупо по стене бессильная струя
Из медной пасти льва сочится в водоемы,
Где, брызжа, плещется и млеет от истомы
Крикливых воробьев проворная семья.

А наверху стены, склонясь на камень гладкий
И бронзовых одежд своих рассыпав складки,
Застыла женщина… Не нимфа ли ручья?..

Не знаю почему, но странный трепет сладкий
Я в сердце ощутил, как будто грудь моя
Взволнована была присутствием загадки.

III

Я у фонтана сел, исполнен грез неясных…
Вязали женщины, дремали старики
И дети бегали, кружась, как мотыльки,
У вылощенных плит, бесчувственно-безгласных.

Теснились голуби на лапках ярко-красных
И ждали хлебных крох от дарственной руки;
Вокруг своих подруг вертелись, как волчки,
Надутые самцы в томлениях напрасных.

Под воркованье их, вблизи моей скамьи,
Я глубже уходил в мечтания свои;
Мой взор недвижный был прикован к нимфе-деве…

Мне душу усыплял чуть слышный плеск струи…
И в шуме смешанном, на солнечном пригреве,
Мне снился давний сон, живой в небытии.

IV

Как перескажем сон?.. Людская мысль грубей.
Чем сказка-живопись дремотного дурмана…
Нет шума, нет толпы… Нет хилых слез фонтана –
Непрочной памяти нестоящих скорбей…

Мне слышен плеск реки. Я вижу блеск зыбей
Отсюда, где в лесу кругом меня – поляна;
А в небе, в глубине лазурного тумана,
Сверкает крыльями станица голубей.

Как после длительной и горестной разлуки,
Меня приветствуют раскидистые буки,
И вечно-свежий лавр, и темный кипарис.

Взволнован, к солнцу я протягиваю руки:
Благословенный край, где был рожден Нарцисс,
Эллада светлая, – тебе сонета звуки.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ Эхо
V

В зените солнца шар. Под небосклоном знойным
Струится зыбкий пар; повисли облака.
Лениво катится уснувшая река,
Чуть ластясь к берегам с журчанием прибойным.

Не шелохнется лист; застывшим веткам хвойным
Раздумья не стряхнуть под вздохом ветерка;
Полдневная жара в лесной глуши легка,
И воздух напоен дыханием алойным.

Дремота ласково пьянит, как бражный хмель;
Заманчива травы зеленая постель,
Зовут под тень свою кудрявые деревца…

А где-то вдалеке звенит пастушья трель,
И, словно сроднена с душою песнопевца,
Вздыхает о любви наивная свирель.

VI

Вдруг топот, говор, смех… И юноши гурьбой,
Встревожив важное всеобщее молчанье,
Сбегают к берегу по скалам: на купанье
Горячий час сманил их к речке голубой.

Им, бодрым, весело делить между собой
Запас бродящих сил и крови трепетанье:
Насмешки, похвальба и зов на состязанье
Самонадеянно звучат наперебой.

Крута дорога вниз. По мхам тропинки дики
Меж терна жгучего и ягод голубики,
Везде обрывами зияет горный скат.

Как серны, прыгают юнцы… Беспечны клики…
Каменья сыплются, кусты, клонясь, трещат…
И сброшены в пути докучные туники.

VII

Пловцы кидаются с прибрежной мшистой глыбы
И под водой скользят беззвучной чередой,
Всплывая, режут гладь змеистой бороздой,
Опять уходят в глубь и плещут вновь, как рыбы.

Упруги и вольны их стройных тел изгибы,
И спор с теченьем люб отваге молодой:
Так, земнородные, дружны они с водой,
Что позавидовать тритоны им могли бы

Они на быстрине, где воды глубоки,
Ныряют взапуски, плывут вперегонки
И тешатся борьбой, соперничая в мощи.

Веселью нет границ… Трепещут тростники…
Сверкают брызги… плеск… И странным кликом рощи
Как будто дразнят крик, несущийся с реки.

VIII

То нимфы Эхо зов. За дерзкую вину
На казнь молчания обречена богиней,
Она в лесу меж скал скитается в кручине,
Лишь откликом на звук пугая тишину.

