Юрий Борисов - По направлению к Рихтеру

• Название: По направлению к Рихтеру
• Автор: Юрий Борисов
• Издательство: Рутена
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 5-8261-0008-7

Книга о великом пианисте написана в жанре очень личных воспоминаний. Книга по-настоящему захватывает и оставляет впечатление соприкосновения с внутренним миром гения — эффект, которого удается достичь далеко не каждому мемуаристу. Автор — Юрий Олегович (Альбертович) Борисов — режиссёр театра и кино, журналист, писатель. Сын великого русского актёра Олега Ивановича Борисова.

---

Наши подходы в этом не совпадали. Софроницкий с первых же тактов Девятой сонаты начинал нагнетание. Все делалось мастерски, но одной краской: мрачнее, мрачнее… В результате кульминация немного проваливалась — в Марше не было неожиданности! Луна уже с самого начала была как кровь!

Если использовать выражения Скрябина, то Софроницкому ближе «заклинание», мне — «дремлющие святыни». Я представлял себе метеорит, который пролетел земной шар через миллионы лет. Метеорит видел только песок, голые утесы… То, что осталось. Повстречавшийся ему дух плакал, рассказывая, что когда-то здесь была жизнь. Но все в один миг кончилось.

Этот дух плакал бы еще больше, если б услышал исполнение Горовица. Не исполнение — порхание! Горовиц тут совершенно не при чем — это все Америка! Нейгауз, когда слышал такую игру, напоминал про девушку с красным козырьком[47]. Она регулировала в метро движение поездов. Нейгауз говорил ее «пионерским» голосом: «Мужчина!.. Опасность!.. Отойдите от края платформы!».

Церковь осталась позади. Между домами проглядывался только купол.

Это хорошая церковь. Лучше только на Преображенке. Но самое большое потрясение — от греческих монастырей. Медовый воздух и… хочется жить!

Знаете, с чего для меня началась вера? Со смерти папы. В жизни сразу происходят разительные перемены. Что-то в этом загадочное… Папу расстреляли перед самой войной, я уже жил в Москве. И именно тогда началась моя концертная жизнь. Я сыграл в 41-ом году концерт Чайковского… и все покатилось!

VIII. Пейзаж с пятью домами

Рихтер вернулся из долгой заграничной поездки. Разложил на рояле всевозможные дары. С надписями — «для Сильвии», «для Тутика», «для С.С. Пилявской»[48].

«Направляю вас к Софье Станиславовне. Ей — сумочка. По-моему, очень милая. Вот адрес». И еще пятнадцать разных адресов.

«Вам — фотоаппарат. Нельзя смотреть на мир, как вы смотрите — надо очень выборочно. Но больше одного снимка в день не делайте!!!»

В довершение бросил на диван несколько газет — с отзывами на свои концерты.

Написали, что мой репертуар производит странное впечатление. Плохо — что не играю «Лунной», Пятого концерта Бетховена, сонат Шопена, «Карнавала» Шумана. Что из фортепьянных циклов выбираю только то, что нравится. «Выщипываю» прелюдии, интермеццо, сплошной «selection», как они выражаются.

Как можно играть то, что не нравится? Я не в восторге от f-moll'ной прелюдии Шопена. Значит, она не в восторге от меня. Она такая назойливая — как будто с трибуны вещают. Татлин или Эль Лисицкий[49]… Нет музыки! Как ее можно играть после As-dur'ной? Только все испортить!

А у с-mollной прелюдии та же судьба, что и у марша из b-moll'ной сонаты. У публики слезы в три ручья, только дотронься до клавиш. Такое общенародное горе… Но не мое.

Е-moll'ную нужно играть как можно свободней. Как будто влюбился, страдал… Но в любви не признался. В себе эту любовь так и похоронил. Я в Японии свободно играл… но какая там любовь? Сплошные концерты…

В As-dur'ной признание состоялось. Даже взаимное. Но признание в величественном храме. Храм подавляет. Тогда влюбленные произносят клятву: «Во имя небесной любви!» Какой это храм? Может быть, Святой Стефан… Может быть, Сакре-Кер…[50]

В Fis-dur'ной знакомятся уже пожилые. Примерно мой возраст. Но любовь от этого не меньше. Почти с первого взгляда. Они даже не верят своему счастью. В прелюдии и пластика такая — замедленная, как будто руки трясутся.

С b-moll'ной все проще — я не могу ее сыграть в том темпе, в каком она написана. И все.

Зато могу все «Симфонические этюды» вместе с посмертными. Нейгауз говорил, что это похоже на тетралогию Вагнера.

Что значит «выщипываю», если я целиком играю «Лесные сцены», «Пестрые листки» Шумана, все скерцо и все баллады Шопена, opus 119-ый Брамса, Вторую тетрадь прелюдий Дебюсси, оба тома «Темперированного клавира»… Вам за меня не обидно?

Главное — поменьше заигранной музыки. Я Гаврилову подсказал такую программу: Моцарт — «Соната с турецким маршем»; Бетховен — «Лунная соната»; Шуман — «Карнавал». Мне было важно, клюнет ли он? А он клюнул… Я знаю, играл замечательно, но ведь программа-то «с душком», для барышень из пансиона.