Но роковую страсть, бессильную в плену
Внезапной немоты, она хранит доныне:
Нарцисс безжалостный! Он в ледяной гордыне
Отверг ее красу и чувства глубину.

Теперь, с ним встреч ища, она, с мечтой упорной,
Таится над рекой, где близ пещеры черной
Багряным бисером алеет барбарис…

И, на задорный клик ответствуя задорно,
Сама украдкой ждет, что мимо здесь Нарцисс
С купанья вверх пройдет тропинкою нагорной.

IX

Она подстережет. Дорожкою отвесной
Поднимется за ним; к излюбленным местам
Его пройдет за ним; повсюду по пятам
Она прокрадется с ним тенью бестелесной.

Он ляжет отдохнуть в густой тени древесной, –
Она, незримая, над ним нагнется там,
И повод, может быть, он даст ее устам
Откликнуться ему любовью бессловесной.

Как трудно ждать!.. Но – чу! Шаги невдалеке, –
И Эхо вторит им в тревоге и тоске…
Увы!.. Идет другой и незнакомый кто-то…

Ты, Эхо, тщетно ждешь! Нарцисс не на реке:
Он далеко в лесу, он увлечен охотой,
По следу зверя он идет с копьем в руке.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ Нарцисс
X

Нарцисс – как юный бог. В нем все совмещено:
Высокой груди ширь, и тонкость поясницы,
И крепость мышц тугих. Как золото пшеницы,
Горит, струясь до плеч, кудрей его руно.

Дыханье уст его – как чистое вино,
Румянец – как заря, как мягкий шелк – ресницы,
А очи синие – две светлые криницы,
Где двух лучистых звезд мерцанье зажжено.

Желанные глаза! Блесни они любовью –
В ответ им трепетом, подобным славословью,
У каждой женщины запела бы душа.

Но холоден Нарцисс, как будто пылкой кровью
Не бьется сердце в нем: спокойствием дыша,
Он замкнутость блюдет нетронутою новью.

XI

А мир зовет к любви. С лазурью небосклона
Сливается земля в один волшебный сон,
Где, светлые, живут, родные испокон,
Прекрасный человек и щедрая природа.

Беспечная душа счастливого народа –
Как Вакха влагою наполненный ритон:
Желанье Красоты – единственный закон,
И в празднике любви – блаженная свобода.

Любовный гимн в волнах у мирных берегов,
Как ложе брачное – зеленый пух лугов,
Альковы тайные – в тени смолистых пиний,

А небо звездное – покров из жемчугов…
И сходят к юношам влюбленные богини,
И млеют женщины в объятиях богов…

XII

Везде царит Любовь, могучий властелин.
У юношей и дев сердца поют, как птицы,
На память заучив заветные страницы
Мечтою страстною овеянных былин.

Для юности открыт зеленый мир долин
С пестреющим ковром гвоздик и медуницы,
Там, в хороводные сплетаясь вереницы,
Так радостно идти под пенье окарин.

Сзывают юношей мелодией певицы,
И девушка спешит на тихий зов цевницы,
У звонкого ручья забыв пустой кувшин…

А солнце ласково. Легко парят орлицы.
Душистый, весь в цвету, томится розмарин…
И в воздухе – угар любовной огневицы.

XIII

Любовь, рассыпав сны, как розы из кошницы,
Волнует и влечет… И дразнит красота…
Проста, как жизнь сама, томит одна мечта
Стремления юнца и помыслы юницы.

Учась у голубя и белой голубицы,
Воркует, не стыдясь, влюбленная чета,
И в сладком трепете сближаются уста,
И мечутся в глазах далекие зарницы…

Так диво ль, что в чаду исканий и побед
Бессчетные сердца мечтой стремятся вслед
За властной прелестью прекрасного Нарцисса…

О, речи тайные, безумные, как бред!..
Желают женщины его, как Адониса,
Для пылких сверстников он люб, как Ганимед.

XIV

Красавицы спешат ему наперерыв
Вниманье расточать… Но ни посул лобзанья,
Ни в знойном шепоте намек иносказанья
Его не трогают. Нарциссу чужд порыв.

Встречая холодом двусмысленный призыв
Нескромных юношей и женские терзанья,
Он отвергает все мольбы и притязанья,
Надменным гордецом в Беотии прослыв.

Никто не разгадал, что лжет такая слава,
Что холод видимый – лишь внешняя оправа,
Что сердцу чуткому огонь любви знаком,

Что грудь Нарцисса жжет желания отрава,
Что страсть в нем говорит нездешним языком,
В вулкане дремлющем – клокочущая лава…

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ ЛИК В РЕКЕ
XV

Таков ли был Нарцисс еще совсем недавно?!
Кудрявым отроком в кругу отроковиц,
Восторженно ценил он прелесть свежих лиц
И к юным девам льнул с искательностью явной.

Изгибы стройных тел любил в их пляске плавной;
На них – в любви еще несмелых учениц –
Бросал горящий взор из-под густых ресниц,
Искал улыбки их, по-женски своенравной.

Средь игр и танцев им он отдавал досуг,
Всех одинаково умел пленить… Но вдруг
Выискивал одну избранницу средь сверстниц…

И, в сердце затая непрошеный испуг,
Шептала девушка в кружке подруг-наперсниц
О том, что нашептал Нарцисс, прекрасный друг.

XVI

Так было. Но прошло… Однажды, в летний зной,
Настигнув кабана в преследованьи яром,
Испить припал Нарцисс к реке под крутояром.
Где свеж и бархатист был берег вырезной.

И вот – его лицо пред ним в воде сквозной:
В румянце трепетном горящее пожаром,
Оно, не тронуто обветренным загаром,
Светилось нежною девичьей белизной.

Лучистый взор мерцал за темным окаймленьем
Изогнутых ресниц; воздушным обрамленьем
Дрожало золото кудрей вокруг чела…

Смотрел… смотрел Нарцисс с невольным изумленьем…
И долгий-долгий миг душа его жила
Тревогой смутною и сладостным томленьем.

XVII

Он лик иной узнал в себе самом мгновенно
И понял, что души мечтательный покой
Утрачен навсегда… С влюбленною тоской
Он этот лик таил на сердце сокровенно.

Он видел в снах его. Им грезя вдохновенно,
Он только этих глаз искал в толпе людской,
И негу этих губ со страстностью мужской,
Весь замирая, пил мечтою дерзновенной.

И вот он въявь пред ним живет в струях реки:
Нарцисс и этот лик – как братья-двойники,
Как будто надвое в себе Нарцисс расколот…

Во сне иль наяву?.. Как сладко от тоски!..
А сердце жаркое в груди стучит, как молот…
Протяжный звон в ушах… И бьется кровь в виски…

XVIII

Не Рок ли присудил Нарциссу повстречать
Свое лицо в тот день?.. От малых лет недаром
С тревожной памятью о предсказаньи старом
Его от этого остерегала мать!

И, странный образ тот похитив, словно тать,
Он обладал теперь опасным тайным даром:
Мечта, двуликая двуполой жизни жаром,
Отметила его, как жгучая печать.

Соблазнами дразня прозревшие зеницы,
Виденье отрока с душой отроковицы
В нем жило бытием второго естества,

И, словно вырвавшись из замкнутой темницы,
Немолчно предъявлял ему свои права
Тот призрак двойника… Иль, может быть, двойницы?!.

XIX

Раз нимфа – видел он – в беспамятстве, без звука
Стремглав промчалась в лес, в лучах луны светла,
Как серебристая и быстрая стрела,
Слетевшая с дуги натянутого лука.

Пронесся хриплый крик; звенела тишь от стука
Раздвоенных копыт… Похожий на козла,
Сатир преследовал беглянку…
И была Она застигнута в тени густого бука.

Захватчик не внимал беспомощной мольбе…
Недолго длился бой… И в лунной ворожбе
Нарцисс, свидетель тайн, в душе сплотил два мира:

Он сознавал, томясь, что пережил в себе
Мужское торжество победного сатира
И трепет женщины, осиленной в борьбе.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ Сестра
XX

Подавлен и смущен, Нарцисс страдал с тех пор,
Как язвой, внутренним недугом нестроенья,
Не мог в себе самом найти успокоенья
И кончить двух естеств бессмысленный раздор.

Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор
Чудесно замирал… Тревога раздвоенья
Сменялась тишиной… И, полный упоенья,
Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор.

Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный,
Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный,
Усладой острою не исчерпалась страсть…

Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный,
Чтоб тайны роковой не посягнул украсть,
Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.

XXI

Он избегал реки; меж юношей румяных
Одежды не снимал: по-женски кожей бел,
Стыдом томился он средь загорелых тел,
Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных.

Он не делил их чувств порывистых и рьяных;
Когда друзья при нем итог любовных дел
Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел
И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных.

Но также не жил он и прежнею мечтой
О девах с их земной доступной красотой,
В девическом кругу застенчив стал и робок;

Его не жгли глаза с истомной темнотой,
И тело женское, прильнувшее бок о бок,
В нем не будило чувств дразнящей теплотой.

XXII

Нет в женщинах того, к чему он грезой зван.
Их шепот не таит былого обаянья.
Бездушна и мертва, как мрамор изваянья,
Их тела красота, а страсть их – лишь обман.

Они тревожат боль его сердечных ран,
Даров его любви ища, как подаянья;
И обещанья их, мольбы и настоянья
Доходят до него как будто сквозь туман.

Он безответно-глух на жалобы и слезы…
Когда ж к его губам уста, алее розы,
Пытаются прижать живые лепестки,

Тогда встревоженно, как пред лицом угрозы,
В нем сердце мечется… Так от людской руки.
Свернувшись трепетно, дрожат листы мимозы.

XXIII

Одна… одна нашлась… В ней, в облике богини,
Нарциссу грезилась родная красота:
Те ж чистые черты, и гордые уста,
И золото кудрей, и взор, как небо, синий.

Слилась с божественной гармониею линий
В ней сердца жаркого живая простота;
В ней целомудрие, как лилий чистота,
Сроднялось с чувственным дыханием теплыни.

Как будто новый мир для юноши возник:
И он в него вступил, души своей тайник
Безумием надежд бесстрашно украшая…

Как юность в ней светла! Как свеж желанный лик!
Как расцвела она, сестра его меньшая,
И телом, и душой его живой двойник!

XXIV

Она, в себе, как брат, раздвоенность тая,
Откликнулась ему струною двоезвучной;
Ей было средь мужчин томительно и скучно,
И стыдно быть меж жен нагою у ручья.

Она пришла к нему свободная, ничья,
И скоро дружба их связала неразлучно.
Нарцисс, как брат, был горд ее стрельбою лучной
И ловкостью мужской в метании копья.

Она была легка, проворна и упруга,
Умом находчива, не ведала испуга,
Надежный друг в труде охотничьих утех, –

А в светлые часы беспечного досуга
В уединении, в тиши, вдали от всех,
Она была его бессменная подруга.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ Любовь
XXV

Охотились они от проблеска денницы
До ранних сумерек; всё вглубь, в лесную сень
За злобным вепрем шли; нередко целый день
В полях окрест их вел пахучий след лисицы.

От острого копья из опытной десницы
Не уходил кабан, не ускользал олень;
А оперенных стрел заточенный кремень
Пронзал, как жало, грудь парящей дикой птицы.

Потом для отдыха под тенью, у ствола
Садилась девушка и бережно брала
Нарцисса голову на теплые колени…

Отрадно нежила лесная полумгла,
И сладостный разлив дремотности и лени
Истомно сковывал усталые тела.

XXVI

Вслед дружбе – новых чувств пришла для них пора…
Любовь согрела мир их тайного сближенья.
Нарцисс таил души мятежные движенья,
Но сердцем женщины читала их сестра.

Так зажигались дни и гасли вечера…
И с каждым днем росла взаимность притяженья,
И каждый вечер слал иные постиженья
Того, что не было отгадано вчера.