Интересно, почему эти претензии не предъявляют Горовицу? Посмотрите его репертуар! Никакого Баха — только обработки. Из Бетховена — самые заигранные сонаты. Тридцать вторая? Да Боже упаси!.. Как-то приблудилась Седьмая Прокофьева — но в каком виде! Зато рояль самый лучший, самый настроенный… Я знаю, какой был рояль у Софроницкого. У Нейгауза не было нижнего «си» — я под этим роялем спал. У Юдиной кошка спала на рояле… Пыль вековая.

Это как твой внешний вид. Надеюсь, вы брюки не гладите? В вычищенных до блеска ботинках ходить неприлично! Чистить надо раз в месяц — не чаще. И то после того, как обойдешь всю Москву по окружной дороге!

Вот еще написали… Немцы, конечно. «Тридцать вторую сонату Бетховена Рихтер играет точно по Томасу Манну!». То есть как иллюстрации к лекциям этого заики… Я никогда ничего не иллюстрирую, я, наоборот, избегаю! И потом — что там иллюстрировать? Он слова подкладывает на тему из Ариетты. Глупее не придумаешь: «будь здоров!», «синь небес», «не кляни меня»… Я бы придумал получше. Утверждает, что это последнее прощание, последний взгляд в чьи-то глаза[51]… И что сонаты как жанра больше не будет. Вот новость — а как же Брамс, Шопен, Прокофьев? Это что — не сонаты??

Если бы Манн слышал исполнение Юдиной, то забыл бы о своем прощании! Я был на концерте в Колонном зале — она поставила Тридцать вторую сонату в самое начало. Играла почти в джазовой манере, весьма жизнеутверждающе. Генрих Густавович признался у нее в артистической, что из исполнения не все понял. Очень тактично. И она ему очень тактично, абсолютно невозмутимо: «Нестрашно, что не поняли. Я эту сонату повторю в Большом зале, приходите еще раз!» Говорят, что в последние годы она играла Ариетту иначе — уже чуть сдержанней.

Эта соната — истинный авангард. Похлеще, чем Камерный концерт Берга или вариации Веберна. Как Иаков,

Бетховен борется с Богом. В общем, Юдина так и играла… Такое богоборчество было в один момент и у Малевича. Вы знаете его «Женскую фигуру»[52]? Это именно фигура, как манекен. Но… живой манекен! Еще больше люблю «Пейзаж с пятью домами»[53]. Это пять домиков разной высоты — совершенно белые с черными крышами. Как грибы. Такое впечатление, что они уже из той жизни… которая будет. Я бы занял крайний справа, самый маленький… Как бы там было хорошо для всего… Рядом — Нина Львовна, один этаж она может отдать Гале[54], другой — Мите с Таней. Все-таки у нее домик побольше. Самая высокая башня — для музыкантов. Пусть там все и ютятся! Наташа, Олег, Юра и все, кого они захотят[55]. Посередине — Тутик. Ее, конечно, зажали, но, я думаю, она не в обиде… Вам могу предложить крайний слева. Соглашайтесь, пока свободно.

Домики я представлял живо — их высота «отмерялась» Рихтером на полу. Были задействованы ноты, снятые с этажерки, один перевернутый аул и… три кактуса.

У Томаса Манна я все люблю. «Волшебная гора», «Будденброки» — гениально. А вот «Леверкюн»[56]… Не знаю, местами… Нельзя же музыковедение превращать в литературу. Для этого Асафьев есть, Чичерин…

Кто из них лучше — Манн или Пруст? Я, разумеется, только про XX век. Все-таки Пруст. Вы читали? Только «Под сенью девушек…»?? Но как можно не с начала? Главное — его не глотать! Не читать помногу. Как я учу какое-нибудь трудное место: по нескольку раз, очень медленно.

Я сейчас принесу «Свана»[57], самую первую книгу. Мне ее подарил Любимов, переводчик.

Вскоре на последнем развороте «Свана» делается размашистая надпись: «Передариваю. Эта книга теперь принадлежит Юре, который будет каждый день по странице ее читать».

IX. Взгляд из-под вуали

После просмотра у Наташи Гутман и Олега Кагана «Орфея» Кокто вернулись к Святославу Теофиловичу[58]. «Это надо обязательно обсудить… Нельзя же после этого спать, а то еще приснится такое».

Во время просмотра он сидел сосредоточенно, как будто смотрел в первый раз. Переводил нехотя, только самое главное. Когда его спрашивали, либо не отвечал вовсе, либо отвечал нервно: «Такое кино надо понимать без слов!»

По дороге домой был поразговорчивей: «Все должны видеть этот фильм — каждый житель планеты! И знать, что такое бывает!»

Всегда не любил зеркала. Это — дьявольская оптика. Вы помните «Венеру Рокби» Веласкеса[59]? Обнаженная испанка, необыкновенный воздух… а в зеркале другое лицо — измученное, постаревшее.

Я сам хочу быть зеркалом! Иногда у меня это получается — в нем отражаются те, кого я люблю: Дебюсси, Шопен… и не только. А для тех, кого не люблю — я обычное зеркало, кривое.