Напрасно над собой бессильные победы
Одерживал Нарцисс… Всё чаще для беседы
Они искали слов, запретных дум полны…

А древние дубы, как благостные деды.
Их звали в тень свою, и с темной вышины
Мигали ласково им звезды-сердцеведы.

XXVII

Сбылось. Весенний день увлек их на скитанья.
И рядом шли они по роще у реки.
Душистый ветер дул; как призраки, легки,
Бегущих облаков менялись очертанья.

И также призрачно сменялись их мечтанья…
В пожатьи замерли две чуткие руки,
Как от одной души к другой – проводники
Не выразимого словами трепетанья.

Живил по-вешнему земли воскресшей дух:
Деревья нежились, одеты в первый пух…
Вес млело радостно… Но сердцу было грустно…

У стада овчего наигрывал пастух
На тонкой дудочке, и в песне безыскусной
Неясная печаль жила, чаруя слух.

XXVIII

И оттого ль, что был так ясен кругозор
И так мечтательны заманчивые дали,
Но чувства тайные томленья и печали
Рвались безудержно на волю, на простор…

Расторглась сдержанность, и вспыхнул разговор,
Непредусмотренный, задуманный едва ли…
Сказалось вдруг всё то, о чем они молчали,
Всё то, чего открыть не смели до сих пор.

Правдив язык любви… И было так нетрудно
В словах доверчивых признаться обоюдно,
Как мучит внутренний загадочный разлад,

Как одиночество и жажда страсти чудной,
Безвольных, их влекут друг к другу наугад,
Как хочется любви отдаться безрассудно.

XIX

Счастливые, слились глаза сестры и брата,
Глядясь, как синь небес в морскую бирюзу…
Теперь их глубь сквозит чрез томную слезу
Отливом страстности, как дымкою агата.

И темнота зрачков – предвестьем бурь чревата:
Две юные души таят одну грозу…
Но… всё свершается вверху, как и внизу…
И грянул дальний гром, рассыпав гул раската.

Нежданный, прогремел он в ясной синеве…
Но ветер, налетев, зашелестел в траве;
Вот темною грядой сошлись густые тучи.

Вот капли крупные запрыгали в листве,
И первый вешний дождь, шумливый и пахучий,
По веткам застучал в задорном торжестве.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ Лик СЕСТРЫ
XXX

Нарцисс, подняв сестру, понес ее бегом
К реке, где, раз грозой застигнут на охоте,
Он кочевой ночлег провел в глубоком гроте
Скалы, крутой, как горб, с каймой кустов кругом.

И вот они вдвоем в убежище благом…
Молчание и мрак застыли здесь в дремоте.
И тут еще тесней любовь, в слепом налете,
Их сблизила мечтой о счастьи дорогом.

Желание любви, как буря, налетело…
Нарциссу сладостно отдаться ей всецело:
Как чашу, жадно пить отраву страстных мук,

Блаженно чувствовать дрожащую несмело
Девическую грудь и лаской нежных рук
Лелеять теплое трепещущее тело.

XXXI

Пусть блещут молнии, змеясь на небе дымном,
Пусть грозно гром гремит и ропщет глухо лес,
Лишь жарче их сердца от пламени небес,
Им непогоды гнев чарует слух, как гимном.

Они, лицом к лицу, в сближении взаимном
Ушли от жизни в мир неведомых чудес,
Сплошной стеной дождя, как пологом завес,
Заслонены в скале – гнезде гостеприимном.

Как бархат, мягкий мох им ложе разостлал,
А благосклонный мрак их сладостный привал
Повил покровом тайн, по-древнему колдуя…

Нарцисс привлек сестру… Он губ ее искал…
Прильнул губами к ним… И отзвук поцелуя
Ревниво скрыл навек безмолвный камень скал.

XXXII

Вдруг жгучей молнии трепещущий излом
Мерцаньем длительным зажег неповторимо
Весь грот до глубины… Как будто феникс мимо
Летел и бил, светясь, лазоревым крылом.

При синем пламени, на миг один – с теплом
И с трепетом сестры, дотоль ему незримой,
Нарцисс мог сочетать черты своей любимой
В кольце густых кудрей над матовым челом.

Как озаренья дар, сверкнул огонь мгновенный,
И, словно волшебством, в тот миг благословенный
Все звенья прошлых дум слились в одно кольцо,

Где синий взор сестры, живой, проникновенный,
Любовью озарял знакомое лицо –
Заветный образ грез… прекрасный… незабвенный.

XXXIII

Он… он – зовущий лик… Не призрак, грезой тканный,
Не отраженье вод… Не наважденье сна…
Он – явь, он – кость и кровь… Мечта воплощена:
Он жив и дышит здесь, с лицом сестры слиянный.

Он в блеске молнии родился, чудно-странный:
Двойник?.. Или сестра?.. Не он и не она…
А вместе – тот и та… Не муж… И не жена…
А дева-юноша… желанная… желанный…

О, может ли быть явь в дарах своих щедрей?..
Кто, смертный, средь земных сынов и дочерей
Знавал подобный миг?.. В огне стыда – ланиты;

Бездонные глаза, в истоме дрожь ноздрей,
Горящих губ цветок, в пылу полураскрытый,
И золотой поток разметанных кудрей.

XXXIV

Опять таинственно сомкнулась темнота
И в отдаленьи смолк тяжелый рокот грома.
Как прежде, в гроте тишь. Ласкающая дрема
Под сводом каменным отрадно разлита.

И, невидимкой, вновь волнует красота…
Нарцисса вновь пьянит любовная истома –
Его влечет сестра, сама к нему влекома…
Горит в бреду любви счастливая чета…

О, Афродита-мать! Тебе, любви предвечной,
Был гимн в огне их ласк, с чредою быстротечной
Восторга острого и чающей алчбы.

И как на риф бурун взбегает пеной млечной,
Так встретиться рвалась в томлении борьбы
Прибоем страсть одна с приливом страсти встречной.

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ Тайна любви
XXXV

Уже о том шептал бессвязный пылкий лепет.
Что не нашло имен на языке людском,
А в женском трепете и трепете мужском
Уже торжествовал единый слитный трепет.

Еще, казалось, миг – и пыл безумья слепит
Два тела девственных в горении плотском
И наслажденье даст им в искусе таком,
Какой еще нигде никем от века не пит.

Но не огнем земным был тот пожар поим:
Как молния небес, их пламенем своим
Прожгла могучая сверхжизненная сила

И в единении, не снившемся двоим,
Любовью не тела, а души их смесила…
Слиянье высшее доступно стало им.

XXXVI

В мистерии любви, раскрытой до конца,
Где без границ восторг, а страсть – без истощенья,
Достигли полного глубинного общенья
Два естества людских – два вечных близнеца.

И в радостных лучах нетленного венца,
Как в царственном кольце – эмблеме посвященья,
Двух светлых лиц черты, в грозе совоплощенья,
Слились в двойных чертах единого лица.

В конечной близости своей, как откровенье,
Они изведали бессмертья дуновенье
И в новый, светлый мир – непостижимый сдвиг…

И явь… И сон… И бред… Живое все забвенье!..
Минуты?.. Иль века?.. Пусть только краткий миг, –
Они бы вечности не взяли за мгновенье!..

XXXVII

Под утро дождь прошел. В тумане предрассветном
Опалы первые нанизывал восток;
Навстречу солнцу слал привет свой ветерок,
И отзывался лес приветствием ответным.

Пологою волной, как вздохом, чуть заметным,
Дышал сквозь сон Кефисс, разнеженно-широк,
И, как во власти грез, его живой поток
Вдруг отвечал заре отливом многоцветным.

Рыбачьи челноки качались на мели;
Орел по небу плыл, а за рекой вдали
На заливных лугах кричали звонко цапли.

И с трепетных ветвей, поникших до земли,
Спадали четкие серебряные капли…
В тиши сестра и брат тропой прибрежной шли.

XXXVIII

Не нужно слов… Заря в цветистую игру
Одела души их, как радужным нарядом;
Друг друга помыслы они читают взглядом,
Стыдливой нежностью согреты поутру.

Вступая снова в жизнь, Нарцисс ведет сестру,
Счастливый, ласковый и гордый с нею рядом…
Огонь в его щеках играет страстным ядом,
А кудри золотом сверкают на ветру.

И грезит взор его, в мечте полусмеженный:
Им светочем в пути – огонь, в сердцах зажженный
Им тайна ночи их – надежда и оплот.

И впереди – весь мир… иной… преображенный…
А позади, в скалах, вновь опустевший грот,
Навеки сном любви для них завороженный.

XXXIX

С той ночи памятной мираж стал их уделом:
Как жажда жгучая, безудержная страсть.
Действительность затмив, влекла их снова впасть
В экстаз забвения… там… где-то за пределом…

И, вновь и вновь сгорев в желаньи гордо-смелом,
Над духом снова плоть утрачивала власть,
И с частью Женского жила Мужского часть
В блаженно-радостном и гармоничном целом.

Путем внежизненным, неведомым поднесь,
Они всходили в высь к недостижимым здесь
Восторгам пламенным сверхчувственных наитий…

Любовь сродняла их тесней, чем в сплав иль в смесь:
В конечной полноте мистических соитий
Она вся им была, и ею был он весь…

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ Странная встреча
XL

Но умерла она… Ее скосил недуг
И потушил любовь в ее угасшем взоре…
Над ней, без слез, поник в невыразимом горе
Нарцисс, несчастный брат, любвник и супруг.

И охватил его беспомощный испуг…
Предательский разлад вновь овладел им вскоре,
И он бессилен был во внутреннем раздоре,
Как будто заключен в нерасторжимый круг.

Исхода не было бесплодному исканью
Недостижимого за недоступной гранью…
Сорвавшись, – чудилось, – над бездной он повис…

Ты, Эхо, тщетно ждешь!.. Не жди: не быть свиданью
Нарцисс не на реке… В лесу глухом Нарцисс
По следу свежему с копьем идет за ланью.

XLI

Удача… Лань взята… И кончена охота.
Нарцисс откинул лук и полный стрел колчан,
Вздохнул, расправив грудь и выпрямляя стан
И лег, со лба и уст стирая капли пота.

Покои. Свежо в тени. Разнежила дремота…
Уж сладостно мутит сознание туман…
Раскидистой листвой слегка шумит платан,
Чуть пятен световых мерцает позолота.

А ветер вдруг пахнет в лесную глушь извне
Горячим воздухом, неся в его волне
Благоухание алоэ и иссопа.

Заснул Нарцисс и спит в прохладной тишине.
Как в люльке на реке, где нимфа Лейриопа
Баюкала его, качая на волне.

XLII

Но как блаженных снов младенческой поры
Опасные мечты, соблазном налитые,
Нарцисса сердце жгут… И пряди развитые
Кудрей он раскидал от страсти и жары.

Ему приснилась даль… волшебные миры…
Пьянящие цветы… В скалах тропы крутые.
Дремотой полный грот… И кудри золотые
И синие глаза утраченной сестры.

Ища ее во сне, он шел, пути не меря,
Не зная устали, зовя, томясь и веря, –
Нашел и может пить дыханье милых уст…

Но – миг… И прерван сон… О, горькая потеря!..
Нарцисса пробудил засохшей ветки хруст:
Нарцисс, к оружию! Рази стрелою зверя!

XLIII

Но, пережив опять с возлюбленной разлуку,
Еще не сбросив чад дурманивших цветов,
Добычу упустить Нарцисс в тоске готов:
Он не схватил копья, не потянулся к луку.

Опершись головой на согнутую руку,
Лишь слухом он ловил за шелестом листов
Движенья шорохи и тихий шум кустов
И, медля, выжидал, прислушиваясь к звуку.

С тенями солнца свет узор дрожащий плел,
Гудело в тишине жужжанье жадных пчел…
Но снова ветки треск под чьими-то шагами.

Нет, то не горных круч случайный гость – козел
И не лесной олень с ветвистыми рогами…
Не зверь, а человек в лесу неспешно шел.

XLIV

Приблизился старик. В пространство пред собой
Недвижный взор вперив, движеньем осторожным
Нащупывал тропу он посохом надежным,
Покрытым тонкою искусною резьбой.

Слепец… Один в пути… Закинут в лес судьбой…
И всё же дышит он покоем бестревожным:
Внимает он цветам и травам придорожным,
И птицы говорят ему наперебой.

По вьющейся тропе легко ступают ноги;
Сквозь ветви свет скользит по ткани белой тоги,
И веет на ветру седая борода.

Прохожий не терял невидимой дороги
И словно твердо знал, что выведут всегда
Слепого странника всевидящие боги.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ ТИРЕЗИЙ
XLV

Но вдруг слепой свернул у маленькой ложбины,
Где юноша лежал, и вниз по бугорку
Спускаться стал к нему. Навстречу старику
Тогда пошел Нарцисс, почтив его седины.

Согнули странника прожитые годины –
Немало, видно, бед знавал он на веку:
Страданья дней былых и долгую тоску
Нарциссу выдали глубокие морщины

И жалю взор блуждал, безжизненно-тупой…
Нарцисс, уже давно на трату чувств скупой,
Невольно тронут был приливом сожаленья.

И тихим голосом спросил его слепой:
«Сажи мне, девушка, до ближнего селенья
Дойду ли к вечеру я этою тропой?»

XLVI

«Отец, – сказал Нарцисс, – поросшая травой
Тропа теряется, ты будешь беспрестанно…»
Но вмиг прервал старик, его туники тканной
Коснувшись у плеча рукою восковой.

«Что?.. Ты не девушка?.. Возможно ль!..
Голос твой Не голос женщины… Ты – юноша?!. Как странно!..»
И, словно поглощен заботою нежданной,
На посох свой слепец склонился головой.

Почувствовал Нарцисс, что старец неприятно
Ошибкой поражен; но было непонятно
Такое резкое смущенье старика:

Он что-то бормотал поспешно и невнятно,
Бессвязные слова роняя с языка,
И только слышалось одно: – «Невероятно…» –

XLVII

Но, справясь наконец с волнением минутным,
Опять спросил старик: «Откройся ж мне, кто ты,
Чудесный юноша, чьи странные мечты –
Полет двух душ, слитых стремлением попутным?..

И пристально глядел пришелец взором мутным,
Как будто видеть мог сквозь пленку слепоты…
И понял всё Нарцисс… Его сестры черты
Хранили снова власть над сердцем бесприютным:

Сегодня не во сне к губам сестры он ник,
Она была с ним вновь… Жила в нем, как двойник…
И стыд взошел к щекам прибоем волн горячих:

Он утаить не мог предательских улик,
И сразу же чутьем, столь острым у незрячих,
В нем женщину сперва почувствовал старик.

XLVIII

«Кто ты?..» – твердил меж тем настойчиво слепец.
«Меня зовут Нарцисс!..»
– «Нарцисс! Нарцисс из Фестий?..
«Меня ты знаешь?..» – «Да! Давно я слышу вести,
Что Лейриопы сын прославлен как гордец.

Несется слух кругом и из конца в конец,
Что девы городов, селений и предместий,
Тобой отвергнуты, пылают жаждой мести
Нарциссу гордому, губителю сердец.

Но также слышу я, что нежен твой румянец,
Что лебедя белей атласной кожи глянец,
А глаз лазурь синей, чем твой родной Кефисс,

И как граната сок – упрямых губ багрянец…
Я слеп, но знаю я». – «Старик, – вскричал Нарцисс,
Но ты-то сам – кто ты?» – «Тирезий я, фиванец.»

XLIX

Твою я мать знавал. Она речному богу
Тебя как первенца с любовью родила;
Как птица птенчика под пологом крыла,
Она тебя блюла… И чуяла тревогу…

Она была права… Ты вырос понемногу:
Силен и молод ты… Но, знаю, не светла
Душа твоя, Нарцисс… Твой путь скрывает мгла,
И вижу я сквозь мрак судьбы твоей дорогу…»

– «Отец, – прервал Нарцисс, – ты мудр и прозорлив,